К вечеру горы стали видны совсем отчетливо; равнины уже погрузились во мрак, а далекие вершины на юге еще долго сверкали золотым блеском. Потом они начали тускнеть, слились с темным небом и из-за них показалась и торопливо поплыла вверх луна Лиока, похожая на большую желтую звезду. Величавей Лиоки поплыли, но только с востока на запад, ярко сияющие Фени и Фели. Последней из четырех взошла и помчалась в погоню за остальными своими сестрами Хелики, то светлея, то темнея, опять светлея и опять темнее — этот цикл длился полчаса. Роканнон лежал на спине и наблюдал в промежутка между черными на фоне ночного неба высокими травинками лучезарный, сложный и медленный танец лун.
Утром следующего дня, когда он и Кьо пошли садиться на коня с серыми полосами, Яхан, стоя у головы животного, предупредил:
— Будь с ним сегодня осторожней, Скиталец.
Конь кашлянул и зарычал, и серый конь Могиена отозвался как эхо.
— Что их мучает? — спросил Роканнон.
— Голод! — ответил Рахо, с силой натягивая поводья своего белого коня. — Они до отвала наелись мяса хэрило, когда мы громили Згаму, но с тех пор крупной дичи им не доставалось — меленькие прыгуны для них все равно что ничего. Подбери свой плащ, Повелитель Скиталец: если ветром бросит его полу к морде твоего коня, тот твоим плащом и пообедает.
Рахо, чьи каштановые (а не черные) волосы и коричневая (а не белая) кожа свидетельствовали о неодолимом влечении, которое одна из его бабушек вызвала у какого-то знатного ангья, разговаривал менее подобострастно и более насмешливо, чем большинство «среднерослых» — Могиен никогда его не одергивал, а резкость Рахо не могла скрыть его беззаветную преданность Могиену. Уже почти среднего возраста, Рахо явно считал это путешествие бессмысленной затеей, но, столь же явно, был готов отправиться со своим повелителем хоть на край света, даже если бы это грозило смертельной опасностью.
Яхан отдал Роканнону поводья — и, будто распрямилась сжатая пружина, конь взлетел вверх. Весь этот день кони, позабыв об усталости, летели к охотничьим угодьям, которые они чуяли на юге, и их подгонял дующий в спину северный ветер. Все выше становились, все темней и четче леса у подножия гряды гор, которая, казалось, парила в воздухе. Деревья появились и на равнине, они росли группками и рощицами, островками в волнующемся от ветра море травы. Рощи слились в леса с зелеными полянами среди деревьев. Сумерки сгущались, когда путешественники опустились на берег поросшего осокой озерца среди лесистых холмов. Проворно и ловко Яхан и Рахо стали освобождать крылатых коней от клади и сбруи, а потом отпустили их. Мгновенье — и те, с рычаньем ударяя по воздуху широкими крыльями, взмыли над холмами, разлетелись в разные стороны и исчезли.
— Вернутся, когда наедятся досыта, — сказал Яхан Роканнону, — или когда Повелитель Могиен позовет их своим беззвучным свистком.
— Бывает, приводят себе пару — из диких коней, — добавил Рахо.
Могиен и оба «среднерослых» отправились охотиться поодиночке на короткокрылых прыгунов и другую дичь, какая им попадется; Роканнон же выдернул из грунта несколько кустиков пейи с сочными корнями и, завернув корни в листья этого же кустарника, положил их печься в угли костра. Он умел обходиться тем, что предлагала планета, на которой он оказывался, и этим своим уменьем гордился; и эти дни перелетов, длившихся с утра до вечера, постоянный голод и сон под открытым небом, в весеннем ветре, привели его в наилучшую возможную форму, обострили все его чувства. Поднявшись на ноги, он увидел, что Кьо стоит у края озерца — совсем маленький, не выше торчащей из воды осоки. Кьо стоял и смотрел на горы, которые, серыми громадами вздымаясь на юге, собирали вокруг своих вершин все облака и все безмолвие неба. Роканнон, подойдя и став рядом, увидел, что лицо фииа выражает разом отчаянье и азарт.
— Драгоценность вернулась к тебе, Скиталец, — сказал Кьо, не поворачивая к нему головы, своим робким негромким голосом.
— …Хотя я все время пытаюсь от нее избавиться, — отозвался, улыбаясь, Роканнон.
— Там, наверху, — сказал фииа, — тебе придется отдать нечто большее, чем золото или камни… Что сможешь ты отдать, Скиталец, там, где высоко и холодно, где все серое? Из огня — в холод…
Роканнон слышал его и наблюдал за его лицом, однако губами Кьо не шевелил. По коже Роканнона пробежали мурашки, и он закрыл границы своего сознания, бежал от того, что туда вторглось, в свою человеческую и личную сущность.
Наконец Кьо повернул к нему голову, теперь спокойный и улыбающийся, как обычно, и обычным же голосом сказал:
— За холмами предгорий, за лесами, в зеленых долинах живут фииа. Мой народ любит долины и свет солнца. За несколько дней мы долетим до их деревень.
Эта новость всех обрадовала.
— А я уж думал, что обладающих даром речи мы здесь не встретим, — сказал Рахо. — Какие удивительные места — и никто здесь не живет!
Наблюдая, как танцуют над озером двое крылатых, похожих на аметисты киларов, Могиен сказал:
— Так безлюдно здесь было не всегда. Еще в очень давние времена, до рождения героев, до того, как были построены Халлан и высокий Ойнхалл, до того, как нанес свой удар, которому нет равных, Хендин, и до того, как Кирфьель погиб на Орренском Холме, мой народ жил здесь, во Фьерне. Мы приплыли в Ангьен с юга на лодках с драконьей головой и там, в Ангьене, встретили дикарей, прятавшихся в пещерах внутри прибрежных скал или в лесах, дикарей, у которых лица были белые. Ты ведь знаешь, Яхан, «Песнь об Орхогиене»: «На ветре верхом, пешком по траве, по морю скользя, по тропе Лиоки к звезде, что Брехен зовется…» Тропа Лиоки идет с юга на север. В песне рассказывается, как мы, ангья, покорили дикарей-охотников, ольгьо, единственный в Ангьене родственный нам народ; и хотя различия между нами и ими очевидны, мы с ними родственники и называемся вместе лиу. Но об этих горах ничего в песне не говорится. Правда, эта песня очень старая, и, может быть, потерялось ее начало. Или, может, именно отсюда и пришел мой народ. Ведь места эти замечательные: здесь тебе и леса для охоты, и холмы для стад, и вершины для замков. И однако, похоже, никто теперь больше здесь не живет…
Этим вечером Яхан не стал играть на своей лире со струнами из серебра: путешественники долго не могли заснуть — возможно, потому, что крылатые кони не прилетели, а на холмах царила мертвая тишина, будто на ночь все вокруг затаилось здесь в страхе.
У озерца было слишком сыро, и на другой день они не спеша пошли дальше, часто останавливаясь, чтобы поохотиться и пособирать свежей зелени. Уже наступили сумерки, когда они пришли к холму, на вершине которого были какие-то древние, поросшие травой руины. Стен не осталось, однако по очертаниям фундамента было видно, где в дни столь давние, что о них не помнят легенды, находился двор прилетов этого маленького замка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Утром следующего дня, когда он и Кьо пошли садиться на коня с серыми полосами, Яхан, стоя у головы животного, предупредил:
— Будь с ним сегодня осторожней, Скиталец.
Конь кашлянул и зарычал, и серый конь Могиена отозвался как эхо.
— Что их мучает? — спросил Роканнон.
— Голод! — ответил Рахо, с силой натягивая поводья своего белого коня. — Они до отвала наелись мяса хэрило, когда мы громили Згаму, но с тех пор крупной дичи им не доставалось — меленькие прыгуны для них все равно что ничего. Подбери свой плащ, Повелитель Скиталец: если ветром бросит его полу к морде твоего коня, тот твоим плащом и пообедает.
Рахо, чьи каштановые (а не черные) волосы и коричневая (а не белая) кожа свидетельствовали о неодолимом влечении, которое одна из его бабушек вызвала у какого-то знатного ангья, разговаривал менее подобострастно и более насмешливо, чем большинство «среднерослых» — Могиен никогда его не одергивал, а резкость Рахо не могла скрыть его беззаветную преданность Могиену. Уже почти среднего возраста, Рахо явно считал это путешествие бессмысленной затеей, но, столь же явно, был готов отправиться со своим повелителем хоть на край света, даже если бы это грозило смертельной опасностью.
Яхан отдал Роканнону поводья — и, будто распрямилась сжатая пружина, конь взлетел вверх. Весь этот день кони, позабыв об усталости, летели к охотничьим угодьям, которые они чуяли на юге, и их подгонял дующий в спину северный ветер. Все выше становились, все темней и четче леса у подножия гряды гор, которая, казалось, парила в воздухе. Деревья появились и на равнине, они росли группками и рощицами, островками в волнующемся от ветра море травы. Рощи слились в леса с зелеными полянами среди деревьев. Сумерки сгущались, когда путешественники опустились на берег поросшего осокой озерца среди лесистых холмов. Проворно и ловко Яхан и Рахо стали освобождать крылатых коней от клади и сбруи, а потом отпустили их. Мгновенье — и те, с рычаньем ударяя по воздуху широкими крыльями, взмыли над холмами, разлетелись в разные стороны и исчезли.
— Вернутся, когда наедятся досыта, — сказал Яхан Роканнону, — или когда Повелитель Могиен позовет их своим беззвучным свистком.
— Бывает, приводят себе пару — из диких коней, — добавил Рахо.
Могиен и оба «среднерослых» отправились охотиться поодиночке на короткокрылых прыгунов и другую дичь, какая им попадется; Роканнон же выдернул из грунта несколько кустиков пейи с сочными корнями и, завернув корни в листья этого же кустарника, положил их печься в угли костра. Он умел обходиться тем, что предлагала планета, на которой он оказывался, и этим своим уменьем гордился; и эти дни перелетов, длившихся с утра до вечера, постоянный голод и сон под открытым небом, в весеннем ветре, привели его в наилучшую возможную форму, обострили все его чувства. Поднявшись на ноги, он увидел, что Кьо стоит у края озерца — совсем маленький, не выше торчащей из воды осоки. Кьо стоял и смотрел на горы, которые, серыми громадами вздымаясь на юге, собирали вокруг своих вершин все облака и все безмолвие неба. Роканнон, подойдя и став рядом, увидел, что лицо фииа выражает разом отчаянье и азарт.
— Драгоценность вернулась к тебе, Скиталец, — сказал Кьо, не поворачивая к нему головы, своим робким негромким голосом.
— …Хотя я все время пытаюсь от нее избавиться, — отозвался, улыбаясь, Роканнон.
— Там, наверху, — сказал фииа, — тебе придется отдать нечто большее, чем золото или камни… Что сможешь ты отдать, Скиталец, там, где высоко и холодно, где все серое? Из огня — в холод…
Роканнон слышал его и наблюдал за его лицом, однако губами Кьо не шевелил. По коже Роканнона пробежали мурашки, и он закрыл границы своего сознания, бежал от того, что туда вторглось, в свою человеческую и личную сущность.
Наконец Кьо повернул к нему голову, теперь спокойный и улыбающийся, как обычно, и обычным же голосом сказал:
— За холмами предгорий, за лесами, в зеленых долинах живут фииа. Мой народ любит долины и свет солнца. За несколько дней мы долетим до их деревень.
Эта новость всех обрадовала.
— А я уж думал, что обладающих даром речи мы здесь не встретим, — сказал Рахо. — Какие удивительные места — и никто здесь не живет!
Наблюдая, как танцуют над озером двое крылатых, похожих на аметисты киларов, Могиен сказал:
— Так безлюдно здесь было не всегда. Еще в очень давние времена, до рождения героев, до того, как были построены Халлан и высокий Ойнхалл, до того, как нанес свой удар, которому нет равных, Хендин, и до того, как Кирфьель погиб на Орренском Холме, мой народ жил здесь, во Фьерне. Мы приплыли в Ангьен с юга на лодках с драконьей головой и там, в Ангьене, встретили дикарей, прятавшихся в пещерах внутри прибрежных скал или в лесах, дикарей, у которых лица были белые. Ты ведь знаешь, Яхан, «Песнь об Орхогиене»: «На ветре верхом, пешком по траве, по морю скользя, по тропе Лиоки к звезде, что Брехен зовется…» Тропа Лиоки идет с юга на север. В песне рассказывается, как мы, ангья, покорили дикарей-охотников, ольгьо, единственный в Ангьене родственный нам народ; и хотя различия между нами и ими очевидны, мы с ними родственники и называемся вместе лиу. Но об этих горах ничего в песне не говорится. Правда, эта песня очень старая, и, может быть, потерялось ее начало. Или, может, именно отсюда и пришел мой народ. Ведь места эти замечательные: здесь тебе и леса для охоты, и холмы для стад, и вершины для замков. И однако, похоже, никто теперь больше здесь не живет…
Этим вечером Яхан не стал играть на своей лире со струнами из серебра: путешественники долго не могли заснуть — возможно, потому, что крылатые кони не прилетели, а на холмах царила мертвая тишина, будто на ночь все вокруг затаилось здесь в страхе.
У озерца было слишком сыро, и на другой день они не спеша пошли дальше, часто останавливаясь, чтобы поохотиться и пособирать свежей зелени. Уже наступили сумерки, когда они пришли к холму, на вершине которого были какие-то древние, поросшие травой руины. Стен не осталось, однако по очертаниям фундамента было видно, где в дни столь давние, что о них не помнят легенды, находился двор прилетов этого маленького замка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38