Мне хотелось посмотреть на яйца, которые так старательно насиживал белый эму, и Дэвид сказал мне, чтобы я вошел в загон и попросту спихнул отца с гнезда — он, мол, совершенно ручной и ничуть не обидится. До этого дня я и не подозревал, как трудно столкнуть с гнезда сопротивляющегося эму. Во-первых, он кажется невероятно тяжелым, не меньше тонны, во-вторых, за него никак не ухватишься. Эму знай себе сидел на гнезде, и сколько я ни возился с этим нескладным созданием, мне никак не удавалось сдвинуть его с места, только перья поддались моим усилиям. Наконец, подсунув ему под грудь колено и действуя им как рычагом, я заставил папашу встать и оттолкнул его, после чего, пока эму не улегся опять, поспешил наклониться над яйцами, словно сам собирался их насиживать. Стоя за моей спиной, белый эму сосредоточенно смотрел на меня. Несмотря на уверения Дэвида, что он совсем ручной, я не спускал с него глаз — ведь эму ничего не стоило прикончить меня одним ударом ноги, а я не представляю себе более унизительной смерти для натуралиста, чем смерть от пинка птицы.
Яйца длиной около пятнадцати сантиметров казались сделанными из оливково-зеленой керамики очень красивого темного оттенка с каким-то скульптурным узором по всей скорлупе наподобие барельефа. Разглядывая их, я увлекся, на миг забыл про хозяина гнезда и с ужасом обнаружил, что он воспользовался случаем и подкрался ко мне вплотную. Внезапно могучее тело эму навалилось на меня сзади, так что я едва не упал на яйца, а длинная шея легла на мое плечо, и, повернув голову, он благодушно уставился мне в лицо с расстояния менее четверти метра. Одновременно в груди птицы родился рокочущий звук, словно некий обезумевший танцор в солдатских ботинках отплясывал чечетку на большом барабане. Не зная, как воспринять этот маневр эму, я предпочел стоять неподвижно, глядя в его голубые гипнотизирующие глаза. А папаша тем временем совсем вывернул шею, словно решил проверить — может, вверх ногами я выгляжу симпатичнее. Вновь прозвучал глухой рокот, и эму, упираясь ногами в землю, начал настойчиво подталкивать меня к гнезду. Очевидно, он полагал, что я должен разделить с ним его обязанности, но у меня на очереди были более важные дела, чем насиживание страусиных яиц. Медленно, чтобы не обидеть его, я выпрямился и удалился. Эму проводил меня печальным взглядом, и весь его вид свидетельствовал о том, что он был обо мне лучшего мнения. Наконец он решительно встряхнулся (при этом его перья зашелестели, точно дубовые листья на ветру), шагнул к гнезду и бережно лег на драгоценные яйца.
Как только я пришел в себя после интрижки с эму, Дэвид повел меня смотреть животных, которыми он чрезвычайно гордился, и не без основания, ибо речь шла о питомнике тайпанов — самых грозных змей Австралии. Держать змей в неволе само по себе нелегко, добиться от них потомства еще труднее, а заставить размножаться в неволе таких редких и пугливых тварей, как тайпаны, — это настоящий подвиг. Тайпан — третья в мире по величине ядовитая змея (уступает только королевской кобре и черной мамбе), он достигает в длину трех с половиной метров. Крупный экземпляр выделяет при укусе до трехсот миллиграммов яда — вдвое больше, чем любая другая австралийская ядовитая змея, — а роль шприца играют зубы длиной почти в полтора сантиметра. Не так-то приятно получить этакую инъекцию…
Питомцы Дэвида возлежали в элегантных позах в благоустроенной клетке и были очень хороши собой. Спина — цвета надраенной меди, живот перламутровый, голова светло-коричневая. Тонкая шея и большие яркие глаза подчеркивали красоту и грозный вид тайпанов. Дэвид рассказал о волнующих минутах, которые он пережил, ловя этих змей. Впрочем, не только волнующих, но и опасных, ибо укус тайпана способен за пять минут убить лошадь. Он показал мне двухметровую красавицу Александру — гордую мамашу, которая ежегодно откладывала по двадцать яиц. Эти яйца Дэвид переносил в особый инкубатор, и через сто семь дней из них вылуплялись змееныши. Интересно, что при размере яиц шесть на четыре сантиметра из них выходят детеныши длиной около полуметра; тайпаны явно знают секрет, как влить море в наперсток. Дэвид регулярно «доит» своих змей и отправляет яд в лабораторию Содружества, где делают сыворотку, которая уже спасла жизнь многим жертвам тайпанов. «Доение» происходит так: стакан или другой стеклянный сосуд накрывают марлей, берут змею, открывают ей пасть и просовывают ядовитые зубы сквозь марлю. Яд капает с зубов в сосуд.
В эту минуту властно прозвенел висящий снаружи дома колокольчик, и два австралийских журавля в загоне поблизости расправили крылья и принялись лихо отплясывать, закинув голову и громко трубя.
— Чай готов, — объяснил Дэвид. — Они всегда танцуют, как услышат колокольчик. Очень удобно для съемок.
Журавли продолжали свой буйный танец, а мы пили чай и любовались этими красивыми птицами: оперение дымчатого, графитового цвета, на голове — яркие красные и желтые метины. Как и большинство журавлей, они танцевали превосходно, очень изящно выполняя разные па, пируэты и поклоны. На воле австралийские журавли иногда собираются большими группами и устраивают своего рода птичий бал, вальсируют и прыгают с партнерами под голубым небом. Я не раз слышал, что это одно из самых замечательных зрелищ, какие можно увидеть в Австралии.
После чая мы пошли смотреть животных, которым Дэвид больше всего обязан своей славой, — удивительных утконосов.
Об утконосах написано столько, что, как говорится, дальше некуда, и все-таки стоит еще раз перечислить самые примечательные особенности этих редкостных, невероятных созданий. У них упругий клюв и перепончатые ноги, как у утки; тело покрыто короткой, очень мягкой шерстью, как у крота; хвост короткий и веслообразный, как у бобра; задние ноги самца вооружены шпорами с ядом, который почти так же опасен, как яд змеи, и в довершение всего, хотя утконос — млекопитающее (то есть он теплокровный и выкармливает свое потомство молоком), его детеныши вылупляются из яиц. Правда, в отличие от других млекопитающих у него нет сосков, их заменяет так называемое железистое поле: молоко выделяется через мелкие отверстия, и детеныши не сосут его, а слизывают. Утконосы — насекомоядные, они питаются пресноводными рачками, червями и личинками, причем каждый утконос съедает за ночь столько, сколько весит сам. Чудовищный аппетит этого животного — одна из многих причин, почему его так трудно содержать в неволе.
Чета, которую нам показал Дэвид, обитала в специально устроенном им «платипусариуме» (платипус — утконос). Платипусариум состоял из большого мелкого пруда и размещенных на берегу деревянных «спален» — неглубоких ящиков, выстланных сеном и соединенных с водой длинными ходами, обитыми изнутри резиновой губкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51