А он в конце концов остыл. Дамарис, ты бы его полюбила. Несмотря на все свои угрозы, он был самым добрым человеком на земле. Он мог бы оставить меня без единого пенни. А вместо этого он дал мне Блэктауэр, чтобы я здесь жил, да еще и небольшой доход. Я больше никогда его не видел. На следующий год он умер; и я всегда думаю, не мое ли поведение укоротило ему жизнь...
Мы с Мэри поселились здесь. Я осыпал ее драгоценностями, нарядами и безделушками; я тратил каждый пенни своего небольшого дохода, пытаясь порадовать ее, и работал управляющим на собственных землях, пытаясь заработать больше денег. Затем родилась Аннабель, и она, казалось, была счастлива.
Примерно через год после рождения ребенка мы получили первый удар. Мой стеснительный затворник-брат влюбился, женился и наградил свою жену ребенком, и все это – на протяжении каких-то недолгих месяцев. После того как все это случилось, я заметил в Мэри перемену, но, Боже помоги мне, я не понимал, чему ее приписать. Я думал, что наша тихая жизнь, которая меня вполне устраивала, начинает ей надоедать. Она стала раздражительной даже с ребенком. Один раз я видел, как она отшлепала малышку за то, что та измяла ей платье... Я думаю, что мое обожание начало тускнеть задолго до этого. Она была в основе своей очень примитивная женщина, понимаешь; умная и быстрая, но – поверхностная и мелкая.
Той весной, когда Аннабель исполнилось два года, у нас гостил один из моих старых друзей. В Сент-Эндрюсе он был на два курса старше меня, блестящий студент и атлет – я был горд, когда он снизошел до дружбы со мной. К тому же он был привлекателен, этот дьявол, – нечто в стиле последнего увлечения Мэри. Мэри сразу же приняла его, как родного. Они вместе играли на рояле и пели дуэты по вечерам, пока я сидел в тени, все еще ни о чем не подозревая. Полагаю, что мне и не слишком хотелось быть подозрительным.
Последний удар по надеждам Мэри был нанесен как раз тогда, когда у нас гостил Джек, – от моего брата пришло письмо, сообщающее о рождении здорового первенца мужского пола. Это письмо отбирало у меня титул и отдавало его хныкающему младенцу. Мне было все равно, Дамарис. Но, после того как пришло письмо, Мэри на остаток дня заперлась в своей комнате, а вышла оттуда изменившейся даже по виду.
На следующий день мне нужно было уехать; я вернулся домой, когда начало вечереть. Это был серый, туманный день, то и дело собирался дождь. Стоило мне войти в дом, как я понял, что что-то не так.
Домашние слуги исчезли – все, кроме Ангуса. С издевательской ухмылкой тот сказал мне: “Ваша жена сбежала с Соутропом, Гамильтон”. Он так хохотал, что его лицо побагровело. Я слышал его смех все время, пока бежал от дома к конюшне.
Ты можешь спросить, зачем мне было преследовать ее. Я ее не любил. Но у меня были гордость, и гнев, и разрушенная дружба – и Аннабель. Признаю, что никогда не был нежным отцом, но она была мое дитя – или так я тогда думал, – и я не намерен был позволить ее гулящей матери забрать ее.
Я увидел их на дороге, которая шла мимо пруда. Должно быть, лошадь Мэри споткнулась о камень, потому что они удалялись слишком медленно, чтобы я не мог их настигнуть. Они услышали, как я приближаюсь. Джек оглянулся. Я услышал, как он выкрикнул какие-то слова, но из-за расстояния я не мог разобрать их смысла, а потом эта отважная душа дала лошади шенкелей, и та словно сумасшедшая помчалась к пруду. Разве это не было низостью – бросить женщину на растерзание моей ярости после того, как он ее соблазнил и уговорил бежать?
– Мэри тоже меня увидела, – продолжал он бесцветным, спокойным голосом. – Она пришпорила свою лошадь, и та перешла на галоп. Но я мчался быстрее, и она, должно быть, поняла, что ей не уйти. Следующее, что я увидел сквозь туман, было похоже на то, что она опускает на берег какого-то зверька или узел с одеждой. Но я знал, что это, даже до того, как из глубины его донесся детский крик. Передо мной стояла моя дочь – двух лет от роду, – дрожащая, и потирающая ушибы, и кричащая вслед своей матери, которая мчалась прочь от нее так быстро, как только могла.
Я позабыл обо всем, Дамарис, кроме пруда. Кромка воды была всего в десяти футах от ребенка, а у двухлетних детей нет чувства опасности. В ужасе я сделал самое худшее из всего, что мог сделать. Я принялся кричать на Аннабель. Она обернулась и посмотрела в мою сторону. Ты понимаешь, что она должна была увидеть – яростный призрак, вопящий и ревущий, мчащийся прямо на нее на громадной лошади. Она издала сдавленный крик ужаса – я слышал его очень отчетливо – и бросилась прямо к пруду.
Ты знаешь, какое там течение. Волосы обвивались вокруг ее лица, словно водоросли, а глаза были широко открыты и смотрели невидящим взором. Позже я понял, что она просто потеряла сознание от страха. Но тогда все, о чем я мог думать, – это о том, чтобы добыть ее тело, чтобы похоронить по-христиански.
Я почувствовал, что вода вцепилась в мое тело, и понял, что нас захватило в плен течение. Медленно, невзирая на все мои усилия, нас несло к центру пруда, а дальше – водопады. Никто не мог бы выжить после падения с высоты этих скал; я знал, что моя единственная надежда – это островок в середине пруда. Именно тогда я поранил руку; ты сможешь представить себе силу течения, когда я скажу тебе, что мне отрезало пальцы иззубренным краем скалы, за который я уцепился. Меня нашли позже на островке с другой стороны пруда. Полагаю, что именно там я поранил свое лицо, но я этого уже не помнил. Поисковая партия из дома искала нас почти до темноты; я пришел в себя и узнал, что моя дочь жива, а я лишился нескольких пальцев руки.
– И вы не слышали о ней больше до этого лета? – спросила я в потрясении.
– Нет. Я не делал попытки отыскать ее. Я испытывал к ней такой ужас, что не хотел ни слышать ее имени, ни видеть ее лица. И я стал испытывать такой же ужас при виде своего ребенка. Аннабель с каждым днем становилась все более на нее похожа.
– Так вот почему вы относились к ней с отвращением.
– Да. Удивляюсь, что ты раньше не заметила сходства. Для меня оно было просто вопиющим. Но куда хуже физического сходства было развитие характера Аннабель. Я не видел в ней ничего своего – только эгоистичную хватку ее матери, ее раздражительность, ее тупость. Я начал сомневаться, в самом ли деле она – мое дитя...
Он надолго замолчал.
– А этим летом... – В его голосе звучало горькое изумление. – Первоначальной идеей было вернуть себе прежнее положение. Она приготовила жалостную сказочку, она сделала одну или две попытки возбудить былую страсть, но мой отклик был не таков, на который она надеялась. Однако настоящей преградой для ее планов была ты.
– Я? – недоверчиво спросила я, а потом поняла.
– Но я не мог рисковать – только не с тобой и не с тем чувством, которое я к тебе испытывал, – продолжал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45