свои или враги. Мне было очень страшно и хотелось думать, что другой тоже боится. Я знал, что горловина в этом месте равна километрам трём. Может быть, немцам уже удалось её перерезать. Нам не попалось навстречу ни одной машины. В перерывах между разрывами я слышал треск сучьев в лесу. Я шёл, держа наган в руке. Барабан был полный – семь патронов. У Венцеля был трофейный парабеллум и запасная обойма. Он тоже держал пистолет наготове. Мы прошли молча километра полтора.
– Нет танка, – заметил я.
– Он должен быть дальше, – ответил Венцель.
– Ну конечно, будет он стоять и ждать тебя.
– Что ты огрызаешься? Может быть, танка и нет, тогда вернёмся к машине и переждём до утра.
Мы замолчали.
– Послушай, – сказал я, – а ведь когда-то по этой дороге ездили колхозники и было тихо…
– Никто тут не ездил, – раздражённо ответил Венцель. – Тут и дороги-то никакой не было. Её прорубили в лесу.
Он был прав, как всегда. До войны тут не было никакой дороги.
Мы опять замолчали.
– Ну, танка нет, – заявил Венцель.
Мы прошли уже не меньше двух километров. Идти дальше было бессмысленно.
Мы вернулись назад.
Однако в воронке «эмки» не оказалось. Она стояла недалеко от дороги, в лесу, тщательно замаскированная ветками.
– А меня вытянули, – весело крикнул Шелехов, высовываясь из кабины. – Нашлась добрая душа. Шофёр один с трёхтонки пожалел и вытащил… Только ехать нельзя. Радиатор-то тю-тю!
– Ну, вот что, – предложил Венцель Шелехову, – ты теперь буксируйся к проходящей – и назад до автобата. В Мясном Бору нас и жди. А мы двинемся вперёд.
Я молча согласился с ним. Мы действительно потеряли много времени.
Командный пункт танковой части занимал блиндаж размером не более восьми квадратных метров. Справа, за узким столом, лицом к входу, сидел полковник в серой, накинутой на плечи бекеше. Полковник брился. Когда я вошёл, парикмахер мылил ему лицо. Одна щека была белой от мыльной пены, другая казалась серой и осунувшейся. Напротив полковника расположился майор – начальник штаба. Слева от входа, на нарах, стояла рация. Она была освещена крохотной электрической лампочкой. Дальше лежали люди, но их лиц не было видно. Было тихо, только слышался звук скользящей по коже бритвы. На нарах у рации сидел радист с наушниками на голове. Один из них был сдвинут с уха.
– Есть ответ? – спросил полковник.
Радист вздрогнул, схватил микрофон и заговорил в трубку:
– «Роза», «Роза», говорит «Буря», жду ответа на радиограмму, жду ответа… Приём, приём…
Он передвинул рычажок на рации. Все молчали.
– Не отвечают, товарищ полковник, – доложил радист.
Полковник резко отвёл руку парикмахера с бритвой, шагнул к рации и взял микрофон. Он поднёс его ко рту так близко, что мыльная пена попала на чёрную пластмассу.
– «Роза»! «Роза»! – закричал полковник. – Почему не отвечаете, «Роза»?..
Затем он снял наушники с головы радиста и поднёс к уху, не надевая.
– Молчат! – сказал полковник, бросая наушники на колени радисту.
Он вернулся на своё место. Я заметил порез на его свежевыбритой щеке. Парикмахер тоже увидел кровь.
– Извините, кровь, товарищ полковник. Я сбегаю за квасцами, секунду. – Парикмахер вышел из блиндажа.
Начштаба повернул голову, заметил меня и кивнул.
– Пойдёмте, – бросил он мне.
Передвигаться по блиндажу ему приходилось согнувшись – он был очень высок. На нём была безрукавка мехом наружу.
– Хочу подышать воздухом, – сказал начштаба, когда мы вышли. – Слишком тесный блиндаж.
Была ночь. В темноте мы нащупали какое-то бревно и сели. Майор объяснил мне обстановку.
Наши танки прорвали оборону противника, вырвались на дорогу и продвинулись вглубь. Но немцы успели подтянуть резервы и поставили на дороге, в тылу наших танков, сильный противотанковый заслон. Положение тяжёлое. Боеприпасы на исходе. Пехотное подкрепление ещё не подошло. Уже сорок минут, как прервалась радиосвязь с танками. Принимаются меры… Вот, пожалуй, и всё.
Майор вздохнул, взял пригоршню снега и приложил его ко лбу.
Мы молчали. Я чувствовал сильный голод. Венцель, который пошёл в другую часть, по ошибке унёс мой мешок. Я вытащил сухарь из кармана.
– Сухарь жуёте? – спросил майор.
– Сухарь.
– Дайте и мне.
Я отломил кусок сухаря и подал ему. Майор взял сухарь и поднёс ко рту.
– Не могу есть, – сказал он вдруг, встал и пошёл к блиндажу.
Я пошёл за майором.
В блиндаже всё было по-старому. Полковник сидел с намыленной щекой. Но рядом с ним мы увидели нового офицера с петлицами старшего лейтенанта. Его левая рука была забинтована. По белизне бинта и по розовому оттенку проступавшего кровяного пятна я догадался, что перевязка сделана недавно. Старший лейтенант положил раненую руку на стол, а правой неуклюже свёртывал папиросу. Когда мы вошли, полковник поднял голову и провёл пальцем по намыленной щеке.
– Где же парикмахер? – спросил он.
В ту же секунду начался артиллерийский обстрел.
Снаряды рвались в районе нашего блиндажа. Я слышал разрывы справа, слева, всюду, почти без промежутков, без пауз. Я чувствовал, как взрывная волна бьёт по стенкам. Пламя коптилки дрожало при каждом ударе. Грохот кругом не умолкал. Мне казалось, что всё смешалось. Был только грохот и дрожащий язычок пламени. Потом всё прекратилось. С последним разрывом погасла коптилка. Стало тихо. Люди тяжело дышали в темноте. Майор вынул спички и зажёг коптилку. Я спросил его, сколько накатов над нами. Начштаба поднял вверх один палец.
Все мы молчали. Кто-то храпел на нарах так сильно, что его не могла заглушить никакая артиллерия. Я сел на землю и прислонился к стене. Земля в блиндаже была влажная. Есть мне уже не хотелось, но очень хотелось спать. Я закрыл глаза и стал считать разрывы где-то вдалеке. Досчитал до восемнадцати. Одновременно с восемнадцатым раздался громкий голос радиста:
– «Роза», «Роза» говорит!
Я открыл глаза и подался вперёд. Полковник стоял у рации. Говорила «Роза» – рация командирского танка, одного из тех шести, что дрались в десяти километрах от нас. Командир докладывал, что положение танков критическое.
Радист лихорадочно раскодировал цифры радиограммы:
– «Несколько немецких пушек ведут стрельбу термитными снарядами. Из леса показалось около десятка немецких танков. Один наш танк горит, но экипаж не прекращает стрельбы. Боеприпасы на исходе. Будем драться, пока живы. Всё».
А затем снова начался дьявольский обстрел, от которого хотелось лечь на землю и врыться в неё так, чтобы совсем исчезнуть с её поверхности.
– Засекли нашу рацию, наверно, – сказал начштаба.
– И засекать не надо, – ответил кто-то с нар. – Сутки назад тут немцы сидели. Небось свои дома-то знают.
Рвануло дверь блиндажа, погасла коптилка, и с потолка посыпалась земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35