»
— Ну ладно, но от миллиметра-то горя не будет, — возразил Аки, чья безупречная таблица расчетов только что была стерта со словами «никуда не годится».
— Сейчас — миллиметр, — педантично заметила Синь, — а через десять лет — парсек.
Аки закатил глаза. Синь не обратила внимания. Похоже было, что никто, кроме нее, не понимает, как интересно то, чем занимается Канаваль, как здорово исполнить расчет точно — не «почти точно», но идеально! Это было совершенство. Прекрасная работа. Отвлеченная, и одновременно побуждающая к смирению, потому что неважно, чего желаешь ты. Эта работа не терпела спешки — каждая мелочь должна быть исполнена с тем же совершенством, ничто не может быть забыто, чтобы достичь совершенства в большом. Таков был путь. Он требовал непрестанного, неослабного, бдительного внимания, следования не своему капризу или воле, но самому бытию. Постоянного сосредоточения. Межзвездная навигация: это когда плывешь в небесах. Вокруг простиралась бездна. И в ней проходил единственный путь.
А если это знание ударит тебе в голову — тебе тут же напомнят, что ты бесспорно и безоговорочно зависим от компьютеров.
Третьекурсникам Канаваль всегда задавал одну и ту же задачу: «Компьютеры отключились на пять секунд. Используя имеющиеся координаты и данные, проложить курс на следующие пять секунд, не используя компьютеров». Студенты или сдавались через несколько часов, или днями сидели над задачей, чтобы в конце концов тоже отбросить ее как пустую трату времени. Синь так и не сдала свой результат, и в конце семестра Канаваль поинтересовался, где же задача.
— Я хотела еще поработать над ней на каникулах, — ответила Синь.
— Зачем?
— Мне нравятся вычисления. И мне интересно, сколько времени у меня уйдет на решение.
— Каков пока рекорд?
— Сорок четыре часа.
Профессор кивнул —так тихонько, что, может, и не кивал вовсе, и отвернулся. Выказывать одобрения он не умел.
Зато он умел радоваться, и даже смеяться, когда что-то веселило его — обычно что-то очень простое: глупые ошибки, нелепые промахи. Тогда он хохотал, громко, точно ребенок «Ха! ха! ха!». А, посмеявшись, всегда замечал с широкой улыбкой: «Глупо! Глупо!».
— Он правда мастер дзен, — говорила Синь Луису, когда они сидели в закусочной. — Настоящий. Сидит и медитирует. Встает в четыре часа. И сидит три часа. Мне бы так. Но тогда мне придется ложиться в двадцать, и я ничего не успею выучить. — И, заметив, что Луис никак не реагирует, поинтересовалась: — А как твой в-труп?
— Разложился до виртуального скелета, — рассеянно ответил Луис.
На третьем курсе студенты выбирали специальность. Синь пошла в навигацию, Луис — в медицину. На занятия они больше не ходили вместе, но встречались ежедневно — в закусочной, в спортзале, в библиотеке. В гости друг к другу они больше не ходили.
Секс в аквариуме
Любовники не сбегают (куда?). Встречи любовников — достояние общественности. Твои половые успехи служат для окружающих предметом глубокого и непосредственного интереса и озабоченности. Контрацепция гарантируется инъекциями каждые двадцать пять дней — девочкам с момента менархе, мальчикам — как укажет медкомиссия. Неявка в клинику за контруколом в назначенный день и время карается немедленным запросом: работники клиники проходят по твоему классу, спортзалу, сектору, коридору, жилпространству, во весь голос объявляя твое имя и проступок.
Без контруколов разрешено обходиться в следующих случаях: после стерилизации или завершения менопаузы; при обете безбрачия или строгого гомосексуализма; или после официального объявления, сделанного женщиной и мужчиной, о намерении совершить зачатие. Женщина, нарушившая обет безбрачия или зачавшая ребенка не от объявленного партнера, может получить укол постфактум, но после этого и она, и ее партнер обязаны делать инъекции в течение двух лет. Неразрешенные беременности прерываются. Безжалостные социальные и генетические причины, обуславливающие подобную систему, разъясняются каждому еще в школе. Но никаких причин не будет довольно, если свою личную жизнь ты сможешь держать в тайне. Вот этого-то у тебя и не выйдет.
Знает твой коридор, твоя семья, твой сектор, твоя родня, вся твоя четь знают, кто ты и где ты, и чем ты занят, и с кем, и все они сплетничают. Честь и стыд — могучие общественные силы. Поддерживаемые полным отсутствием уединения, подчиненные рациональным нуждам, а не стремлению подчинять и подчиняться, стыд и честь могут поддерживать социальную стабильность очень и очень долго.
Подросток может выделиться из родительского жилпространства, найти однокомнату в другом коридоре, другом секторе, сменить даже четь, но все в новом коридоре, секторе, чети будут знать, кто входит в твою дверь. Они будут наблюдать, и любопытствовать, и бдеть, и интересоваться, по большей части доброжелательно, но всегда в смутной надежде позлословить, и они будут сплетничать.
Садок, он же Крольчатник — вот первое место, куда переселяются юноши и девушки, покинувшие родной дом. Эти имя носила сетка коридоров в четвертой чети, близ колледжа. Все комнаты здесь были одиночные, некоторые — меньше стандартного объема, а стены, следующие кривизне обшивки главного ускорителя, сходились не под прямыми углами. Студенты двигали перегородки, пока сектор не превратился в лабиринт каморок и сожилищ. В Садке было шумно, безалаберно, пахло ношеной одеждой. Спали здесь редко, а любились небрежно. Но в клинику за контруколами являлись все.
Луис поселился близ Садка, в трипространстве с двумя другими студентами-медиками, Таном Биньди и Ортисом Эйнштейном. Синь по-прежнему обитала во второй чети, в одном жилпространстве с Яо. Каждый день она тратила по двадцать минут на дорогу до колледжа и обратно.
Пройдя через обычный для подростков период сексуальных опытов, поступившая в колледж Синь дала обет безбрачия. Она заявила, что не хочет, чтобы ее биологические ритмы диктовались уколами, и не желает, чтобы чувства мешали учебе — хотя бы пока она не закончит колледж.
Луис продолжал ходить на уколы каждые двадцать пять дней, никаких обетов не давал, но и не спал ни с кем из знакомых. Никогда. Единственным его сексуальным опытом был промискуитет школьных вечеринок.
Оба знали это друг о друге, потому что знали все. И друг с другом никогда об этом не говорили. Молчание их было таким же взаимным, глубоким и уютным, как их беседы.
Их дружба, конечно, тоже была общеизвестна. Друзьям вольно было спорить, почему Синь и Луис не спят друг с другом, и когда же наконец до этого дойдет.
Но под поверхностной дружбой таилось что-то, неведомое никому, что не было дружбой: обет, данный не словом, но телом, недеяние, имевшее важнейшие последствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Ну ладно, но от миллиметра-то горя не будет, — возразил Аки, чья безупречная таблица расчетов только что была стерта со словами «никуда не годится».
— Сейчас — миллиметр, — педантично заметила Синь, — а через десять лет — парсек.
Аки закатил глаза. Синь не обратила внимания. Похоже было, что никто, кроме нее, не понимает, как интересно то, чем занимается Канаваль, как здорово исполнить расчет точно — не «почти точно», но идеально! Это было совершенство. Прекрасная работа. Отвлеченная, и одновременно побуждающая к смирению, потому что неважно, чего желаешь ты. Эта работа не терпела спешки — каждая мелочь должна быть исполнена с тем же совершенством, ничто не может быть забыто, чтобы достичь совершенства в большом. Таков был путь. Он требовал непрестанного, неослабного, бдительного внимания, следования не своему капризу или воле, но самому бытию. Постоянного сосредоточения. Межзвездная навигация: это когда плывешь в небесах. Вокруг простиралась бездна. И в ней проходил единственный путь.
А если это знание ударит тебе в голову — тебе тут же напомнят, что ты бесспорно и безоговорочно зависим от компьютеров.
Третьекурсникам Канаваль всегда задавал одну и ту же задачу: «Компьютеры отключились на пять секунд. Используя имеющиеся координаты и данные, проложить курс на следующие пять секунд, не используя компьютеров». Студенты или сдавались через несколько часов, или днями сидели над задачей, чтобы в конце концов тоже отбросить ее как пустую трату времени. Синь так и не сдала свой результат, и в конце семестра Канаваль поинтересовался, где же задача.
— Я хотела еще поработать над ней на каникулах, — ответила Синь.
— Зачем?
— Мне нравятся вычисления. И мне интересно, сколько времени у меня уйдет на решение.
— Каков пока рекорд?
— Сорок четыре часа.
Профессор кивнул —так тихонько, что, может, и не кивал вовсе, и отвернулся. Выказывать одобрения он не умел.
Зато он умел радоваться, и даже смеяться, когда что-то веселило его — обычно что-то очень простое: глупые ошибки, нелепые промахи. Тогда он хохотал, громко, точно ребенок «Ха! ха! ха!». А, посмеявшись, всегда замечал с широкой улыбкой: «Глупо! Глупо!».
— Он правда мастер дзен, — говорила Синь Луису, когда они сидели в закусочной. — Настоящий. Сидит и медитирует. Встает в четыре часа. И сидит три часа. Мне бы так. Но тогда мне придется ложиться в двадцать, и я ничего не успею выучить. — И, заметив, что Луис никак не реагирует, поинтересовалась: — А как твой в-труп?
— Разложился до виртуального скелета, — рассеянно ответил Луис.
На третьем курсе студенты выбирали специальность. Синь пошла в навигацию, Луис — в медицину. На занятия они больше не ходили вместе, но встречались ежедневно — в закусочной, в спортзале, в библиотеке. В гости друг к другу они больше не ходили.
Секс в аквариуме
Любовники не сбегают (куда?). Встречи любовников — достояние общественности. Твои половые успехи служат для окружающих предметом глубокого и непосредственного интереса и озабоченности. Контрацепция гарантируется инъекциями каждые двадцать пять дней — девочкам с момента менархе, мальчикам — как укажет медкомиссия. Неявка в клинику за контруколом в назначенный день и время карается немедленным запросом: работники клиники проходят по твоему классу, спортзалу, сектору, коридору, жилпространству, во весь голос объявляя твое имя и проступок.
Без контруколов разрешено обходиться в следующих случаях: после стерилизации или завершения менопаузы; при обете безбрачия или строгого гомосексуализма; или после официального объявления, сделанного женщиной и мужчиной, о намерении совершить зачатие. Женщина, нарушившая обет безбрачия или зачавшая ребенка не от объявленного партнера, может получить укол постфактум, но после этого и она, и ее партнер обязаны делать инъекции в течение двух лет. Неразрешенные беременности прерываются. Безжалостные социальные и генетические причины, обуславливающие подобную систему, разъясняются каждому еще в школе. Но никаких причин не будет довольно, если свою личную жизнь ты сможешь держать в тайне. Вот этого-то у тебя и не выйдет.
Знает твой коридор, твоя семья, твой сектор, твоя родня, вся твоя четь знают, кто ты и где ты, и чем ты занят, и с кем, и все они сплетничают. Честь и стыд — могучие общественные силы. Поддерживаемые полным отсутствием уединения, подчиненные рациональным нуждам, а не стремлению подчинять и подчиняться, стыд и честь могут поддерживать социальную стабильность очень и очень долго.
Подросток может выделиться из родительского жилпространства, найти однокомнату в другом коридоре, другом секторе, сменить даже четь, но все в новом коридоре, секторе, чети будут знать, кто входит в твою дверь. Они будут наблюдать, и любопытствовать, и бдеть, и интересоваться, по большей части доброжелательно, но всегда в смутной надежде позлословить, и они будут сплетничать.
Садок, он же Крольчатник — вот первое место, куда переселяются юноши и девушки, покинувшие родной дом. Эти имя носила сетка коридоров в четвертой чети, близ колледжа. Все комнаты здесь были одиночные, некоторые — меньше стандартного объема, а стены, следующие кривизне обшивки главного ускорителя, сходились не под прямыми углами. Студенты двигали перегородки, пока сектор не превратился в лабиринт каморок и сожилищ. В Садке было шумно, безалаберно, пахло ношеной одеждой. Спали здесь редко, а любились небрежно. Но в клинику за контруколами являлись все.
Луис поселился близ Садка, в трипространстве с двумя другими студентами-медиками, Таном Биньди и Ортисом Эйнштейном. Синь по-прежнему обитала во второй чети, в одном жилпространстве с Яо. Каждый день она тратила по двадцать минут на дорогу до колледжа и обратно.
Пройдя через обычный для подростков период сексуальных опытов, поступившая в колледж Синь дала обет безбрачия. Она заявила, что не хочет, чтобы ее биологические ритмы диктовались уколами, и не желает, чтобы чувства мешали учебе — хотя бы пока она не закончит колледж.
Луис продолжал ходить на уколы каждые двадцать пять дней, никаких обетов не давал, но и не спал ни с кем из знакомых. Никогда. Единственным его сексуальным опытом был промискуитет школьных вечеринок.
Оба знали это друг о друге, потому что знали все. И друг с другом никогда об этом не говорили. Молчание их было таким же взаимным, глубоким и уютным, как их беседы.
Их дружба, конечно, тоже была общеизвестна. Друзьям вольно было спорить, почему Синь и Луис не спят друг с другом, и когда же наконец до этого дойдет.
Но под поверхностной дружбой таилось что-то, неведомое никому, что не было дружбой: обет, данный не словом, но телом, недеяние, имевшее важнейшие последствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108