Как вырос-то! Сколько ему?
Четырнадцать, ответил мальчик.
Женщина засмеялась и погладила мужчину по щеке.
Четырнадцать, повторила она и опять засмеялась.
Мужчина тоже улыбнулся, потом наклонился к жене, понюхал ее рот, шею
и нахмурился.
Двое их было?
Она кивнула.
Мог бы и встретить.
Мужчина пожал плечами.
Конечно мог бы... Есть хочется.
Женщина потянулась за корзиной. Они поели. Мальчик тоже ел; ему вдруг
захотелось бросить мясо за спину. Он посмотрел на мужчину; лицо у того
лоснилось от жира.
Ты девчонку тут не знаешь? Белобрысая такая, с косой.
Мужчина помотал головой, потом обернулся к женщине.
Он что, всегда такой лысый?
Всегда, ответила женщина и закончила еду, вытирая рот. Губная гармош-
ка смолкла, игроки тоже убрали карты, лишь монотонное бормотание моляще-
гося все еще металось в сумрачном пространстве между дощатыми стенами.
Из полутьмы появился низенький лысый человек, кивнул им. На шее у него
болталась на толстом шнурке губная гармошка. Опустив плечи, он встал в
проеме открытой двери, глядя, как густеют сумерки. Тени вытягивались,
росли, неуклонные, как привычка. Все кругом стихло, словно страшась
близкой ночи; но это было всего лишь ползучее усталое безразличие, кото-
рое охватило не только людей, но и растения: несколько тощих, плохо
подстриженных акаций, цветы на затоптанных клумбах между рядами бараков,
пучки травы и желтого папоротника под стенами будок; медленным, сонным и
равнодушным стал и воздух внутри. Мир был таков, словно кто-то его поте-
рял. Молиться тоже перестали.
Посередине барака стоял маленький стол, женщина отнесла туда корзину,
выложила остатки съестного, кивнула кому-то, затем вернулась с набитой
чем-то авоськой. Мужчина смотрел на мальчика; потом перевел взгляд на
женщину и на авоську. Женщина выложила содержимое на тюфяк. Женская
одежда, нижнее белье, теплые вещи, полотенце, брусок желтого стирального
мыла. Какой-то порошок в мешочке. Лекарства. Несколько пожелтевших фо-
тографий, документы в полиэтиленовом пакете.
И все?
Женщина пожала плечами.
Все. Рабочую одежду и так дадут.
В женском поселке какая-то эпидемия на прошлой неделе случилась, ска-
зал мужчина.
Хоронили там, прошептал кто-то из темноты. Мальчик знал: это тот, кто
молился. И знал уже, кто этот человек. Мужик в шляпе; только сейчас без
шляпы.
Женщина не ответила.
Мужчина смотрел на мальчика.
Он уже знает?
Знает, ответила женщина. Она прижала мальчика к себе. От нее уютно
пахло палинкой.
До утра можешь с нами остаться, шепнула она.
Человек в двери повернулся и опять стал играть на губной гармошке.
Женщина поцеловала мальчика в губы. Лишь они двое слышали, что она шеп-
чет.
Маленький мой, шептала она.
Милый мой мальчик.
Витембергские камнеломы
Каждый раз, когда расцветает миндаль, я чувствую какую-то невыразимую
грусть; наверное, так чувствует себя человек, которого в жизни еще никто
не назвал ни разу по имени... Но в тот день ранней весны, когда в городе
распустило цветы самое первое миндальное деревце, случилось еще кое-что,
чего до сих пор никогда не случалось. Деревце, упиваясь солнечными луча-
ми, стояло в теплом треугольном закутке между церковью и сине-желтой
стеной корчмы, и в тот момент, когда лопнул первый бутон и на свет божий
вырвались первые лепестки, - витембергские камнеломы остановили работу.
Витембергские камнеломы никогда еще не останавливали работу. И огром-
ная, сияющая гора, что возвышалась над городом, стала теперь похожа на
смерть.
Город замер. Он настолько привык к ритмичному стуку кирок, грохоту
сыплющихся камней, никогда не стихающему гулу, бесконечным взрывам, кри-
кам рабочих, тучам пыли, взмывающим в воздух, что на эту нежданную тиши-
ну мог ответить тоже лишь тишиной. И тишина эта была такой, что все
вдруг услышали вс°. Мы слышали, как сосед распахивает легкие ставни, по-
тягивается, смотрит жмурясь на солнце, чихает и со вздохом прислушивает-
ся, как потрескивают в плечах у него суставы. Мы слышали, как в верхнем
конце улицы кто-то отхаркивается, смачно плюет на горбатые спины булыж-
ников и растирает блестящий плевок подкованным носком башмака. Где-то
шипя жарилась на противне дичь. В молочных зубах малыша хрустела подвяд-
шая плоть осеннего яблока. Мы слышали, как работают зубчатые колеса в
механизме церковных курантов и звук этот смешивается с воркованием гор-
лицы. Слышали, как скрипит тяжело нагруженная телега на рынке, грохоча
по воняющей рыбой, посверкивающей чешуйками мостовой. Слышали, как отча-
янно вопит какой-то мужчина. Поблизости кто-то храпел. О, Камнелом, о,
Камнелом, рыдала, ломая руки, девушка. На соседней улице гремела посуда,
брызгала, вырываясь из крана, свежая вода. И еще мы слышали разговоры.
Словно мячики из каучука, мягко ударялись друг о друга слова - все сло-
ва, высказанные, прошептанные, выкрикнутые, и это было так странно и
страшно, что город в конце концов затаился, замер, настороженно прислу-
шиваясь, и в конце концов мы слышали лишь, как с шелковым, едва слышным
шелестом разворачивается лепесток за лепестком: другим миндальным де-
ревьям тоже приспичило цвести, и скоро миндаль распускался уже по всему
городу.
Отец мой болел третий год.
Но тут он вдруг сел в постели, худыми руками сбросил с себя плоский
холмик перины и крикнул так громко, что фарфоровый камнелом в стеклянной
горке уронил свой фарфоровый молот на фарфоровый же валун.
Что там такое?
Я посмотрел на отца и испугался. Редкие его волосы были взъерошены и
торчали в разные стороны, несколько прядей прилипло к потному лбу. Щеки
покрывала многодневная щетина. Он, как гусак, тянул ко мне тонкую, жи-
листую шею.
Что-то с камнеломами, тихо прошептал я - и услышал, как очень многие
в тот момент прошептали то же самое.
Ишь ты, сказал отец и засмеялся, показав желтые, источенные годами
зубы и бледные, бескровные десны. В последний раз он смеялся так два го-
да назад, когда к нам забрел незнакомец, который искал семью Камнеломов.
У нас иногда так бывает: появляются незнакомые люди, ищут какого-то че-
ловека по фамилии Камнелом, потом уходят. Вроде этого парня. Отец в тот
раз тоже сел в постели, но не говорил ничего, только ухмылялся упорно да
вращал глазами. От этого парень, высокий, бледный и белокурый, но с нео-
жиданно низким голосом, совсем растерялся, задрожал и хотел было убе-
жать.
Я взял его за руку и успокоил.
В этом городе всех зовут Камнеломами, сказал я.
Потом подвел к окну и показал ему гору. На склоне ее темнели бараки
витембергских камнеломов, грязно-коричневое здание мастерской и огромные
склады, обитые жестью.
1 2 3 4 5 6 7 8