Баба Фила запросто сожрет мою долю в случае чего.
Бекка выпрямилась, стараясь вернуть себе пошатнувшееся достоинство.
— В осторожности нет беды, — сказала она с важностью.
— Если б Дева Мария была столь же осторожна, так Иисус и по сей день сидел бы у нее в чреве, — бросила ей прислуга Бабы Филы. — Давай-ка побежим домой. Наступает вечер, а я терпеть не могу темноты.
Бекка не стала бы говорить этого вслух, но к темноте она тоже симпатии не испытывала. Хотя та и скрывала ее не вполне законные приходы и уходы, но в ней таились вещи и пострашнее. Под скрывавшей Бекку накидкой ее руки сжались в кулаки, когда ей представилось лицо Адонайи, до сих пор преследовавшее ее в воспоминаниях. Вот такие обожают тьму, благословляют ее. Они — отродье этой тьмы. Бекка напрягла зрение, надеясь увидеть слабый свет окон большого дома, и побежала.
Этот свет был так слаб, что Бекка вряд ли увидала бы его, не будь убеждена, что он там должен быть. В глубине души она, конечно, знала, что от дверей девичьей спальни огни дома вообще не видны. Только после ужина девы Праведного Пути получали свои фонари и отправлялись спать, точно светлячки, блуждающие в темноте. А потом цепочка светляков собиралась в тугой узелок света — в том месте, где тропа проходит мимо Поминального холма. Потом ряд желтых пузырьков света снова растягивался цепочкой.
Мимо Поминального холма вообще проходить неприятно. Этот кусок пути было легче преодолеть, если идти в большой компании и при свете, а вот когда вас всего двое, а фонарей и в помине нет, да еще стремительные облака то и дело скрывают луну, ну тогда…
Бекка подумала было, а что сделает или вообразит Марта, если Бекка возьмет ее за руку. Поминальный холм громоздился возле тропы, как чудище из старинных сказок. Бекка никак не могла подыскать название тому чувству, где были смешаны и лед, и жаркий пламень, которое эта темная громада, построенная на костях, вызывала в глубинах ее души. Слишком часто вид холма заставлял ее память возвращаться к тем ночам, когда девы Праведного Пути собирались в своей спальне, чтоб посидеть Допоздна, рассказывая друг другу завораживающе страшные истории.
Тогда еще юная Приска была за главную, и из ее уст потоком, прямо на головы меньших сестренок, жадно впитывающих их, изливались всяческие ужасы… Ведь ужасам так сладко внимать, когда знаешь, что это всего лишь сказка, а не реальность… И так естественно просить еще и еще…
Всем, кроме Бекки. Для нее все злые дела, о которых рассказывалось в этих байках, были вполне реальны. История молодого альфа, который отправился в путь, чтоб отыскать призрак своей любимой, запускала свои страшные когти прямо в самое сердце Бекки.
«И вот он шел, шел и повстречал женщину, понуро сидевшую у дороги. Он приветствовал ее как положено, ибо был вежлив, и спросил, как ее зовут. И тут она повернула к нему свое лицо, и он увидел, что на нем можно различить только глаза да зубы — горящие глаза и огромные окровавленные зубы. И она сказала ему: „Я первая женщина, которая понесла после того, как бесплодие поразило нас всех, а Голодные Годы упали на землю“. И тогда он собрал все свое мужество и произнес: „Ну, матушка, тогда ты — благословение для глаз моих, ибо ты есть начало нового женского плодородия“. А она засмеялась и завопила, клацая своими страшными зубами: „Благословение?“ И от одного звука этого скрипучего, как кости, смеха дивные густые черные волосы альфа сразу поседели. А она села опять на корточки и слегка распахнула накидку, чтобы он увидел ребенка — первого ребенка, рожденного после бесплодия… ребенка, которого она родила… и… СЪЕЛА!»
Обычно в этом месте Приска кидалась на какую-нибудь малышку, заставляя ее визжать от ужаса. Все остальные тоже визжали, исполненные восхитительного щекочущего страха. Все, кроме Бекки, которая только еще сильнее обнимала голову руками, зажмуривалась и умоляла тот жуткий образ, который возникал перед ее внутренним оком, убраться прочь.
Именно так ей иногда и мерещился Поминальный Холм — чудовищной воображаемой колдуньей из той страшной сказки, первой матерью после Голодных Лет. Она скорчилась у дороги, скрылась под накидкой из дерна и травы и гложет начисто вываренные кости своих детей.
— Марта… — Рука Бекки скользнула из-под накидки Бабы Филы.
Пусть это девчонка думает о ней что угодно, но ей просто необходимо дотронуться до живой плоти, чтоб отогнать прочь ночных демонов.
— Ш-ш-ш! — Девушка как вкопанная остановилась на середине дороги. Мгновение она вслушивалась, склонив набок голову, затем ухватила Бекку за плечо, скрытое накидкой, и потащила ее в сторону, подальше от тропы, в тронутую инеем траву, оставленную нескошенной после праздника Окончания Жатвы.
— Ложись! — шепнула она и, бросившись плашмя на землю, потащила Бекку за собой. Бекка послушалась, ощутив холод земли сквозь платье и накидку. Она еще глубже натянула на голову капюшон, хотя ее лицо было и без того хорошо скрыто. Как бы ей хотелось, чтоб тут оказалась какая-нибудь ямка, которая позволила бы полностью спрятаться от чужих глаз.
— Что… что там? — спросила она еле-еле слышно.
Девушка Бабы Филы крепко сжала ее руку.
— Что-то послышалось. Мне кажется, там кто-то есть. — Она кивком указала на холм.
— Там? — Бекка всмотрелась в темноту. Если бы внутри Поминального холма горел фонарь, он бы был виден отсюда. Света не было.
— Не уверена. Тихо! Слушай! — Обе девушки скорчились в придорожной траве, их дыхание образовывало в холодном воздухе тонкую серебристую сеть.
Теперь услыхала и Бекка. Это был голос, голос знакомый и в то же время чем-то измененный, как будто он ей снился. Голос раздавался не изнутри холма, а откуда-то сбоку. Он поднимался и падал, будто музыка ночи, и с каждой нотой в Бекке росла уверенность — она знает, кому принадлежит этот голос.
Сердце превратилось в кусок льда, когда загадка наконец разрешилась и Бекка поняла: это его голос, голос Джеми.
Девушка Бабы Филы что-то ей прошипела, попыталась остановить ее, ухватившись за накидку, но это оказалось пустой тратой сил. Бекка ползла на голос Джеми, ползла изо всех сил, собрав в кулак всю свою волю, всю свою решимость. Что делает он там один в этом священном месте, где ему совершенно незачем быть? Почему он говорит так громко, будто безумный? И в то время, когда все его родичи готовятся к ужину, почему он здесь? Бекка обогнула Поминальный холм, скрываясь в складках юбки этой пожиравшей собственных детей матери. Бекку вел голос, взывавший прямо к ее сердцу.
Но вот во тьме возникли и другие тени, которые заставили Бекку теснее припасть к земле. Мужские фигуры высились на склоне холма, там, где ни один человек не стал бы стоять по собственной воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Бекка выпрямилась, стараясь вернуть себе пошатнувшееся достоинство.
— В осторожности нет беды, — сказала она с важностью.
— Если б Дева Мария была столь же осторожна, так Иисус и по сей день сидел бы у нее в чреве, — бросила ей прислуга Бабы Филы. — Давай-ка побежим домой. Наступает вечер, а я терпеть не могу темноты.
Бекка не стала бы говорить этого вслух, но к темноте она тоже симпатии не испытывала. Хотя та и скрывала ее не вполне законные приходы и уходы, но в ней таились вещи и пострашнее. Под скрывавшей Бекку накидкой ее руки сжались в кулаки, когда ей представилось лицо Адонайи, до сих пор преследовавшее ее в воспоминаниях. Вот такие обожают тьму, благословляют ее. Они — отродье этой тьмы. Бекка напрягла зрение, надеясь увидеть слабый свет окон большого дома, и побежала.
Этот свет был так слаб, что Бекка вряд ли увидала бы его, не будь убеждена, что он там должен быть. В глубине души она, конечно, знала, что от дверей девичьей спальни огни дома вообще не видны. Только после ужина девы Праведного Пути получали свои фонари и отправлялись спать, точно светлячки, блуждающие в темноте. А потом цепочка светляков собиралась в тугой узелок света — в том месте, где тропа проходит мимо Поминального холма. Потом ряд желтых пузырьков света снова растягивался цепочкой.
Мимо Поминального холма вообще проходить неприятно. Этот кусок пути было легче преодолеть, если идти в большой компании и при свете, а вот когда вас всего двое, а фонарей и в помине нет, да еще стремительные облака то и дело скрывают луну, ну тогда…
Бекка подумала было, а что сделает или вообразит Марта, если Бекка возьмет ее за руку. Поминальный холм громоздился возле тропы, как чудище из старинных сказок. Бекка никак не могла подыскать название тому чувству, где были смешаны и лед, и жаркий пламень, которое эта темная громада, построенная на костях, вызывала в глубинах ее души. Слишком часто вид холма заставлял ее память возвращаться к тем ночам, когда девы Праведного Пути собирались в своей спальне, чтоб посидеть Допоздна, рассказывая друг другу завораживающе страшные истории.
Тогда еще юная Приска была за главную, и из ее уст потоком, прямо на головы меньших сестренок, жадно впитывающих их, изливались всяческие ужасы… Ведь ужасам так сладко внимать, когда знаешь, что это всего лишь сказка, а не реальность… И так естественно просить еще и еще…
Всем, кроме Бекки. Для нее все злые дела, о которых рассказывалось в этих байках, были вполне реальны. История молодого альфа, который отправился в путь, чтоб отыскать призрак своей любимой, запускала свои страшные когти прямо в самое сердце Бекки.
«И вот он шел, шел и повстречал женщину, понуро сидевшую у дороги. Он приветствовал ее как положено, ибо был вежлив, и спросил, как ее зовут. И тут она повернула к нему свое лицо, и он увидел, что на нем можно различить только глаза да зубы — горящие глаза и огромные окровавленные зубы. И она сказала ему: „Я первая женщина, которая понесла после того, как бесплодие поразило нас всех, а Голодные Годы упали на землю“. И тогда он собрал все свое мужество и произнес: „Ну, матушка, тогда ты — благословение для глаз моих, ибо ты есть начало нового женского плодородия“. А она засмеялась и завопила, клацая своими страшными зубами: „Благословение?“ И от одного звука этого скрипучего, как кости, смеха дивные густые черные волосы альфа сразу поседели. А она села опять на корточки и слегка распахнула накидку, чтобы он увидел ребенка — первого ребенка, рожденного после бесплодия… ребенка, которого она родила… и… СЪЕЛА!»
Обычно в этом месте Приска кидалась на какую-нибудь малышку, заставляя ее визжать от ужаса. Все остальные тоже визжали, исполненные восхитительного щекочущего страха. Все, кроме Бекки, которая только еще сильнее обнимала голову руками, зажмуривалась и умоляла тот жуткий образ, который возникал перед ее внутренним оком, убраться прочь.
Именно так ей иногда и мерещился Поминальный Холм — чудовищной воображаемой колдуньей из той страшной сказки, первой матерью после Голодных Лет. Она скорчилась у дороги, скрылась под накидкой из дерна и травы и гложет начисто вываренные кости своих детей.
— Марта… — Рука Бекки скользнула из-под накидки Бабы Филы.
Пусть это девчонка думает о ней что угодно, но ей просто необходимо дотронуться до живой плоти, чтоб отогнать прочь ночных демонов.
— Ш-ш-ш! — Девушка как вкопанная остановилась на середине дороги. Мгновение она вслушивалась, склонив набок голову, затем ухватила Бекку за плечо, скрытое накидкой, и потащила ее в сторону, подальше от тропы, в тронутую инеем траву, оставленную нескошенной после праздника Окончания Жатвы.
— Ложись! — шепнула она и, бросившись плашмя на землю, потащила Бекку за собой. Бекка послушалась, ощутив холод земли сквозь платье и накидку. Она еще глубже натянула на голову капюшон, хотя ее лицо было и без того хорошо скрыто. Как бы ей хотелось, чтоб тут оказалась какая-нибудь ямка, которая позволила бы полностью спрятаться от чужих глаз.
— Что… что там? — спросила она еле-еле слышно.
Девушка Бабы Филы крепко сжала ее руку.
— Что-то послышалось. Мне кажется, там кто-то есть. — Она кивком указала на холм.
— Там? — Бекка всмотрелась в темноту. Если бы внутри Поминального холма горел фонарь, он бы был виден отсюда. Света не было.
— Не уверена. Тихо! Слушай! — Обе девушки скорчились в придорожной траве, их дыхание образовывало в холодном воздухе тонкую серебристую сеть.
Теперь услыхала и Бекка. Это был голос, голос знакомый и в то же время чем-то измененный, как будто он ей снился. Голос раздавался не изнутри холма, а откуда-то сбоку. Он поднимался и падал, будто музыка ночи, и с каждой нотой в Бекке росла уверенность — она знает, кому принадлежит этот голос.
Сердце превратилось в кусок льда, когда загадка наконец разрешилась и Бекка поняла: это его голос, голос Джеми.
Девушка Бабы Филы что-то ей прошипела, попыталась остановить ее, ухватившись за накидку, но это оказалось пустой тратой сил. Бекка ползла на голос Джеми, ползла изо всех сил, собрав в кулак всю свою волю, всю свою решимость. Что делает он там один в этом священном месте, где ему совершенно незачем быть? Почему он говорит так громко, будто безумный? И в то время, когда все его родичи готовятся к ужину, почему он здесь? Бекка обогнула Поминальный холм, скрываясь в складках юбки этой пожиравшей собственных детей матери. Бекку вел голос, взывавший прямо к ее сердцу.
Но вот во тьме возникли и другие тени, которые заставили Бекку теснее припасть к земле. Мужские фигуры высились на склоне холма, там, где ни один человек не стал бы стоять по собственной воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126