Но и этих слов Пастухова Звягинцев как будто не слышал. Он не испытывал никакой боли, и в ушах его как бы застыла тишина.
— Звягинцев, немцы! — крикнул Пастухов.
И это слово «немцы» разом разорвало в ушах Звягинцева густую, неподвижную тишину. Он вскочил, взглянул туда, куда показывал Пастухов, и сквозь просветы деревьев увидел, что к опушке леса короткими перебежками приближаются немецкие солдаты.
Снова в небе щелкнула и, подобно хлопушке, разорвалась ракета. Теперь люди в серо-зеленых мундирах стали хорошо видны. Они надвигались, пригнувшись, прижав к животам автоматы.
— В лес, майор, быстро! — свистящим шепотом произнес Пастухов.
— А как же он? — еще не отдавая себе отчета во всем, что происходит кругом, растерянно прошептал Звягинцев и перевел взгляд на лежащего Разговорова.
— Он мертв! Немцы, майор, быстро, за мной! — крикнул Пастухов и бросился в глубь чащи.

В лесу было темно. Звягинцев не видел бегущего впереди Пастухова, но слышал, как трещат сучья под его ногами.
«Только не отставать от Пастухова, бежать, бежать!» — мысленно приказывал он себе. Он сознавал, что бежит из последних сил.
Нога не сразу дала знать о себе. Звягинцев почувствовал боль только тогда, когда, задохнувшись от бега, замедлил шаг.
В этот момент Пастухов неожиданно остановился и хриплым голосом сказал:
— Давай… передохнем… Вот влипли!.. — Отдышавшись немного, он спросил: — Как нога, товарищ майор?
— Нога? Все в порядке! — торопливо ответил Звягинцев.
— Дай посмотрю.
— Нечего смотреть, ерунда, царапина.
— Дай, говорю, посмотреть! — настойчиво повторил Пастухов. Он опустился на колено, зажег спичку.
Звягинцев напряженно ждал приговора, боясь наклониться и взглянуть на свою ногу.
— Э-э, майор, сильно тебя садануло! — сказал наконец Пастухов. Спичка, которой он светил себе, догорела, и Пастухов чиркнул новой.
Усилием воли Звягинцев заставил себя нагнуться. И тогда он увидел, что из сапога вырван большой клок, а остатки голенища покрыты кровью, смешанной с грязью.
И как только он увидел все это, боль стала нестерпимой.
— Садись, майор, нужно сделать перевязку, а то хуже будет, — твердо сказал Пастухов, — на одной ноге далеко не ускачешь.
— А если в это время…
— Садись, говорю!
Пастухов попытался стянуть сапог с раненой ноги. Звягинцев вскрикнул от боли.
— Ты давай потише… терпи, а то немцев еще накличешь… — сказал Пастухов. Он вытащил из брючного кармана кривой складной нож с деревянной ручкой, каким обычно пользуются садовники, раскрыл его и, подсунув лезвие под голенище, разрезал его сверху донизу.
— Выше щиколотки садануло, — сказал он. — Осколком, наверное. В темноте не разберешь.
Он стащил с себя гимнастерку и рванул подол нижней рубахи.
Звягинцев сидел, прислонившись спиной к дереву, стиснув зубы и сжимая кулаки с такой силой, что ногти впивались в мякоть ладони.
Голос Пастухова донесся до него будто издалека:
— На данном этапе все. Встать ты в состоянии?
— Да, да, конечно, — проговорил Звягинцев. Опираясь на руку Пастухова, он попытался встать, но не смог.
— Ладно, переждем немного, — сказал Пастухов и сам опустился рядом на землю.
— Карта и компас с вами, товарищ майор? — снова переходя на «вы», спросил Пастухов.
— Карта? — растерянно переспросил Звягинцев.
Он отчетливо вспомнил, что еще за секунду до того, как он выскочил из машины, сложенная карта лежала на сиденье между ним и Разговоровым, а компас он положил перед выездом в маленькую нишу на передней панели «эмки».
Значит, все сгорело в машине…
— У меня ничего нет, Пастухов, — мрачно сказал Звягинцев, — все там осталось…
Оба молчали. Они не знали, ни где находятся, ни в какую сторону идти, ни где сейчас немцы, ни что происходит в эти часы в их батальоне.
Звягинцев настороженно поглядел по сторонам, и, хотя он не увидел ничего, кроме сливающихся в одну темную, сплошную массу деревьев, ему показалось, что опасность подстерегает их всюду.
Откуда-то донесся пронзительно-жалобный крик ночной птицы. Где-то хрустнули ветки.
Неожиданно разорвалась ракета. Клочок неба, нависшего над кронами деревьев, стал желто-оранжевым.
Ракета погасла, и небо снова стало темным и безжизненным.
— Что будем делать? — тихо спросил Звягинцев.
— Надо подождать рассвета, — решительно ответил Пастухов, — а то в темноте, да не зная дороги на немцев напоремся.
Но Звягинцев истолковал слова Пастухова иначе. Ему показалось, что старший политрук сомневается в его способности идти дальше. Звягинцев двинул ногой и вздрогнул от боли, пронзившей все его тело.
— Как ты думаешь, — спросил он, — каким образом сюда проникли немцы?
— Не знаю.
— Неужели им удалось прорваться и выйти нам в тыл?
— Не думаю. Тогда мы услышали бы артиллерию, гул танков. А я, кроме автоматов и минометов, ничего не слышал. Скорее всего, это десантники. Группа какая-то небольшая.
— Надо немедленно пробираться к батальону! Надо идти в батальон! Здесь не больше пяти — восьми километров по прямой.
— Но у нас нет ни карты, ни компаса, — напомнил Пастухов, и, хотя в тоне старшего политрука не было и тени упрека — он просто констатировал факт, — Звягинцев воспринял его слова как обвинение.
— Направление, на худой конец, можно приблизительно определять и без компаса, — сказал он. — Посмотри, с какой стороны больше мха на деревьях. Нам надо на запад.
— Ненадежно. Надо дождаться рассвета, тогда определимся.
— Но сейчас только третий час! — воскликнул, глядя на ручные часы, Звягинцев. — Ты что же, предлагаешь, чтобы мы сидели и ждали?! Да за это время можно пройти не восемь километров, а больше!
— Вы не в состоянии пройти и двух километров, — тихо и как-то неохотно, точно его вынудили произнести эти слова, сказал Пастухов.
— Я пройду!.. — упрямо сказал Звягинцев, попытался подняться, но острая боль снова заставила его сесть. Лицо его покрылось потом.
Да, Пастухов был прав. Он не может идти.
Некоторое время они молчали.
Снова, на этот раз совсем близко, раздался жалобный, похожий на стон птичий крик. Откуда-то налетел порыв ветра, зашумели деревья.
— Ты пойдешь один, — решительно сказал Звягинцев.
— Нет, — спокойно возразил Пастухов.
— А я говорю — да! — повысил голос Звягинцев. — Считай, что это приказ!
Пастухов медленно покачал головой.
— Не могу выполнить такого приказа, майор.
— Послушай, старший политрук, тебя где воспитывали? В армии или в институте благородных девиц? — едко и зло проговорил Звягинцев. Он не сомневался, что Пастухов в душе признает правильность его решения и сопротивляется лишь из жалости к нему.
Пастухов усмехнулся и невозмутимо ответил:
— Меня в партии воспитывали, майор. А до того в комсомоле. Меня учили, что раненого товарища не бросают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91