первая книжка его стихотворений недавно вышла в свет. По-настоящему эти два величайших писателя Шотландии встретились всего один раз зимой 1786/87 года в доме видного философа Адама Фергюсона . Бёрнсу было двадцать восемь лет, Скотту — пятнадцать, и мальчик тихо сидел в тени, пока старшие вели беседу со знаменитым поэтом. Бёрнса растрогала надпись в стихах под картиной с изображением павшего воина и оплакивающих его жены и ребенка. Позднее Скотт восстановил для Локхарта этот эпизод. Берне «спросил, чьи это строки, и случаю было угодно, чтобы из всех присутствовавших я один помнил, что они взяты из полузабытого стихотворения Лэнгхорна с невыразительным названием «Мировой судья». Я шепотом поведал об этом одному знакомому, а тот сообщил Бёрнсу, который поблагодарил меня словом и взглядом, и, хотя благодарность его была всего лишь изъявлением вежливости, мне она тогда доставила отменную радость».
Взяв его в ученики, отец Скотта тем самым сохранил для сына возможность вступить в адвокатское сословие, а не оставаться простым поверенным. Какую бы отрасль права он ни захотел избрать для себя в дальнейшем, предварительное обучение у поверенного считалось равно желательным и полезным. К тому же не следует думать, будто юридическое поприще рассматривалось как сколько-нибудь неподобающее для потенциального литератора. В XVIII — начале XIX века право находилось в Эдинбурге на особом положении, и правоведы встречались среди ведущих шотландских литераторов. Согласно условиям Акта об унии 1707 года Шотландия слилась с Англией в «соединенный союз», чтобы образовать Великобританию с единым Британским парламентом, заседающим в Вестминстере. Шотландский парламент прекратил свое существование, и все больше людей начинало воспринимать Шотландию как «Северную Британию», а не как самостоятельную страну с самобытной культурой и традициями. Но Акт об унии предусматривал сохранение в Шотландии существующей и поныне шотландской государственной церкви, а также собственной системы судопроизводства. Таким образом, после 1707 года закон и церковь в известном смысле стали хранителями национального шотландского самосознания, и к этой своей роли закон относился с особым пониманием. В Эдинбурге, месте пребывания Сессионного суда, право влияло на всю общественную и интеллектуальную жизнь. Еще раз обратимся к Эдварду Топхему, писавшему об Эдинбурге в 1775 году:
«Людям благородного звания, величающим себя адвокатами, в этой стране, можно сказать, несть числа, ибо всякий, кому нечем заняться и некем боле назваться, именует себя адвокатом. Те же, однако, кто на этом поприще практикует и ведет дела, весьма малочисленны, но среди сих немногих есть мужи, чьи дарования не только приумножают славу страны, — мужи, что являют в суде образцы красноречия, а не тарабарщины варварских и еле внятных речей, как то, с горечью признаться, происходит у нас, и сохраняют в прениях вежливость и чувства, подобающие Джентльмену».
Многие так называемые literati — историки, философы, литературные критики и эссеисты, способствовавшие превращению второй половины XVIII столетия в Золотой век Эдинбурга, — получили юридическое образование, а некоторые из них даже заседали в Сессионном суде. Например, сэр Дэвид Далримпл , ставший в 1766 году высшим судьей, был также видным историком, антикваром, издателем, эссеистом и вообще литератором в широком смысле слова; Генри Хоум , произведенный в судьи как лорд Кеймс в 1752 году, был философом и литературным критиком, а его труд «Основания критики» — веха в истории эстетической мысли; Джеймс Бернетт , произведенный в судьи как лорд Монбоддо в 1767 году, выдвинул в своих шеститомных сочинениях «Происхождение и развитие языка» и «Древняя метафизика, или Учение об универсалиях» самобытные, хотя подчас и причудливые идеи, к которым нынешние историки-теоретики относятся со все возрастающим почтением. Правоведы и в самом деле задавали тон интеллектуальной жизни Эдинбурга, а изучение права рассматривалось как гуманитарное образование. Скотт это знал и понимал. Он мог назвать себя в письме к Анне Сьюард от 1808 года «безмозглым полузаконником-полуполководцем, в голове у которого с пяти лет гарцует конный полк», однако самоуничижение тут никак не распространялось на «законника». Больше того, Скотту-романисту приходилось все основательней и с куда большим успехом полагаться на юридические, нежели военные знания, да и удачным воплощением в художественной прозе подводных течений шотландской истории периода ближайших к нему поколений он был во многом обязан чуткому пониманию того, что в современной ему Шотландии законники приняли на себя роль, которую раньше играли военные. (Это одна из важнейших тем, исполненная глубокого трагикомического подтекста, в романе «Редгонтлет», из лучших у Скотта, где много говорится о законен законниках.) Он понимал также, что история шотландского права в большой степени воплощает историю шотландского общества, и использовал свое знание первой для истолкования перемен в обычаях, национальном укладе и образе жизни шотландцев.
Юридическая подготовка Скотта не ограничивалась отцовской конторой. У отца имелись клиенты в пограничных графствах и в горном Пертшире, так что Вальтера время от времени посылали туда по их делам. Во «Введении» к «Роб Рою» он упоминает о такой поездке в край этого легендарного героя. Скотт побывал там в связи с взиманием долгов Стюарта из Аппина и делами клана Мак-Ларенов. Надлежало вручить судебную повестку, а «предписаниям Короны в Балквиддере подчинялись не больно охотно» даже в конце 1780-х годов. «Из Полка Горцев, что квартировался в Стерлинге, нам выделили в сопровождение сержанта с шестью солдатами; автору, пребывавшему тогда в учениках стряпчего, каковое положение было столь же почетно, как должность судебного письмоводителя, был доверен надзор над походом и даны указания проследить, чтобы нарочный исполнил все порученное, а доблестный сержант не превысил полномочий, учинив насилие или грабеж. Таким-то примечательным манером автор впервые узрел романтический ландшафт озера Катрин, преувеличенной славе коего, должен признаться, он, пожалуй, и сам поспоспешествовал, выступая во всем величии опасного предприятия, с авангардом и арьергардом и при заряженном оружии». Скотт не только посещал места, связанные с якобитским восстанием 1745 года и другими яркими событиями и колоритными личностями шотландской истории, он жадно внимал рассказам тех, кто еще помнил эту старую и более дикую Шотландию. Удивительно, как часто в своих примечаниях и предуведомлениях к романам Уэверлеевского цикла, посвященным шотландской истории предшествующего столетия (а к их числу относятся самые великие из его творений), Скотт потчует читателя подлинными рассказами, слышанными зачастую в детстве или юности от тех, кто лично или через родню имел отношение к событиям того времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Взяв его в ученики, отец Скотта тем самым сохранил для сына возможность вступить в адвокатское сословие, а не оставаться простым поверенным. Какую бы отрасль права он ни захотел избрать для себя в дальнейшем, предварительное обучение у поверенного считалось равно желательным и полезным. К тому же не следует думать, будто юридическое поприще рассматривалось как сколько-нибудь неподобающее для потенциального литератора. В XVIII — начале XIX века право находилось в Эдинбурге на особом положении, и правоведы встречались среди ведущих шотландских литераторов. Согласно условиям Акта об унии 1707 года Шотландия слилась с Англией в «соединенный союз», чтобы образовать Великобританию с единым Британским парламентом, заседающим в Вестминстере. Шотландский парламент прекратил свое существование, и все больше людей начинало воспринимать Шотландию как «Северную Британию», а не как самостоятельную страну с самобытной культурой и традициями. Но Акт об унии предусматривал сохранение в Шотландии существующей и поныне шотландской государственной церкви, а также собственной системы судопроизводства. Таким образом, после 1707 года закон и церковь в известном смысле стали хранителями национального шотландского самосознания, и к этой своей роли закон относился с особым пониманием. В Эдинбурге, месте пребывания Сессионного суда, право влияло на всю общественную и интеллектуальную жизнь. Еще раз обратимся к Эдварду Топхему, писавшему об Эдинбурге в 1775 году:
«Людям благородного звания, величающим себя адвокатами, в этой стране, можно сказать, несть числа, ибо всякий, кому нечем заняться и некем боле назваться, именует себя адвокатом. Те же, однако, кто на этом поприще практикует и ведет дела, весьма малочисленны, но среди сих немногих есть мужи, чьи дарования не только приумножают славу страны, — мужи, что являют в суде образцы красноречия, а не тарабарщины варварских и еле внятных речей, как то, с горечью признаться, происходит у нас, и сохраняют в прениях вежливость и чувства, подобающие Джентльмену».
Многие так называемые literati — историки, философы, литературные критики и эссеисты, способствовавшие превращению второй половины XVIII столетия в Золотой век Эдинбурга, — получили юридическое образование, а некоторые из них даже заседали в Сессионном суде. Например, сэр Дэвид Далримпл , ставший в 1766 году высшим судьей, был также видным историком, антикваром, издателем, эссеистом и вообще литератором в широком смысле слова; Генри Хоум , произведенный в судьи как лорд Кеймс в 1752 году, был философом и литературным критиком, а его труд «Основания критики» — веха в истории эстетической мысли; Джеймс Бернетт , произведенный в судьи как лорд Монбоддо в 1767 году, выдвинул в своих шеститомных сочинениях «Происхождение и развитие языка» и «Древняя метафизика, или Учение об универсалиях» самобытные, хотя подчас и причудливые идеи, к которым нынешние историки-теоретики относятся со все возрастающим почтением. Правоведы и в самом деле задавали тон интеллектуальной жизни Эдинбурга, а изучение права рассматривалось как гуманитарное образование. Скотт это знал и понимал. Он мог назвать себя в письме к Анне Сьюард от 1808 года «безмозглым полузаконником-полуполководцем, в голове у которого с пяти лет гарцует конный полк», однако самоуничижение тут никак не распространялось на «законника». Больше того, Скотту-романисту приходилось все основательней и с куда большим успехом полагаться на юридические, нежели военные знания, да и удачным воплощением в художественной прозе подводных течений шотландской истории периода ближайших к нему поколений он был во многом обязан чуткому пониманию того, что в современной ему Шотландии законники приняли на себя роль, которую раньше играли военные. (Это одна из важнейших тем, исполненная глубокого трагикомического подтекста, в романе «Редгонтлет», из лучших у Скотта, где много говорится о законен законниках.) Он понимал также, что история шотландского права в большой степени воплощает историю шотландского общества, и использовал свое знание первой для истолкования перемен в обычаях, национальном укладе и образе жизни шотландцев.
Юридическая подготовка Скотта не ограничивалась отцовской конторой. У отца имелись клиенты в пограничных графствах и в горном Пертшире, так что Вальтера время от времени посылали туда по их делам. Во «Введении» к «Роб Рою» он упоминает о такой поездке в край этого легендарного героя. Скотт побывал там в связи с взиманием долгов Стюарта из Аппина и делами клана Мак-Ларенов. Надлежало вручить судебную повестку, а «предписаниям Короны в Балквиддере подчинялись не больно охотно» даже в конце 1780-х годов. «Из Полка Горцев, что квартировался в Стерлинге, нам выделили в сопровождение сержанта с шестью солдатами; автору, пребывавшему тогда в учениках стряпчего, каковое положение было столь же почетно, как должность судебного письмоводителя, был доверен надзор над походом и даны указания проследить, чтобы нарочный исполнил все порученное, а доблестный сержант не превысил полномочий, учинив насилие или грабеж. Таким-то примечательным манером автор впервые узрел романтический ландшафт озера Катрин, преувеличенной славе коего, должен признаться, он, пожалуй, и сам поспоспешествовал, выступая во всем величии опасного предприятия, с авангардом и арьергардом и при заряженном оружии». Скотт не только посещал места, связанные с якобитским восстанием 1745 года и другими яркими событиями и колоритными личностями шотландской истории, он жадно внимал рассказам тех, кто еще помнил эту старую и более дикую Шотландию. Удивительно, как часто в своих примечаниях и предуведомлениях к романам Уэверлеевского цикла, посвященным шотландской истории предшествующего столетия (а к их числу относятся самые великие из его творений), Скотт потчует читателя подлинными рассказами, слышанными зачастую в детстве или юности от тех, кто лично или через родню имел отношение к событиям того времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36