ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Парень явно был захвачен происходящим, от волнения даже взмок. Пот катился по его смуглой щеке, но он его как будто не замечал.
На улице кто-то заполошно, злобно крикнул: «Убили гады Макса!», после чего началась беспорядочная стрельба. Из «ровера», с автоматом в руках, выскочил почти еще подросток и перебежками, словно играя в войну, стал приближаться к дому. И принялся остервенело стрелять короткими очередями, при этом так же неестественно перекатываясь с места на место.
— Давайте, хлопцы, забирайте бухгалтера и рвите к машине, — приказал близнецам Воробьев и увлек всех в другую комнату, куда пули не долетали и где в углу, накрывшись подушкой, сидел финансист. Его била мелкая дрожь, страх парализовал волю. Воробьев подошел к нему и сорвал подушку. Это было неузнаваемое лицо — оказывается, страх искуснее любого хирурга делает пластические операции.
— Подъем, Гриша, и не вздумай корчить из себя инсультника, — Воробьев встряхнул Коркина.
Буханец, подхватив тяжелое кресло, и несколько раз ударил им по решетке… Когда она вместе с оконной рамой со звоном вылетела наружу, в комнату потянулись ароматы, доживающего свои последние дни сада. Близнецы потащили Коркина к окну. Буханец положил подушку на усыпанный мелкими стеклами подоконник.
— Броня, давай этого Иуду сюда! А ты, Димка, сигай вниз, примешь эту вонючую тушу… И с ним бегом к машине…Мы вас прикроем, — Воробьев механическим движением отщелкнул из пистолета обойму, убедился в наличии патронов и снова вставил ее на место…
На противоположной стороне дома звякнуло стекло и выбежавший в коридор Воробьев увидел как один из нападавших пытается залезть в узкое окно. Подошедший Буханец тоже это видел и ждал, когда в проеме покажется лицо, но его опередил Воробьев. Он рукояткой пистолета ударил по пальцам человека и тот, вскрикнув, сорвался вниз.
Автомат молчал, возможно, у стрелявшего молокососа кончились патроны и он так же, перебежками, и перекатами направлялся обратно к «роверу», чтобы заменить магазин…
Воробьев с Буханцом не стали ждать и вернулись в комнату. Она была пуста, возле кресла одиноко лежал целлофановый пакет с деньгами. Воробьев, бросив в пакет коробку с драгоценностями, подхватил его и направился к окну. Одним махом они оказались на земле, нырнули в кусты девясила, окропленного слезами осени.
Они побежали, по лицу били жесткие ветки, лапки крыжовника цепко хватали за одежду, но это уже были вполне преодолимые помехи. Всем существом они ощущали освобождение от пережитого страха, который не умаляется ни богатым опытом былых сражений, ни железной стойкостью…
Они уже были за пределами сада, вступили на хлюпающую пожню, когда позади снова зазвучали короткие автоматные очереди. У Буханца после перенесенного недавно ранения утяжелилось дыхание и он на мгновение задержал бег.
— Уже близко, вон наша машина, — подбодрил его Воробьев. — Не знаю как тебе, а мне близнецы понравились. Не кровожадные и вместе с тем реально оценивают ситуацию.
— Что ты хочешь — современная молодежь, прагматики… Я сейчас за одну затяжку отдал бы получку и два выходных, — Буханец расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, ему казалось, что она мешает дышать полной грудью…
Глава одиннадцатая
В машине Коркина начало рвать и расслабило до такой степени, что он обмочился. Просил остановить машину, однако, его просьбу проигнорировали. Его привезли в офис и под равнодушными взглядами охраны доставили на шестой этаж, в его кабинет. Своими ключами финансист открыл сейф. Нутро его напоминало жилье Коркина, откуда они только что приехали: бумаги и деньги лежали вперемешку с разным канцелярским и другим хламом, начиная от коробок со скрепками и кончая женскими трусиками. И в этом чудовищном беспорядке, смятые, словно использованная туалетная бумага, ютились государственные краткосрочные облигации на более чем 600 тысяч долларов. Однако эксклюзивной находкой оказалась копия расписки, которую он дал на имя Расколова. Речь шла о получении Коркиным 20 тысяч долларов. Деньги лежали в коробке из-под гаванских сигар.
В барахле они также обнаружили новый «браунинг», стопку порнографических открыток, сувенир-сюрприз в виде пениса-зажигалки…
— Зачем тебе столько этой гадости? — Буханец бросил на стол целлофановый кулек, полный фигурных презервативов.
Коркин сидел тут же, угрюмо молчал, время от времени вытирая слезящиеся глаза. Его мокрые губы что-то непроизвольно нашептывали.
— Вставай, бухгалтер, поедем к шефу, — Воробьев все содержимое сейфа смахнул в сумку и передал Зиничу. И тут же позвонил Арефьеву.
В Опалиху приехали поздно вечером. В доме витали кухонные ароматы — Злата что-то изобретала из овощей, грибов и осетровой вырезки. Глаза у нее еще больше погрустнели, но держалась она довольно стойко и даже улыбнулась, когда они вошли в гостиную. Коркин, под охраной Зинича, остался ожидать своей участи в холле.
Когда Арефьев увидел своего финансиста, первым порывом было взять из ящика пистолета и всадить всю обойму в это медузообразное тело. Однако он осознавал и другое: какое-то объяснение между ними все же должно произойти, хотя прекрасно понимал — что бы этот человек ни сказал, чем бы ни объяснил свое поведение, утешения ни для кого не будет. И не будет оправдания.
Коркина посадили на пуфик, напротив кресла Арефьева, и так обрисовалась, так сложилась мизансцена, как будто это племя алеутов собралось решать судьбу своего провинившегося соплеменника. Осталось только снять с него меховые шкуры и посадить на льдину, которую оттолкнут и она поплывет в промозглые дали.
Допрос Коркина фиксировал на видеокамеру Воробьев.
И снова Коркиным овладела маета, несдерживаемая дрожь и он, чтобы унять ее, зажал руки между толстых ляжек.
Арефьев ждал. Смотрел на своего раздавленного страхом финансиста, молчал и слушал доклад Голощекова. Когда тот кончил говорить, слово взял Воробьев и принялся демонстрировать неопровержимые улики в виде «левых» облигаций, расписки, на выдачу кому-то огромных сумм денег, не подкрепленных никакими документами. Целлофановый пакет с деньгами и ювелирными изделиями, конфискованными на квартире у Коркина, лежал у ног Арефьева, деньги уже пересчитали — без трехсот тысяч два миллиона долларов…
— Скажи, Гриша, на чем ты, сукин сын, попался? — еще пару месяцев назад столь мягкий тон Арефьева вызвал бы у коллег большое удивление, но болезнь и операция многое изменили в его характере.
И все то, что с таким трудом давалось Коркину, и что он заплетающимся языком начал выкладывать, напоминало явку с повинной. Правда, уже после того, как у следствия появились вещественные доказательства. Он говорил, плакал, замолкал на полуслове, утирался и опять со всхлипами начинал говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47