Между спинками передних сидений Варвара видела то, что творится перед машиной.
Она не испытывала страха, лишь любопытство: никогда прежде ее не пытались взорвать.
Раздался глухой хлопок, похожий на выстрел, затем еще один. Полотняный мешок дымил, как паровозная труба, пачками из него вылетали сгоревшие и еще только взрывающиеся петарды, взвивались синие, зеленые, красные огоньки фейерверков.
– Отпустите же меня, – возмутилась Белкина, пытаясь стряхнуть с себя полковника. Тот сел, продолжая сжимать Белкину в объятиях.
– Вот урод! Он что, хотел петардами памятник взорвать?
Уже понявшие, что ничего более страшного, чем петарды и ракеты для детских забав, в мешке нет, двое милиционеров бросились на Черкизяна и, не дав ему подняться с земли, защелкнули на руках наручники. Милиционеры были злы из-за того, что испугались.
Еще дымил мешок, еще взрывались последние петарды, а Белкина уже выбежала из машины и пыталась заговорить с Черкизяном. Тот сиял от счастья, моргал раскрасневшимися от дыма глазами, ресницы ему обожгло, как и волосы на голове.
– Вы пытались взорвать памятник?
– Да! – радостно закричал Черкизян, пытаясь из-за спины показать два пальца, сложенные в форме первой латинской буквы слова «victoria». – Мы взорвем памятники всем царям, нас много, всех не перевешаете! – кричал он, извиваясь в руках милиционеров.
Один из них дал ему ребром ладони по шее, и Черкизян жалобно заскулил:
– Сатрапы! Цепные церберы!
Террориста поволокли к машине. Варвара посмотрела на смущенного полковника Терехова:
– По-моему, он не в себе.
– Мне тоже так кажется.
– Как вы думаете, он начитался ура-патриотической литературы и свихнулся или читал ее потому, что был немного не в себе?
– Не знаю, еще не думал об этом, – немного заикаясь от волнения, сказал полковник, пряча глаза от журналистки. Он уже представлял себе, что может стать героем очередной статьи – героем комическим.
– Это происшествие достойно лишь небольшой заметки, – Белкина закурила и принялась катать носком туфли обугленный цилиндрик петарды.
– Придется теперь разбираться, – вздохнул полковник Терехов.
– Вы держите меня в курсе, – попросила журналистка. Единственная мысль, которая ее грела в связи с происшедшим, это то, что позвонили именно ей, а значит, она знаменита, значит, ее фамилия всплывает в голове прежде фамилий других журналистов. А это дорогого стоит.
– «Новый русский порядок» – солидно звучит. Если это и есть новый русский порядок, – глядя на грязный, дымящийся мешок и игрушечные петарды, сказала Белкина, – то такой порядок мне нравится. Чем взрывать по-настоящему, лучше устраивать хэппининг с фейерверком, дымами и народными гуляньями. Хотя, – задумалась она, глядя из-под ладони на огромный памятник, – лучше было бы, если бы его взорвали. Во-первых, хороший информационный повод, во-вторых, пейзаж стал бы пристойнее.
– Я вас подвезу.
– Мне хотелось бы поприсутствовать на допросе. Интересно, какие показания он будет давать?
– Я вам все расскажу, Варвара. Вы узнаете об этом первой.
– Хорошо, поверю на слово.
– Извините, Варвара, что я на вас навалился… Неудобно получилось.
– Что вы, мне было даже приятно, – улыбнулась Варвара. – Не каждый день на меня так рьяно набрасываются настоящие полковники.
Терехов приободрился:
– Я же не знал, что в мешке, хотел спасти вам жизнь.
– Я буду иметь это в виду, – и Варвара помахала рукой полковнику, а затем игриво послала воздушный поцелуй. Терехов готов был растаять от счастья.
– В управление, – бросил он шоферу резко: тот ухмылялся, глядя на разомлевшего от счастья полковника.
– В управление так в управление, – абсолютно по-граждански ответил шофер.
– Надо отвечать «Есть!» – хлопая дверцей, сказал Терехов.
* * *
Черкизяна уже сфотографировали в анфас и в профиль, сняли отпечатки пальцев. Он сидел на стуле перед столом следователя и тупо смотрел на испачканные чернилами кончики пальцев. Затем сунул их в рот, облизал и вытер руку о штаны.
Следователь уже в который раз спрашивал его фамилию, имя, отчество, год рождения, но Черкизян глупо ухмылялся, а затем громко кричал:
– Церберы цепные! Жидомасоны! Ищейки! Я Бакунин.
"Я" и «Бакунин» он произносил слитно, и следователь именно из-за этого терял терпение. Ему хотелось заехать кулаком в голову Ябакунину, чтобы наконец эти два слова разъединить.
Сомнений в том, кого они взяли, не оставалось. При Черкизяне был потертый паспорт, где все было написано черным по белому. Следователь оставил Ябакунина-Черкизяна на попечение охраны и отправился к полковнику Терехову.
– Он – того, – следователь покрутил указательным пальцем у виска.
– А не имитирует, случаем? – заподозрил неладное полковник.
– Какое там, полный идиот! Но мы уже связывались с московской областной «дуркой», он там на учете не состоит.
– В домоуправление звонили?
– Там о нем ни черта не знают, хотя он прожил на одном месте двадцать лет. Ни жены, ни детей у него нет, соседи замечали странности.
– Нормальный человек не станет взрывать памятник, – подытожил Терехов. – Наша задача довести дело до конца, пусть суд разбирается, эксперты.
– До суда мы его не доведем, а эксперты признают, что он идиот.
– Не тебе решать.
– Он даже имя и фамилию называть отказывается.
– Что говорит?
– Говорит, «я Бакунин».
Терехову показалось, что его подчиненный в сердцах ругается матом.
– Посадите его в камеру, только в одиночку. Разберемся. Закажи экспертизу.
– Хорошо, – обрадовался следователь тому, что на сегодня больше головной боли не предвидится.
Черкизян, возомнивший себя Бакуниным, хорошо играл свою роль. Обзывал милиционеров всякими обидными кличками, почерпнутыми из революционных фильмов, картинно закладывал руки за спину, а затем абсолютно искренне удивился, когда ему на ноги не надели кандалы. Он представлял свое пленение немного иначе.
Оказавшись в одиночной камере, Черкизян принялся распевать «Марсельезу», правда, непонятно, на каком языке, скорее всего на каком-то только ему известном. Распевал громко, во весь голос. Поскольку задержанный находился на особом положении – не каждый день берут террористов, – пошли советоваться к полковнику Терехову, что делать с певцом.
– Хрен с ним, пусть поет. Лишь бы на себя руки не наложил.
– Такие руки не накладывают, он мечтает о каторге.
Охранник в коридоре подошел к двери камеры и заглянул в окошечко. Черкизян сидел на корточках, распевая «Марсельезу», и занимался мастурбацией.
– Твою мать, идиот! – выругался охранник и с грохотом захлопнул металлическую дверцу.
Часа два Черкизян пел всякие революционные песни, которые только мог припомнить, сбивался посередине, начинал другую, но затем замолк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Она не испытывала страха, лишь любопытство: никогда прежде ее не пытались взорвать.
Раздался глухой хлопок, похожий на выстрел, затем еще один. Полотняный мешок дымил, как паровозная труба, пачками из него вылетали сгоревшие и еще только взрывающиеся петарды, взвивались синие, зеленые, красные огоньки фейерверков.
– Отпустите же меня, – возмутилась Белкина, пытаясь стряхнуть с себя полковника. Тот сел, продолжая сжимать Белкину в объятиях.
– Вот урод! Он что, хотел петардами памятник взорвать?
Уже понявшие, что ничего более страшного, чем петарды и ракеты для детских забав, в мешке нет, двое милиционеров бросились на Черкизяна и, не дав ему подняться с земли, защелкнули на руках наручники. Милиционеры были злы из-за того, что испугались.
Еще дымил мешок, еще взрывались последние петарды, а Белкина уже выбежала из машины и пыталась заговорить с Черкизяном. Тот сиял от счастья, моргал раскрасневшимися от дыма глазами, ресницы ему обожгло, как и волосы на голове.
– Вы пытались взорвать памятник?
– Да! – радостно закричал Черкизян, пытаясь из-за спины показать два пальца, сложенные в форме первой латинской буквы слова «victoria». – Мы взорвем памятники всем царям, нас много, всех не перевешаете! – кричал он, извиваясь в руках милиционеров.
Один из них дал ему ребром ладони по шее, и Черкизян жалобно заскулил:
– Сатрапы! Цепные церберы!
Террориста поволокли к машине. Варвара посмотрела на смущенного полковника Терехова:
– По-моему, он не в себе.
– Мне тоже так кажется.
– Как вы думаете, он начитался ура-патриотической литературы и свихнулся или читал ее потому, что был немного не в себе?
– Не знаю, еще не думал об этом, – немного заикаясь от волнения, сказал полковник, пряча глаза от журналистки. Он уже представлял себе, что может стать героем очередной статьи – героем комическим.
– Это происшествие достойно лишь небольшой заметки, – Белкина закурила и принялась катать носком туфли обугленный цилиндрик петарды.
– Придется теперь разбираться, – вздохнул полковник Терехов.
– Вы держите меня в курсе, – попросила журналистка. Единственная мысль, которая ее грела в связи с происшедшим, это то, что позвонили именно ей, а значит, она знаменита, значит, ее фамилия всплывает в голове прежде фамилий других журналистов. А это дорогого стоит.
– «Новый русский порядок» – солидно звучит. Если это и есть новый русский порядок, – глядя на грязный, дымящийся мешок и игрушечные петарды, сказала Белкина, – то такой порядок мне нравится. Чем взрывать по-настоящему, лучше устраивать хэппининг с фейерверком, дымами и народными гуляньями. Хотя, – задумалась она, глядя из-под ладони на огромный памятник, – лучше было бы, если бы его взорвали. Во-первых, хороший информационный повод, во-вторых, пейзаж стал бы пристойнее.
– Я вас подвезу.
– Мне хотелось бы поприсутствовать на допросе. Интересно, какие показания он будет давать?
– Я вам все расскажу, Варвара. Вы узнаете об этом первой.
– Хорошо, поверю на слово.
– Извините, Варвара, что я на вас навалился… Неудобно получилось.
– Что вы, мне было даже приятно, – улыбнулась Варвара. – Не каждый день на меня так рьяно набрасываются настоящие полковники.
Терехов приободрился:
– Я же не знал, что в мешке, хотел спасти вам жизнь.
– Я буду иметь это в виду, – и Варвара помахала рукой полковнику, а затем игриво послала воздушный поцелуй. Терехов готов был растаять от счастья.
– В управление, – бросил он шоферу резко: тот ухмылялся, глядя на разомлевшего от счастья полковника.
– В управление так в управление, – абсолютно по-граждански ответил шофер.
– Надо отвечать «Есть!» – хлопая дверцей, сказал Терехов.
* * *
Черкизяна уже сфотографировали в анфас и в профиль, сняли отпечатки пальцев. Он сидел на стуле перед столом следователя и тупо смотрел на испачканные чернилами кончики пальцев. Затем сунул их в рот, облизал и вытер руку о штаны.
Следователь уже в который раз спрашивал его фамилию, имя, отчество, год рождения, но Черкизян глупо ухмылялся, а затем громко кричал:
– Церберы цепные! Жидомасоны! Ищейки! Я Бакунин.
"Я" и «Бакунин» он произносил слитно, и следователь именно из-за этого терял терпение. Ему хотелось заехать кулаком в голову Ябакунину, чтобы наконец эти два слова разъединить.
Сомнений в том, кого они взяли, не оставалось. При Черкизяне был потертый паспорт, где все было написано черным по белому. Следователь оставил Ябакунина-Черкизяна на попечение охраны и отправился к полковнику Терехову.
– Он – того, – следователь покрутил указательным пальцем у виска.
– А не имитирует, случаем? – заподозрил неладное полковник.
– Какое там, полный идиот! Но мы уже связывались с московской областной «дуркой», он там на учете не состоит.
– В домоуправление звонили?
– Там о нем ни черта не знают, хотя он прожил на одном месте двадцать лет. Ни жены, ни детей у него нет, соседи замечали странности.
– Нормальный человек не станет взрывать памятник, – подытожил Терехов. – Наша задача довести дело до конца, пусть суд разбирается, эксперты.
– До суда мы его не доведем, а эксперты признают, что он идиот.
– Не тебе решать.
– Он даже имя и фамилию называть отказывается.
– Что говорит?
– Говорит, «я Бакунин».
Терехову показалось, что его подчиненный в сердцах ругается матом.
– Посадите его в камеру, только в одиночку. Разберемся. Закажи экспертизу.
– Хорошо, – обрадовался следователь тому, что на сегодня больше головной боли не предвидится.
Черкизян, возомнивший себя Бакуниным, хорошо играл свою роль. Обзывал милиционеров всякими обидными кличками, почерпнутыми из революционных фильмов, картинно закладывал руки за спину, а затем абсолютно искренне удивился, когда ему на ноги не надели кандалы. Он представлял свое пленение немного иначе.
Оказавшись в одиночной камере, Черкизян принялся распевать «Марсельезу», правда, непонятно, на каком языке, скорее всего на каком-то только ему известном. Распевал громко, во весь голос. Поскольку задержанный находился на особом положении – не каждый день берут террористов, – пошли советоваться к полковнику Терехову, что делать с певцом.
– Хрен с ним, пусть поет. Лишь бы на себя руки не наложил.
– Такие руки не накладывают, он мечтает о каторге.
Охранник в коридоре подошел к двери камеры и заглянул в окошечко. Черкизян сидел на корточках, распевая «Марсельезу», и занимался мастурбацией.
– Твою мать, идиот! – выругался охранник и с грохотом захлопнул металлическую дверцу.
Часа два Черкизян пел всякие революционные песни, которые только мог припомнить, сбивался посередине, начинал другую, но затем замолк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84