А это Калуга. Стародавнее место сорока церквей и родина Циолковского.
Глава 6
Крохотная безлюдная станция, со всех сторон зажатая многовековым сосновым бором. По просеке прямо от нее единственная дорога со свечами фонарей. Ни человека, ни машины, ни приблудной собаки.
– Это что, волки? – Скиф задрал голову в снежную темень и прислушался.
– Может, и волки.
– Какой же тут город Циолковского? Завез меня в свою монашескую пустынь.
– Не вводи себя в грех сомнения. Пошли на остановку. Сейчас автобус пойдет. С этой станции до города еще добрых десять километров.
Мела мягкая, словно из сахарной ваты, пурга. В добитом до дыр автобусе посвистывал ветерок. В этом темном шарабане они были одни, не считая водителя за перегородкой. В желтом свете фар каруселили снежинки. В долгополой рясе Скифу сделалось тепло и уютно, и он не заметил, как его убаюкала дорога.
Прошла ровно неделя, как они отплыли на украинском судне из Белграда вниз по Дунаю. Пять дней кошмарной дремы в трюме, когда и в сон морит, а не заснешь из-за духоты и тесноты. Два дня с вокзала на вокзал, где тоже глаз не сомкнуть…
Проснулся Скиф, когда автобус стало швырять из стороны в сторону на занесенных сугробами городских улицах. Потом был путь по извилистой тропинке за покосившимися темными заборами, потом бревенчатая избушка, вросшая в землю, и русская печка с потрескивающими березовыми поленьями.
Скиф первый раз за последние десять лет не умом, а каким-то неведомым чувством проникся ощущением того, что он среди своих. В жарко натопленной избе он проспал почти сутки, и его никто не будил.
* * *
Последний раз он спал вот так спокойно больше двадцати лет назад, да еще с гаком. Скифу тридцать восемь лет, если можно верить человеку без документов, а тогда было четырнадцать, когда он увидел свой первый странный сон. Тогда еще не было Скифа – Скворцова Игоря Федоровича, а был восьмиклассник Игорек со смешной фамилией Вовк. Смешной потому, что он сам был похож на взъерошенного волчонка с недоверчивым взглядом. И была квартира на первом этаже с окнами в палисадник с высокими мальвами.
Были еще живы мать, отец, сестра и брат, даже бабушка была тогда еще в живых. И все умещались в одной четырехкомнатной квартире.
Летний ремонт своими силами был святой традицией в том далеком доме. Да не просто ремонт, а чтоб с блеском и шиком. Чтобы краска на окнах и дверях блестела, олифу нужно было предварительно разогреть на газовой плите в кастрюле. Тут главное – не упустить момент, когда она начинает закипать и пучиться пенной шапкой из кастрюли… И вот однажды в тот самый последний миг недосмотрели. Кипящее масло вспыхнуло. Огонь пылал, словно продолжение сна, когда Игорь проснулся. Только его одного, завернутого в одеяло, отец успел выбросить из окна в палисадник с цветущими мальвами…
После трагической гибели всей семьи за Скифом приехал с Урала фронтовой друг отца, полковник-инженер, доктор технических наук Скворцов. У Игоря снова появились мать, отец и брат с сестрой, но спать, как прежде, беззаботно он уже не мог. Ему снились сны, которые стали частью его бытия.
Жить в новом доме он не мог, попросился в суворовское училище. Его долго отговаривали новые родители, потом в спешке оформляли документы, а тут как раз пришла пора получать первый паспорт советского образца. Ему выдали на руки "серпастый и молоткастый" с записью: "Скворцов Игорь Федорович".
Паспорт он менять не стал – через пару лет все равно пришлось бы его сменить на военный билет, а затем на удостоверение личности офицера. Но и военный билет в Рязанском училище выправили на Скворцова, с этой же фамилией в удостоверении личности он и отправился воевать в Афганистан.
С выбором военной карьеры тоже вышла неувязка.
Скиф закончил суворовское училище всего лишь с одной четверкой по географии. Приемный отец, полковник Скворцов, ученый-программист с мировым именем, настойчиво упрашивал упрямого приемыша поступать в Харьковскую академию ракетных войск, но Волчонок, как звали его в новой семье, всякий раз встречал такое предложение в штыки: "Буду только боевым командиром!"
Скиф-Вовк утратил не только безмятежный сон, родную семью и фамилию. Обидную четверку по географии он давно уже исправил в скитаниях по дорогам войны, семью обрел во фронтовом братстве, а имена менял с каждым новым документом. Но в нем осталась упрямая вера, что пусть хоть весь мир против тебя, зато у каждого в семейном тылу всегда есть человек, который примет тебя любого. Эту веру он ввел в закон жизни, и теперь у него оставались только два человека, ради которых он мог жить, – жена Ольга и дочь Ника. Жену свою он не видел почти десять лет, а дочери не видел никогда.
Еще мальчишкой придумал он себе слепую веру в непогрешимость семейного уклада. Он знал – верить можно только очень близким родственникам, которых у него тогда уже не осталось.
Однако с самого начала учебы в суворовском, а затем в десантном училище он как-то незаметно для самого себя стал искать предлог, чтобы не приезжать на каникулы домой к новым родителям. Из-за фамилии Скворцов чуть было не получил обидную кличку Шпак, что в переводе с украинского языка на русский обозначает "скворец". После этого он стал упорно насаждать среди друзей и знакомых будущий псевдоним – Скиф. Не выносил жалости к обделенному судьбой сироте. Когда-то еще в школе родительский совет собрал деньги" на новые ботинки для Игоря.
Мальчишка сжал от обиды кулаки и швырнул подарок к ногам благодетелей.
Образцом мужества для него на всю жизнь остался погибший отец. Женщин до окончания училища он не только не знал, но и откровенно презирал. Единственными женщинами в его представлении были сгоревшие бабка, мать и сестра. Но все же в том, что Волчонок-Вовк так и не превратился после всех перипетий судьбы в матерого волка-уголовника, была повинна хрупкая девушка-былинка с голубыми глазами в пол-лица. В своих воспоминаниях о ней он всегда был счастлив и до сих пор не мог понять, как эта студентка-журналистка, выросшая в Москве в "доме на набережной", могла выйти замуж за капитана-десантника.
В снах его она никогда не являлась. Но, как сказал бы отец Мирослав устами Екклесиаста, "что существует, тому уже наречено имя". И было имя Ольга.
И сроку их семейной жизни был месяц, медовый месяц.
Глава 7
Совещание в кабинете главного редактора канала длилось уже третий час. Шел нудный разговор о низком качестве передач, о засилье американских триллеров и чрезмерной эротике на телеэкране. Выступающие обращались не к хозяину кабинета, а к восседавшему в сторонке на крутящемся офисном кресле вертлявому человечку с умным и холодным взглядом за золотыми дужками очков.
Близость этого человечка к некоторым высшим должностным лицам страны заставляла выступающих взвешивать каждое слово и с затаенным страхом читать в его ускользающем взгляде реакцию на свое выступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Глава 6
Крохотная безлюдная станция, со всех сторон зажатая многовековым сосновым бором. По просеке прямо от нее единственная дорога со свечами фонарей. Ни человека, ни машины, ни приблудной собаки.
– Это что, волки? – Скиф задрал голову в снежную темень и прислушался.
– Может, и волки.
– Какой же тут город Циолковского? Завез меня в свою монашескую пустынь.
– Не вводи себя в грех сомнения. Пошли на остановку. Сейчас автобус пойдет. С этой станции до города еще добрых десять километров.
Мела мягкая, словно из сахарной ваты, пурга. В добитом до дыр автобусе посвистывал ветерок. В этом темном шарабане они были одни, не считая водителя за перегородкой. В желтом свете фар каруселили снежинки. В долгополой рясе Скифу сделалось тепло и уютно, и он не заметил, как его убаюкала дорога.
Прошла ровно неделя, как они отплыли на украинском судне из Белграда вниз по Дунаю. Пять дней кошмарной дремы в трюме, когда и в сон морит, а не заснешь из-за духоты и тесноты. Два дня с вокзала на вокзал, где тоже глаз не сомкнуть…
Проснулся Скиф, когда автобус стало швырять из стороны в сторону на занесенных сугробами городских улицах. Потом был путь по извилистой тропинке за покосившимися темными заборами, потом бревенчатая избушка, вросшая в землю, и русская печка с потрескивающими березовыми поленьями.
Скиф первый раз за последние десять лет не умом, а каким-то неведомым чувством проникся ощущением того, что он среди своих. В жарко натопленной избе он проспал почти сутки, и его никто не будил.
* * *
Последний раз он спал вот так спокойно больше двадцати лет назад, да еще с гаком. Скифу тридцать восемь лет, если можно верить человеку без документов, а тогда было четырнадцать, когда он увидел свой первый странный сон. Тогда еще не было Скифа – Скворцова Игоря Федоровича, а был восьмиклассник Игорек со смешной фамилией Вовк. Смешной потому, что он сам был похож на взъерошенного волчонка с недоверчивым взглядом. И была квартира на первом этаже с окнами в палисадник с высокими мальвами.
Были еще живы мать, отец, сестра и брат, даже бабушка была тогда еще в живых. И все умещались в одной четырехкомнатной квартире.
Летний ремонт своими силами был святой традицией в том далеком доме. Да не просто ремонт, а чтоб с блеском и шиком. Чтобы краска на окнах и дверях блестела, олифу нужно было предварительно разогреть на газовой плите в кастрюле. Тут главное – не упустить момент, когда она начинает закипать и пучиться пенной шапкой из кастрюли… И вот однажды в тот самый последний миг недосмотрели. Кипящее масло вспыхнуло. Огонь пылал, словно продолжение сна, когда Игорь проснулся. Только его одного, завернутого в одеяло, отец успел выбросить из окна в палисадник с цветущими мальвами…
После трагической гибели всей семьи за Скифом приехал с Урала фронтовой друг отца, полковник-инженер, доктор технических наук Скворцов. У Игоря снова появились мать, отец и брат с сестрой, но спать, как прежде, беззаботно он уже не мог. Ему снились сны, которые стали частью его бытия.
Жить в новом доме он не мог, попросился в суворовское училище. Его долго отговаривали новые родители, потом в спешке оформляли документы, а тут как раз пришла пора получать первый паспорт советского образца. Ему выдали на руки "серпастый и молоткастый" с записью: "Скворцов Игорь Федорович".
Паспорт он менять не стал – через пару лет все равно пришлось бы его сменить на военный билет, а затем на удостоверение личности офицера. Но и военный билет в Рязанском училище выправили на Скворцова, с этой же фамилией в удостоверении личности он и отправился воевать в Афганистан.
С выбором военной карьеры тоже вышла неувязка.
Скиф закончил суворовское училище всего лишь с одной четверкой по географии. Приемный отец, полковник Скворцов, ученый-программист с мировым именем, настойчиво упрашивал упрямого приемыша поступать в Харьковскую академию ракетных войск, но Волчонок, как звали его в новой семье, всякий раз встречал такое предложение в штыки: "Буду только боевым командиром!"
Скиф-Вовк утратил не только безмятежный сон, родную семью и фамилию. Обидную четверку по географии он давно уже исправил в скитаниях по дорогам войны, семью обрел во фронтовом братстве, а имена менял с каждым новым документом. Но в нем осталась упрямая вера, что пусть хоть весь мир против тебя, зато у каждого в семейном тылу всегда есть человек, который примет тебя любого. Эту веру он ввел в закон жизни, и теперь у него оставались только два человека, ради которых он мог жить, – жена Ольга и дочь Ника. Жену свою он не видел почти десять лет, а дочери не видел никогда.
Еще мальчишкой придумал он себе слепую веру в непогрешимость семейного уклада. Он знал – верить можно только очень близким родственникам, которых у него тогда уже не осталось.
Однако с самого начала учебы в суворовском, а затем в десантном училище он как-то незаметно для самого себя стал искать предлог, чтобы не приезжать на каникулы домой к новым родителям. Из-за фамилии Скворцов чуть было не получил обидную кличку Шпак, что в переводе с украинского языка на русский обозначает "скворец". После этого он стал упорно насаждать среди друзей и знакомых будущий псевдоним – Скиф. Не выносил жалости к обделенному судьбой сироте. Когда-то еще в школе родительский совет собрал деньги" на новые ботинки для Игоря.
Мальчишка сжал от обиды кулаки и швырнул подарок к ногам благодетелей.
Образцом мужества для него на всю жизнь остался погибший отец. Женщин до окончания училища он не только не знал, но и откровенно презирал. Единственными женщинами в его представлении были сгоревшие бабка, мать и сестра. Но все же в том, что Волчонок-Вовк так и не превратился после всех перипетий судьбы в матерого волка-уголовника, была повинна хрупкая девушка-былинка с голубыми глазами в пол-лица. В своих воспоминаниях о ней он всегда был счастлив и до сих пор не мог понять, как эта студентка-журналистка, выросшая в Москве в "доме на набережной", могла выйти замуж за капитана-десантника.
В снах его она никогда не являлась. Но, как сказал бы отец Мирослав устами Екклесиаста, "что существует, тому уже наречено имя". И было имя Ольга.
И сроку их семейной жизни был месяц, медовый месяц.
Глава 7
Совещание в кабинете главного редактора канала длилось уже третий час. Шел нудный разговор о низком качестве передач, о засилье американских триллеров и чрезмерной эротике на телеэкране. Выступающие обращались не к хозяину кабинета, а к восседавшему в сторонке на крутящемся офисном кресле вертлявому человечку с умным и холодным взглядом за золотыми дужками очков.
Близость этого человечка к некоторым высшим должностным лицам страны заставляла выступающих взвешивать каждое слово и с затаенным страхом читать в его ускользающем взгляде реакцию на свое выступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101