Это, видимо, было Мужское Знание — как овладеть оружием, оно являлось частью самой мужской природы, чуждым и греховным для женщины. Сила заключалась в самом оружии. Вот, пожалуй, и все, что она помнила.
Он не должен найти револьвер, не должен его отыскать. Ее мысли бешено метались, подстегиваемые страхом перед тем, что Адонайя благодаря своей дьявольской проницательности способен догадаться о цели ее прихода, обнаружить второе дно у ящика и найти то, что там лежит. «Горожанин оставил револьвер моему па. Адонайя не должен заполучить его в дополнение к тому, что он уже украл. Я не допущу этого. — И в сердце своем Бекка дала безмолвную клятву мертвецу, лежавшему на столе. — Это будет наш с тобой секрет, па. Только наш. Я заплачу сколько придется, чтоб сохранить его».
— Где Хэтти, Адонайя? — Она заговорила, только чтобы отвлечь его от мысли о том, что она искала в этом ящике. А кроме того, она говорила для того, чтобы ослабить свой безумный и мгновенный страх перед этим человеком. — Ушла с остальными, которых ты убил?
— Хэтти? — передразнил он ее. — Неужели так в Праведном Пути обучают девочек величать своих матерей? — Острая булавка в его пальцах дрогнула, когда он расхохотался. — А его ты тоже называла по имени? — Он воткнул обмазанный чем-то липким конец булавки в труп и снова расхохотался. — Нет, Бекка. У твоей матери впереди еще годы жизни — хорошей работы и плодовитости. Мы заставили вашу хуторскую вещунью порыться в своей сумке, поискать, что там у нее есть, чтоб отпугнуть молоко из грудей Хэтти и поскорее подготовить ее для меня. Зелье, приготовленное этой каргой, сработало отлично, освободив чрево Тали, но если у нее ничего не выйдет, я пошлю за Линн. У нее тоже найдутся кой-какие способы.
Бекка тихо сказала:
— Грешно нарушать покой беременных или кормящих матерей.
Каменные глаза Адонайи сверкнули.
— Хуже, чем грешно. Это противозаконно. Но если Хэтти — кормящая мать, то где ее дитя, а? Может, ты мне скажешь, Бекка?
Бекка упорно смотрела на свои сложенные руки.
— А что касается брюха Тали, — продолжал Адонайя, — что ж, та бедная жалкая старушонка сказала мне, что зелье, которое она дала ей, было предназначено совсем для другого. Вот бывают же такие несчастные случаи! Да, наш мир — очень суровый мир. Но если мы будем беспрекословно следовать Слову Божию, то мы как-нибудь выживем.
— Когда же кончится ложь, Адонайя? Что это — грех, или преступление перед законом, или несоблюдение того, что предписывают обычаи? Ты лгал Хэтти. Ты внушил ей, что убьешь ее, если она не заставит меня заговорить.
Адонайя присел рядом с ней.
— Я скажу ей, что все обстоит иначе, когда мы с тобой покончим с этим делом.
— Ты хочешь сказать, что она об этом еще не знает? — Бекка еле обуздала боль, пронизавшую ее сердце при мысли о той пытке, которую сейчас переживает Хэтти. «Она ценит свою жизнь выше жизни Шифры, выше, чем жизнь рожденного ею ребенка, и все же я не могу не жалеть ее. О Пречистая Богоматерь, как могла ты позволить появиться на свет такому бездумно жестокому человеку, как Адонайя?»
Булавка теперь танцевала перед глазами Бекки, точно голова свернувшейся в кольцо змеи. Во рту у нее пересохло, смелость начала увядать. Ей были хорошо видны два-три беловатых зернышка, приклеившихся к чему-то серому, как дым, чем был обмазан конец булавки.
— О, она узнает, узнает, — гнусил Адонайя. — Я ей это постепенно расскажу. — Он задумчиво вертел булавку в подушечках пальцев. — Не сердись, что я так затянул это дело. Чего-чего, а времени у нас много. Мне же надо было испытать ее, верно? Отличная женщина — твоя мать. Вполне оправдает затраты на свою кормежку. Но мой родитель говорил мне, что она всегда была любимой женой Пола. Так как же я мог пустить ее к себе в постель, так сказать, подставляя спину собственной смерти (которой я, безусловно, не заслуживаю), не будучи уверен, что Хэтти служит мне от всего сердца. — Его свободная рука мгновенным движением зажала руку Бекки. — Но теперь я знаю. — Булавка вонзилась ей в руку так быстро, в самый разгар обманчиво мягкой речи Адонайи, что Бекка не успела отдернуть ее.
Бекка вряд ли расслышала его последнюю фразу. Ее слабый испуганный крик заглушил ее. Она откинулась назад, прижавшись спиной к столу, зажимая другой рукой больное место. Адонайя своими шершавыми губами выводил длинное заботливое о-о-о!
— Да простит меня Господин наш Царь, я, кажется, сделал тебе больно, Бекка? — Он даже не пытался скрыть всю фальшивость своей заботы. Он отшвырнул булавку куда-то в темноту за своей спиной. — Впрочем, это всего лишь булавочный укол и ничего больше. Ну-ка, дай твое бо-бо, и я его хорошенько поцелую. — Он снова потянулся за ее рукой.
Бекка отшатнулась. Вернее, попыталась отшатнуться. От крошечного пятнышка на тыльной стороне ладони по телу расходился странный холодок. Ее руки повиновались отданным волей приказам с какой-то нелепой замедленностью. Когда она попыталась ухватиться за край стола, чтобы отодвинуться от Адонайи, то между испуганной командой ее мозга и замедленной тягучей реакцией ее членов оказалась целая вечность.
Для Адонайи не составляло труда схватить Бекку в объятия и с притворной нежностью прижать ее к сердцу, отчего у нее в желудке появилось мерзкое кислое и жгучее ощущение.
— А ты уже не так застенчива, как раньше? И больше не боишься меня, правда? Если б боялась, так давно бы вырвалась, а сейчас ты вот так покоишься в колыбельке моих рук. Я же говорил твоей маме, что найду лучший подход к тебе, чем отыщет она. Хэтти, как мне показалось, не была расположена поверить этому, но я объяснил, что у меня для этого есть особый талисман.
Губы Бекки одеревенели. Она с трудом прошепелявила:
— Что ты шо мной шделал? Какой талишман…
— Магия, моя милая Бекка. — Его ладонь погладила ее волосы, а затем скользнула вниз к пуговицам блузки, которые он стал не торопясь расстегивать одну за другой. — Талисман, который не известен ни мужчинам, ни женщинам, его знают лишь те, кого уважают люди Коопа. Талисман бесценен — этакий миленький белый порошочек, чудо в мешке из грубой парусины, прибывшее в Миролюбие уже после праздника Окончания Жатвы. Да, мне оно принесло огромную удачу, это уж точно. И не только сейчас, когда оно помогает мне приручить одну дикую девицу и призвать ее к полному послушанию.
Он сжал ей грудь — ощущение, которое осталось почти незамеченным, пройдя сквозь черную пропасть оцепенения, разверзшуюся между разумом Бекки и ее телом. На мгновение на его лбу появилась морщина неудовольствия — Бекка поняла, что он знает, сколь бесчувственным становится ее тело. Тогда его рука так сжала ее грудь, что Бекка чуть было не закричала — от этого ощущения ей ускользнуть не удалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Он не должен найти револьвер, не должен его отыскать. Ее мысли бешено метались, подстегиваемые страхом перед тем, что Адонайя благодаря своей дьявольской проницательности способен догадаться о цели ее прихода, обнаружить второе дно у ящика и найти то, что там лежит. «Горожанин оставил револьвер моему па. Адонайя не должен заполучить его в дополнение к тому, что он уже украл. Я не допущу этого. — И в сердце своем Бекка дала безмолвную клятву мертвецу, лежавшему на столе. — Это будет наш с тобой секрет, па. Только наш. Я заплачу сколько придется, чтоб сохранить его».
— Где Хэтти, Адонайя? — Она заговорила, только чтобы отвлечь его от мысли о том, что она искала в этом ящике. А кроме того, она говорила для того, чтобы ослабить свой безумный и мгновенный страх перед этим человеком. — Ушла с остальными, которых ты убил?
— Хэтти? — передразнил он ее. — Неужели так в Праведном Пути обучают девочек величать своих матерей? — Острая булавка в его пальцах дрогнула, когда он расхохотался. — А его ты тоже называла по имени? — Он воткнул обмазанный чем-то липким конец булавки в труп и снова расхохотался. — Нет, Бекка. У твоей матери впереди еще годы жизни — хорошей работы и плодовитости. Мы заставили вашу хуторскую вещунью порыться в своей сумке, поискать, что там у нее есть, чтоб отпугнуть молоко из грудей Хэтти и поскорее подготовить ее для меня. Зелье, приготовленное этой каргой, сработало отлично, освободив чрево Тали, но если у нее ничего не выйдет, я пошлю за Линн. У нее тоже найдутся кой-какие способы.
Бекка тихо сказала:
— Грешно нарушать покой беременных или кормящих матерей.
Каменные глаза Адонайи сверкнули.
— Хуже, чем грешно. Это противозаконно. Но если Хэтти — кормящая мать, то где ее дитя, а? Может, ты мне скажешь, Бекка?
Бекка упорно смотрела на свои сложенные руки.
— А что касается брюха Тали, — продолжал Адонайя, — что ж, та бедная жалкая старушонка сказала мне, что зелье, которое она дала ей, было предназначено совсем для другого. Вот бывают же такие несчастные случаи! Да, наш мир — очень суровый мир. Но если мы будем беспрекословно следовать Слову Божию, то мы как-нибудь выживем.
— Когда же кончится ложь, Адонайя? Что это — грех, или преступление перед законом, или несоблюдение того, что предписывают обычаи? Ты лгал Хэтти. Ты внушил ей, что убьешь ее, если она не заставит меня заговорить.
Адонайя присел рядом с ней.
— Я скажу ей, что все обстоит иначе, когда мы с тобой покончим с этим делом.
— Ты хочешь сказать, что она об этом еще не знает? — Бекка еле обуздала боль, пронизавшую ее сердце при мысли о той пытке, которую сейчас переживает Хэтти. «Она ценит свою жизнь выше жизни Шифры, выше, чем жизнь рожденного ею ребенка, и все же я не могу не жалеть ее. О Пречистая Богоматерь, как могла ты позволить появиться на свет такому бездумно жестокому человеку, как Адонайя?»
Булавка теперь танцевала перед глазами Бекки, точно голова свернувшейся в кольцо змеи. Во рту у нее пересохло, смелость начала увядать. Ей были хорошо видны два-три беловатых зернышка, приклеившихся к чему-то серому, как дым, чем был обмазан конец булавки.
— О, она узнает, узнает, — гнусил Адонайя. — Я ей это постепенно расскажу. — Он задумчиво вертел булавку в подушечках пальцев. — Не сердись, что я так затянул это дело. Чего-чего, а времени у нас много. Мне же надо было испытать ее, верно? Отличная женщина — твоя мать. Вполне оправдает затраты на свою кормежку. Но мой родитель говорил мне, что она всегда была любимой женой Пола. Так как же я мог пустить ее к себе в постель, так сказать, подставляя спину собственной смерти (которой я, безусловно, не заслуживаю), не будучи уверен, что Хэтти служит мне от всего сердца. — Его свободная рука мгновенным движением зажала руку Бекки. — Но теперь я знаю. — Булавка вонзилась ей в руку так быстро, в самый разгар обманчиво мягкой речи Адонайи, что Бекка не успела отдернуть ее.
Бекка вряд ли расслышала его последнюю фразу. Ее слабый испуганный крик заглушил ее. Она откинулась назад, прижавшись спиной к столу, зажимая другой рукой больное место. Адонайя своими шершавыми губами выводил длинное заботливое о-о-о!
— Да простит меня Господин наш Царь, я, кажется, сделал тебе больно, Бекка? — Он даже не пытался скрыть всю фальшивость своей заботы. Он отшвырнул булавку куда-то в темноту за своей спиной. — Впрочем, это всего лишь булавочный укол и ничего больше. Ну-ка, дай твое бо-бо, и я его хорошенько поцелую. — Он снова потянулся за ее рукой.
Бекка отшатнулась. Вернее, попыталась отшатнуться. От крошечного пятнышка на тыльной стороне ладони по телу расходился странный холодок. Ее руки повиновались отданным волей приказам с какой-то нелепой замедленностью. Когда она попыталась ухватиться за край стола, чтобы отодвинуться от Адонайи, то между испуганной командой ее мозга и замедленной тягучей реакцией ее членов оказалась целая вечность.
Для Адонайи не составляло труда схватить Бекку в объятия и с притворной нежностью прижать ее к сердцу, отчего у нее в желудке появилось мерзкое кислое и жгучее ощущение.
— А ты уже не так застенчива, как раньше? И больше не боишься меня, правда? Если б боялась, так давно бы вырвалась, а сейчас ты вот так покоишься в колыбельке моих рук. Я же говорил твоей маме, что найду лучший подход к тебе, чем отыщет она. Хэтти, как мне показалось, не была расположена поверить этому, но я объяснил, что у меня для этого есть особый талисман.
Губы Бекки одеревенели. Она с трудом прошепелявила:
— Что ты шо мной шделал? Какой талишман…
— Магия, моя милая Бекка. — Его ладонь погладила ее волосы, а затем скользнула вниз к пуговицам блузки, которые он стал не торопясь расстегивать одну за другой. — Талисман, который не известен ни мужчинам, ни женщинам, его знают лишь те, кого уважают люди Коопа. Талисман бесценен — этакий миленький белый порошочек, чудо в мешке из грубой парусины, прибывшее в Миролюбие уже после праздника Окончания Жатвы. Да, мне оно принесло огромную удачу, это уж точно. И не только сейчас, когда оно помогает мне приручить одну дикую девицу и призвать ее к полному послушанию.
Он сжал ей грудь — ощущение, которое осталось почти незамеченным, пройдя сквозь черную пропасть оцепенения, разверзшуюся между разумом Бекки и ее телом. На мгновение на его лбу появилась морщина неудовольствия — Бекка поняла, что он знает, сколь бесчувственным становится ее тело. Тогда его рука так сжала ее грудь, что Бекка чуть было не закричала — от этого ощущения ей ускользнуть не удалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126