Ее мучил голод.
В этой деревне, как и в ряде других, был расквартирован республиканский сторожевой отряд.
Она добралась до площади, где возвышалось здание мэрии.
И в этом селении тоже царила тревога и страх. Перед входом в мэрию, около каменного крыльца, толкался народ. На крыльце какой-то человек, под эскортом солдат, держал в руках огромный развернутый лист бумаги. Справа от этого человека стоял барабанщик, а слева расклейщик объявлений, с горшком клея и кистью.
На балкончик, расположенный над крыльцом, вышел мэр в трехцветном шарфе, повязанном поверх крестьянской одежды.
Человек с объявлением в руках был глашатай.
К его перевязи была прикреплена сумка, знак того, что ему вменяется в обязанность обходить село за селом с различными оповещениями.
В ту минуту, когда Мишель Флешар пробралась к крыльцу, глашатай развернул объявление и начал читать. Он громко провозгласил:
– «Французская республика единая и неделимая».
Тут барабанщик отбил дробь. По толпе прошло движение. Кто-то снял с головы колпак; кто-то еще глубже нахлобучил на лоб шляпу. В те времена и в тех краях не составляло особого труда определить политические взгляды человека по его головному убору: в шляпе – роялист, в колпаке – республиканец. Невнятный ропот толпы смолк, все прислушались, и глашатай стал читать дальше:
– «…В силу приказов и полномочий, данных нам, делегатам, Комитетом общественного спасения…»
Снова раздалась барабанная дробь. Глашатай продолжал:
– «…и во исполнение декрета, изданного Конвентом и объявляющего вне закона всех мятежников, захваченных с оружием в руках, и карающего высшею мерой всякого, кто укрывает мятежников или способствует их побегу…»
Какой-то крестьянин вполголоса спросил соседа:
– Что это такое: высшая мера?
И сосед ответил:
– Не знаю!
Глашатай взмахнул бумагой и продолжал:
– «…Согласно статье семнадцатой закона от тридцатого апреля, облекающего неограниченной властью делегатов и их помощников, борющихся с мятежниками, объявляются вне закона…»
Он выдержал паузу и продолжал:
– «…лица, имена и клички коих приводятся ниже…»
Все прислушались.
Голос глашатая гремел теперь как гром:
– «…Лантенак, разбойник».
– Да это наш сеньор, – прошептал кто-то из крестьян.
И по толпе прошел шопот:
– Наш сеньор!
Глашатай продолжал:
– «…Лантенак, бывший маркиз, разбойник. Иманус, разбойник».
Двое крестьян исподтишка переглянулись.
– Гуж-ле-Брюан.
– Да, это Синебой.
Глашатай читал дальше:
– «Гран-Франкер, разбойник…»
Снова раздался шопот:
– Священник.
– Да, господин аббат Тюрмо.
– Приход его тут недалеко, около Шапеля; он священник.
– И разбойник, – добавил какой-то человек в колпаке.
А глашатай читал:
– «Буануво, разбойник. Два брата Деревянные Копья, разбойники. Узар, разбойник…»
– Это господин де Келен, – пояснил какой-то крестьянин.
– «Панье, разбойник…»
– Это господин Сефер.
– «…Плас-Нетт, разбойник…»
– Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал чтение, не обращая внимания на комментарии слушателей.
– «…Гинуазо, разбойник. Шатенэ, кличка Роби, разбойник…»
Какой-то крестьянин шепнул другому:
– Гинуазо – еще его зовут «Белобрысый», а Шатенэ из Сент-Уэна.
– «…Уанар, разбойник», – выкрикивал глашатай.
В толпе зашумели.
– Он из Рюйе.
– Правильно, это Золотая Ветка.
– У него еще брата убили при Понторсоне.
– Того звали Уанар-Малоньер.
– Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.
– А ну, тише! – крикнул глашатай. – Скоро уж конец. «Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши-всех, разбойник. Любовинка, разбойник».
Какой-то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.
Глашатай заканчивал список:
– «Зяблик, разбойник. Кот, разбойник…»
Крестьянин в толпе пояснил:
– Это Мулар.
– «…Табуз, разбойник…»
Другой добавил:
– А это Гоффр.
– Их, Гоффров, двое, – заметила женщина.
– Два сапога пара, – буркнул ей в ответ парень.
Глашатай тряхнул бумагой, а барабанщик пробил дробь.
Глашатай продолжал:
– «…Где бы ни были обнаружены все вышепоименованные, после установления их личности, они будут немедленно преданы смертной казни…»
По толпе снова прошло движение.
А глашатай дочитал последние строки:
– «…Всякий, кто предоставит им убежище или поможет их бегству, будет предан военнополевому суду и приговорен к смертной казни. Подписано…»
Толпа затаила дыхание.
– «…подписано: делегат Комитета общественного спасения Симурдэн».
– Священник, – сказал кто-то из крестьян.
– Бывший кюре из Паринье, – подтвердил другой.
А какой-то буржуа заметил:
– Вот вам, пожалуйста, Тюрмо и Симурдэн. Белый священник и синий священник.
– Оба черные, – сказал другой буржуа.
Мэр, стоявший на балкончике, приподнял шляпу и прокричал:
– Да здравствует республика!
Барабанная дробь известила слушателей, что чтение еще не окончено. И в самом деле, глашатай поднял руку.
– Внимание, – крикнул он. – Вот еще последние четыре строчки правительственного объявления. Подписаны они командиром экспедиционного отряда Северного побережья, то есть командиром Говэном.
– Слушайте! – пронеслось по толпе.
И глашатай прочел:
– «…Под страхом смертной казни…»
Толпа притихла.
– «…запрещается оказывать согласно вышеприведенному приказу содействие и помощь девятнадцати вышепоименованным мятежникам, которые в настоящее время захвачены и осаждены в башне Тург».
– Как? – раздался голос.
То был женский голос. Голос матери.
III. Крестьяне ропщут
Мишель Флешар смешалась с толпой. Она не слушала глашатая, но иногда и не слушая слышишь. Она услыхала слово: «Тург» – и встрепенулась.
– Как? – спросила она. – В Турге?
На нее оглянулись. Вид у нее был растерянный. Она была в рубище. Кто-то охнул:
– Вот уж и впрямь разбойница.
Какая-то крестьянка, державшая в руке корзину с лепешками из гречневой муки, подошла к Мишели и шепнула:
– Замолчите.
Мишель Флешар растерянно взглянула на крестьянку. Она опять ничего не поняла. Слово «Тург» молнией озарило ее сознание, и вновь все заволоклось мраком. Разве она не имеет права спросить? И почему все на нее так уставились?
Между тем барабанщик в последний раз отбил дробь, расклейщик приклеил к стене объявление, мэр удалился с балкончика, глашатай отправился в соседнее селение, и толпа разбрелась по домам.
Только несколько человек задержалось перед объявлением. Мишель Флешар присоединилась к ним.
Говорили о людях, чьи имена были в списке объявленных вне закона.
Перед объявлением стояли крестьяне и буржуа, иначе говоря – белые и синие.
Разглагольствовал какой-то крестьянин:
– Все равно всех не переловишь. Девятнадцать это и будет девятнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
В этой деревне, как и в ряде других, был расквартирован республиканский сторожевой отряд.
Она добралась до площади, где возвышалось здание мэрии.
И в этом селении тоже царила тревога и страх. Перед входом в мэрию, около каменного крыльца, толкался народ. На крыльце какой-то человек, под эскортом солдат, держал в руках огромный развернутый лист бумаги. Справа от этого человека стоял барабанщик, а слева расклейщик объявлений, с горшком клея и кистью.
На балкончик, расположенный над крыльцом, вышел мэр в трехцветном шарфе, повязанном поверх крестьянской одежды.
Человек с объявлением в руках был глашатай.
К его перевязи была прикреплена сумка, знак того, что ему вменяется в обязанность обходить село за селом с различными оповещениями.
В ту минуту, когда Мишель Флешар пробралась к крыльцу, глашатай развернул объявление и начал читать. Он громко провозгласил:
– «Французская республика единая и неделимая».
Тут барабанщик отбил дробь. По толпе прошло движение. Кто-то снял с головы колпак; кто-то еще глубже нахлобучил на лоб шляпу. В те времена и в тех краях не составляло особого труда определить политические взгляды человека по его головному убору: в шляпе – роялист, в колпаке – республиканец. Невнятный ропот толпы смолк, все прислушались, и глашатай стал читать дальше:
– «…В силу приказов и полномочий, данных нам, делегатам, Комитетом общественного спасения…»
Снова раздалась барабанная дробь. Глашатай продолжал:
– «…и во исполнение декрета, изданного Конвентом и объявляющего вне закона всех мятежников, захваченных с оружием в руках, и карающего высшею мерой всякого, кто укрывает мятежников или способствует их побегу…»
Какой-то крестьянин вполголоса спросил соседа:
– Что это такое: высшая мера?
И сосед ответил:
– Не знаю!
Глашатай взмахнул бумагой и продолжал:
– «…Согласно статье семнадцатой закона от тридцатого апреля, облекающего неограниченной властью делегатов и их помощников, борющихся с мятежниками, объявляются вне закона…»
Он выдержал паузу и продолжал:
– «…лица, имена и клички коих приводятся ниже…»
Все прислушались.
Голос глашатая гремел теперь как гром:
– «…Лантенак, разбойник».
– Да это наш сеньор, – прошептал кто-то из крестьян.
И по толпе прошел шопот:
– Наш сеньор!
Глашатай продолжал:
– «…Лантенак, бывший маркиз, разбойник. Иманус, разбойник».
Двое крестьян исподтишка переглянулись.
– Гуж-ле-Брюан.
– Да, это Синебой.
Глашатай читал дальше:
– «Гран-Франкер, разбойник…»
Снова раздался шопот:
– Священник.
– Да, господин аббат Тюрмо.
– Приход его тут недалеко, около Шапеля; он священник.
– И разбойник, – добавил какой-то человек в колпаке.
А глашатай читал:
– «Буануво, разбойник. Два брата Деревянные Копья, разбойники. Узар, разбойник…»
– Это господин де Келен, – пояснил какой-то крестьянин.
– «Панье, разбойник…»
– Это господин Сефер.
– «…Плас-Нетт, разбойник…»
– Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал чтение, не обращая внимания на комментарии слушателей.
– «…Гинуазо, разбойник. Шатенэ, кличка Роби, разбойник…»
Какой-то крестьянин шепнул другому:
– Гинуазо – еще его зовут «Белобрысый», а Шатенэ из Сент-Уэна.
– «…Уанар, разбойник», – выкрикивал глашатай.
В толпе зашумели.
– Он из Рюйе.
– Правильно, это Золотая Ветка.
– У него еще брата убили при Понторсоне.
– Того звали Уанар-Малоньер.
– Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.
– А ну, тише! – крикнул глашатай. – Скоро уж конец. «Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши-всех, разбойник. Любовинка, разбойник».
Какой-то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.
Глашатай заканчивал список:
– «Зяблик, разбойник. Кот, разбойник…»
Крестьянин в толпе пояснил:
– Это Мулар.
– «…Табуз, разбойник…»
Другой добавил:
– А это Гоффр.
– Их, Гоффров, двое, – заметила женщина.
– Два сапога пара, – буркнул ей в ответ парень.
Глашатай тряхнул бумагой, а барабанщик пробил дробь.
Глашатай продолжал:
– «…Где бы ни были обнаружены все вышепоименованные, после установления их личности, они будут немедленно преданы смертной казни…»
По толпе снова прошло движение.
А глашатай дочитал последние строки:
– «…Всякий, кто предоставит им убежище или поможет их бегству, будет предан военнополевому суду и приговорен к смертной казни. Подписано…»
Толпа затаила дыхание.
– «…подписано: делегат Комитета общественного спасения Симурдэн».
– Священник, – сказал кто-то из крестьян.
– Бывший кюре из Паринье, – подтвердил другой.
А какой-то буржуа заметил:
– Вот вам, пожалуйста, Тюрмо и Симурдэн. Белый священник и синий священник.
– Оба черные, – сказал другой буржуа.
Мэр, стоявший на балкончике, приподнял шляпу и прокричал:
– Да здравствует республика!
Барабанная дробь известила слушателей, что чтение еще не окончено. И в самом деле, глашатай поднял руку.
– Внимание, – крикнул он. – Вот еще последние четыре строчки правительственного объявления. Подписаны они командиром экспедиционного отряда Северного побережья, то есть командиром Говэном.
– Слушайте! – пронеслось по толпе.
И глашатай прочел:
– «…Под страхом смертной казни…»
Толпа притихла.
– «…запрещается оказывать согласно вышеприведенному приказу содействие и помощь девятнадцати вышепоименованным мятежникам, которые в настоящее время захвачены и осаждены в башне Тург».
– Как? – раздался голос.
То был женский голос. Голос матери.
III. Крестьяне ропщут
Мишель Флешар смешалась с толпой. Она не слушала глашатая, но иногда и не слушая слышишь. Она услыхала слово: «Тург» – и встрепенулась.
– Как? – спросила она. – В Турге?
На нее оглянулись. Вид у нее был растерянный. Она была в рубище. Кто-то охнул:
– Вот уж и впрямь разбойница.
Какая-то крестьянка, державшая в руке корзину с лепешками из гречневой муки, подошла к Мишели и шепнула:
– Замолчите.
Мишель Флешар растерянно взглянула на крестьянку. Она опять ничего не поняла. Слово «Тург» молнией озарило ее сознание, и вновь все заволоклось мраком. Разве она не имеет права спросить? И почему все на нее так уставились?
Между тем барабанщик в последний раз отбил дробь, расклейщик приклеил к стене объявление, мэр удалился с балкончика, глашатай отправился в соседнее селение, и толпа разбрелась по домам.
Только несколько человек задержалось перед объявлением. Мишель Флешар присоединилась к ним.
Говорили о людях, чьи имена были в списке объявленных вне закона.
Перед объявлением стояли крестьяне и буржуа, иначе говоря – белые и синие.
Разглагольствовал какой-то крестьянин:
– Все равно всех не переловишь. Девятнадцать это и будет девятнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106