Пожалуй, лучшим примером мог бы служить Трампи, серокрылый трубач из Южной Америки. Серокрылые трубачи – крупные птицы, с курицу величиной, у них высокий выпуклый лоб, что считается признаком ума, и большие чистые глаза. Трампи был совсем ручной, и ему разрешалось вольно ходить по зоопарку. Свою свободу он использовал, в частности, для того, чтобы помогать обжиться новичкам. Это выражалось в том, что Трампи целые сутки простаивал около клетки новичка, а то и в самой клетке. И уходил только после того, как убеждался, что новый жилец перестал нервничать.
В то время у нас жили два пингвина. И вот он затеял перелетать через загородку и изводить их. Долго пингвины терпели его выходки, наконец в один прекрасный день перешли в наступление, и удачный удар поверг Трампи в пруд. Непривычный к воде, он оказался в их власти. Когда мы выловили его, он был весь в крови. Мы решили, что нашему Трампи пришел конец, и зоопарк погрузился в траур. Однако нам удалось залечить его раны; уже на следующий день Трампи, потеряв несколько перьев и приобретя несколько шрамов, важно расхаживал по территории и всех приветствовал.
Тот же Трампи всегда провожал последних посетителей. Один раз он даже сел с ними в автобус, чтобы удостовериться, что они не собьются с пути. Кончина Трампи была внезапной и глубоко потрясла Шепа, потому что именно Шеп был в ней повинен. Как-то, взвалив на спину большой и тяжелый мешок с опилками, он направился в Дом млекопитающих; Трампи по привычке семенил за ним. Шеп подошел к нужной клетке и, ничего не подозревая, сбросил мешок прямо на трубача. Трампи был убит наповал. Все мы сильно расстроились, но позднее нам удалось приобрести еще двух трубачей, которым тоже позволено свободно расхаживать по территории зоопарка. Правда, им пока далеко до Трампи, но мы не теряем надежды.
Еще один пример яркой индивидуальности – наша корнуоллская клушица Дингл. Черное оперение этого своеобразного представителя вороновых сочетается с красными ногами и длинным, немного изогнутым ярко-красным клювом. Выкормленный людьми, Дингл был совсем ручной, и первые дни мы держали его у себя в квартире. Но после того как он разбил восьмой стакан, я решил, что лучше выдворить его в открытый вольер.
Милейшее существо на свете, Дингл больше всего любил, когда ему чесали голову. Припадет к земле или к вашим коленям, зажмурится, крылья дрожат от наслаждения…
Ему нравилось также сидеть на плече Джеки и тихонько перебирать клювом ее волосы, как бы отыскивая букашек. А однажды, сидя на моем плече, он улучил минуту, когда я отвлекся, и засунул мне в ухо клочок бумаги, да так глубоко, что его пришлось извлекать пинцетом. Не иначе, вообразил, будто мастерит гнездо.
Переселение в вольер нисколько не ожесточило Дингла, он охотно спускается поговорить с вами и подставляет голову, чтобы вы могли ее почесать.
Вообще пернатых любителей поговорить у нас хватает. Когда гасят свет на ночь, попугай Суку говорит сам себе: «Спокойной ночи, Суку». А горная майна Али явственно произносит: «Где Триггер?» и «О-о-о, какой славный мальчуган!» Но, пожалуй, самый лучший оратор – майна более мелкого вида, по имени Тапенс. Подойдите к клетке Тапенса и попробуйте с ним заговорить. Он сразу рассмеется, а если вы просунете внутрь палец и погладите ему животик, зажмурит глаза и примется бормотать: «Ой, как здорово! Ой, как здорово!»
Множество людей спрашивают меня, понимают ли говорящие птицы слова, которые произносят. Не берусь дать определенный ответ. Возьмите того же Тапенса. Вероятно, прежние владельцы, когда почесывали его, приговаривали: «Ой, как здорово!» – и он воспроизводит эти звуки, потому что они для него связаны с приятной процедурой. Впрочем, однажды Тапенс почти убедил меня в том, что говорит осмысленно.
Подстригая кусты рядом с клеткой майны, наш престарелый и весьма уважаемый садовник мистер Холли вдруг прокашлялся и сплюнул на землю. Тотчас раздался отчетливый, звонкий голос Тапенса:
– Старый неряха!
Мистер Холли был страшно доволен и весь день посмеивался про себя.
Про. попугаев рассказывают много историй, и большинство из них отнюдь не вызывает доверия. Но мне известны два случая, когда попугаи явно не ограничивались воспроизведением заученных звуков.
У моих друзей, живших в Греции, был попугай; каждый день они выносили его клетку на воздух и ставили в тени под деревьями. Однажды местный крестьянин привязал за оградой своего осла, а тот, как это заведено у ослов, неожиданно вскинул голову и исполнил скорбное соло, завершив его обычным протяжным храпом. Попугай внимательно слушал, наклонив голову набок, и, когда осел кончил реветь, отчетливо произнес вопросительным тоном:
– В чем дело, милый?
Второй случай. Мои афинские друзья держали африканского серого попугая. Он знал довольно много слов – греческих, естественно, – и хозяева очень им гордились. У них было заведено раз в неделю устраивать «день открытых дверей», когда все их друзья могли зайти на чашку чая. В один из таких дней главной темой беседы был попугай и его лексика. Кто-то из гостей утверждал, что попугаи вообще не могут говорить, они лишь издают нечленораздельные звуки. Гордый владелец серого африканца тотчас возразил – дескать, послушайте моего попугая, он знает такие-то и такие-то слова. Тогда гость, держа чашку с чаем в одной руке и кусок торта в другой, подошел к попугаю, уставился на него и сказал: «Попочка, ведь ты не умеешь говорить, правда?» Попугай несколько секунд глядел на гостя, затем, перебирая лапками по жердочке, пододвинулся к нему поближе, наклонил голову набок и внятно молвил: «Поцелуй меня в зад». Гости оцепенели. Прежде попугай ни разу не произносил этих слов и потом никогда их не повторял. Однако факт остается фактом, все отчетливо слышали его реплику. Забавно реагировал пострадавший: он поставил чашку, положил торт, взял свою шляпу и трость и, бледный от гнева, удалился, заявив, что и не подумает оставаться в доме, где оскорбляют гостей.
Так повелось, что зимой птицы доставляют нам больше хлопот, чем все остальные обитатели зоопарка, вместе взятые. Особенно это касается тех птиц, которых содержат на открытом воздухе: надо внимательно следить, чтобы они не простудились или, того хуже, не обморозились. Ведь если фламинго или другая нежная птица сильно обморозится, дело доходит до ампутации пальцев.
Всего тяжелее была для нас зима 1962/63 года, невиданная в истории Джерси. Снежный покров достигал полуметра, и почва промерзла примерно на столько же. Мало того, что мы дрожали за собственных питомцев, нам еще без конца несли истощенных диких птиц. Скворцы, малиновки, дрозды… Оставалось только одно: закрыть для посетителей Дом пернатых (в такую погоду их почти что и не было) и размещать в нем приносимых птиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
В то время у нас жили два пингвина. И вот он затеял перелетать через загородку и изводить их. Долго пингвины терпели его выходки, наконец в один прекрасный день перешли в наступление, и удачный удар поверг Трампи в пруд. Непривычный к воде, он оказался в их власти. Когда мы выловили его, он был весь в крови. Мы решили, что нашему Трампи пришел конец, и зоопарк погрузился в траур. Однако нам удалось залечить его раны; уже на следующий день Трампи, потеряв несколько перьев и приобретя несколько шрамов, важно расхаживал по территории и всех приветствовал.
Тот же Трампи всегда провожал последних посетителей. Один раз он даже сел с ними в автобус, чтобы удостовериться, что они не собьются с пути. Кончина Трампи была внезапной и глубоко потрясла Шепа, потому что именно Шеп был в ней повинен. Как-то, взвалив на спину большой и тяжелый мешок с опилками, он направился в Дом млекопитающих; Трампи по привычке семенил за ним. Шеп подошел к нужной клетке и, ничего не подозревая, сбросил мешок прямо на трубача. Трампи был убит наповал. Все мы сильно расстроились, но позднее нам удалось приобрести еще двух трубачей, которым тоже позволено свободно расхаживать по территории зоопарка. Правда, им пока далеко до Трампи, но мы не теряем надежды.
Еще один пример яркой индивидуальности – наша корнуоллская клушица Дингл. Черное оперение этого своеобразного представителя вороновых сочетается с красными ногами и длинным, немного изогнутым ярко-красным клювом. Выкормленный людьми, Дингл был совсем ручной, и первые дни мы держали его у себя в квартире. Но после того как он разбил восьмой стакан, я решил, что лучше выдворить его в открытый вольер.
Милейшее существо на свете, Дингл больше всего любил, когда ему чесали голову. Припадет к земле или к вашим коленям, зажмурится, крылья дрожат от наслаждения…
Ему нравилось также сидеть на плече Джеки и тихонько перебирать клювом ее волосы, как бы отыскивая букашек. А однажды, сидя на моем плече, он улучил минуту, когда я отвлекся, и засунул мне в ухо клочок бумаги, да так глубоко, что его пришлось извлекать пинцетом. Не иначе, вообразил, будто мастерит гнездо.
Переселение в вольер нисколько не ожесточило Дингла, он охотно спускается поговорить с вами и подставляет голову, чтобы вы могли ее почесать.
Вообще пернатых любителей поговорить у нас хватает. Когда гасят свет на ночь, попугай Суку говорит сам себе: «Спокойной ночи, Суку». А горная майна Али явственно произносит: «Где Триггер?» и «О-о-о, какой славный мальчуган!» Но, пожалуй, самый лучший оратор – майна более мелкого вида, по имени Тапенс. Подойдите к клетке Тапенса и попробуйте с ним заговорить. Он сразу рассмеется, а если вы просунете внутрь палец и погладите ему животик, зажмурит глаза и примется бормотать: «Ой, как здорово! Ой, как здорово!»
Множество людей спрашивают меня, понимают ли говорящие птицы слова, которые произносят. Не берусь дать определенный ответ. Возьмите того же Тапенса. Вероятно, прежние владельцы, когда почесывали его, приговаривали: «Ой, как здорово!» – и он воспроизводит эти звуки, потому что они для него связаны с приятной процедурой. Впрочем, однажды Тапенс почти убедил меня в том, что говорит осмысленно.
Подстригая кусты рядом с клеткой майны, наш престарелый и весьма уважаемый садовник мистер Холли вдруг прокашлялся и сплюнул на землю. Тотчас раздался отчетливый, звонкий голос Тапенса:
– Старый неряха!
Мистер Холли был страшно доволен и весь день посмеивался про себя.
Про. попугаев рассказывают много историй, и большинство из них отнюдь не вызывает доверия. Но мне известны два случая, когда попугаи явно не ограничивались воспроизведением заученных звуков.
У моих друзей, живших в Греции, был попугай; каждый день они выносили его клетку на воздух и ставили в тени под деревьями. Однажды местный крестьянин привязал за оградой своего осла, а тот, как это заведено у ослов, неожиданно вскинул голову и исполнил скорбное соло, завершив его обычным протяжным храпом. Попугай внимательно слушал, наклонив голову набок, и, когда осел кончил реветь, отчетливо произнес вопросительным тоном:
– В чем дело, милый?
Второй случай. Мои афинские друзья держали африканского серого попугая. Он знал довольно много слов – греческих, естественно, – и хозяева очень им гордились. У них было заведено раз в неделю устраивать «день открытых дверей», когда все их друзья могли зайти на чашку чая. В один из таких дней главной темой беседы был попугай и его лексика. Кто-то из гостей утверждал, что попугаи вообще не могут говорить, они лишь издают нечленораздельные звуки. Гордый владелец серого африканца тотчас возразил – дескать, послушайте моего попугая, он знает такие-то и такие-то слова. Тогда гость, держа чашку с чаем в одной руке и кусок торта в другой, подошел к попугаю, уставился на него и сказал: «Попочка, ведь ты не умеешь говорить, правда?» Попугай несколько секунд глядел на гостя, затем, перебирая лапками по жердочке, пододвинулся к нему поближе, наклонил голову набок и внятно молвил: «Поцелуй меня в зад». Гости оцепенели. Прежде попугай ни разу не произносил этих слов и потом никогда их не повторял. Однако факт остается фактом, все отчетливо слышали его реплику. Забавно реагировал пострадавший: он поставил чашку, положил торт, взял свою шляпу и трость и, бледный от гнева, удалился, заявив, что и не подумает оставаться в доме, где оскорбляют гостей.
Так повелось, что зимой птицы доставляют нам больше хлопот, чем все остальные обитатели зоопарка, вместе взятые. Особенно это касается тех птиц, которых содержат на открытом воздухе: надо внимательно следить, чтобы они не простудились или, того хуже, не обморозились. Ведь если фламинго или другая нежная птица сильно обморозится, дело доходит до ампутации пальцев.
Всего тяжелее была для нас зима 1962/63 года, невиданная в истории Джерси. Снежный покров достигал полуметра, и почва промерзла примерно на столько же. Мало того, что мы дрожали за собственных питомцев, нам еще без конца несли истощенных диких птиц. Скворцы, малиновки, дрозды… Оставалось только одно: закрыть для посетителей Дом пернатых (в такую погоду их почти что и не было) и размещать в нем приносимых птиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45