И действительно, они подошли, и одна из них с очень сильным акцентом сказала:
— О, Слава, здравствуйте! Как вы замечательно играли! И мы так рады видеть вас здесь. Распишитесь, пожалуйста.
Они дали ему его же фотографии, и он расписался. Девушки одарили его ослепительными улыбками и ушли.
И еще мне запомнился один случай на этом чемпионате. Вообще посторонним не полагается заходить в так называемый бункер. Но поскольку и Тихонов, и Юрзинов хорошо ко мне относились, они разрешали мне посещать эту святая святых. Но я этим правом не злоупотреблял.
Первый период с чехами наши выиграли со счетом 2:0. И вот сидят ребята, отдыхают: Крутов, Ларионов, Фетисов — ну, все наши звезды. Вдруг входит Тихонов и начинает их распекать:
— Вы что, думаете, что выиграли первый период? Да вы его проиграли! Я смотреть на вас не могу! Что это за игра?
Я слушаю и ничего не понимаю: ведь они же блистательно играли!
Он их распекает, а они сидят и головки свесили, как дети в детском саду, которых воспитательница распекает за то, что они кубики разбросали. На это странно было смотреть. Долго он их распекал. А потом они встали и молча пошли на поле. Несмотря на то, что чехи были самыми тяжелыми противниками и играли жестко и коварно, наши закончили игру просто блистательно.
А после матча я опять зашел в бункер. Вижу, Фетисова колют новокаиновой блокадой, потому что у него весь бок синий. У многих кровоподтеки, ссадины... Тяжело досталась нашим победа.
Однажды я наблюдал сцену, которая меня как актера просто поразила. Иду я вдоль борта на стадионе и смотрю, как разминается наша команда. А Владислав в воротах делает шпагаты, мечется от штанги к штанге. Прохожу мимо и кричу:
— Слава, здравствуй!
Он даже головы не повернул в мою сторону. Я еще громче:
— Слава, здравствуй!
Никакой реакции. Кричу еще громче и думаю: ведь не может же он меня не слышать? И снова — ноль внимания. А после тренировки я его спрашиваю:
— Слава, ты что, не слышал, как я тебе кричал?
— Да слышал! Но нам нельзя отвлекаться. Когда я выхожу на лед, я уже в игре, весь собран, уже ловлю, несмотря на то, что никто еще на меня не бежит. Я даже жену прошу всегда сесть так на трибуне, чтобы она, не дай Бог, не попалась мне на глаза. Это меня сильно выбивает из игры.
Мне это очень понравилось. Мы, артисты, часто треплемся до самого выхода на сцену. Думаю, что пример Третьяка пошел бы нам только на пользу.
Как-то к нашей группе подошли местные ребята, немцы, и поинтересовались, что это мы там кричим: «Шайбу, шайбу! Мо-лод-цы!» Мы им, как могли, объяснили, и им это понравилось. А потом они стали болеть за нашу команду. Правда, в определенных ситуациях они начинали вести себя агрессивно. Мы ведь, как и полагается, всегда ходили с нашим советским флагом. И он их, видимо, очень раздражал. И вот стоят они как-то толпой, а мы проходим мимо. Они начинают что-то кричать, улюлюкать и показывать большим пальцем вниз. Я вышел вперед и сказал им на чистом русском языке:
— Ребята, не так все это делается, а вот как!
И показал им наш замечательный русский жест. По-моему, они сразу все поняли, потому что начали ржать, а на следующий день снова сидели рядом с нами и орали:
— Шайбу, шайбу!
Мы это первенство мира выиграли, и поэтому возвращение на Родину было особенно радостным. С поражением вообще возвращаться страшно, что с чемпионатов мира, что с гастролей. А когда привозишь с собой победу, то и жить веселей, и хочется делать свое дело еще лучше.
Что там еще на моей барахолке? Ага, вот: деревянное распятие в человеческий рост, по крайней мере — с мой. Оно из картины «Христос приземлился в Гродно», но снимали его мало. Мне его принесли, завернутое в сукно, прямо к вагону, когда я уезжал из Минска. Сказали:
— Это старинное распятие тебе в подарок.
В купе оно не уместилось, и мы его поставили в тамбуре. И вот только поезд тронулся, в дверь раздается стук и входит милиционер.
— Это вы везете то, что стоит в тамбуре? — спрашивает.
— Да, — говорю, — я.
— А что это такое — скульптура?
— Скульптура.
А он:
— Я сначала испугался, потом постучал, постучал, смотрю — твердое.
Я ему опять:
— Скульптура, скульптура.
— А кто это? — интересуется.
— Ленин.
— Точно! — подтверждает милиционер. — Я сразу догадался. Так пощупал лицо и вижу — борода.
Да простит меня Христос. Я был вынужден выдать его за Ленина, чтобы избежать осложнений с милицией.
А милиционер снова интересуется:
— Это вы куда — на выставку?
— Да нет, — говорю, — я его дома поставлю.
— Как «дома»?
— А что, — спрашиваю, — вы так относитесь к Ленину?
— Да нет, нет! Я вообще говорю... — Он выскочил из купе и больше я его не видел.
Я не считаю кощунством иметь дома распятие. Помню, была среди реквизита огромная крашеная скульптура святого. Очень роскошная скульптура. Так вот начальство решило сжечь ее, чтобы не распространять религиозную пропаганду. Потом я достал из пепелища маленького ангела. Он тоже стоит на моей полке...
А вот эта вещица у меня со студийных лет. Неказистая на вид, она тем не менее очень дорога для меня. Называется она балберка. Это такой толстый кусок пробки с дыркой посередине. И служит она всего-навсего поплавком на рыбачьих сетях.
Тогда я еще ухаживал за своей будущей женой, с которой мы учились в Школе-студии МХАТа. Но за ней ухаживали и другие. Предлагали и руку и сердце. Но она всем своим поклонникам всегда задавала один и тот же вопросы:
— А у тебя балберка есть?
— А что это такое — балберка? — в свою очередь спрашивали ее.
— Вот вы сначала спросите у Дурова, что такое балберка,—отвечала она, — а потом уж навязывайте мне свое внимание.
Ко мне подходили и спрашивали:
— Лева, что такое балберка?
— Это, ребята, — говорил я им, — очень сложно объяснить. Наверное, я не смогу.
— Ну скажи! Вон Кириченко говорит, что у нас никого нет, только у тебя у одного есть балберка.
— Так, значит, — говорю, — пусть эта тайна и останется между нами. Вот когда у вас будут свои балберки, тогда и будете пользоваться вниманием у дам.
Всего-то кусок пробки. Казалось бы, ну что в нем? А это как посмотреть...
В своей замечательной книге «Былое без дум» мой друг Александр Ширвиндт со свойственным ему неистребимым остроумием описывает рожденный его беспредельным воображением «музей-квартиру Дурова».
У меня был очередной юбилей, и Ширвиндт с Адоскиным придумали такую форму поздравления, которая выглядела как закадровый голос к фильму, якобы снятому в честь юбиляра:
«Широкоформатная, стереофоническая лента, посвященная Льву Дурову, в двух сериях.
Первая серия — «Белая птица с черной отметиной».
Вторая серия — «Не велика фигура, но Дуров».
Сценарий Михаила Шатрова при участии закрытых архивов и открытого доступа к ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58