— Багажник откройте, — попросил Рыбаков. —Что?
— Плохо слышите, Протопопов?..
Кроме запаски и домкрата, в багажнике ничего не оказалось.
— Где находится гараж?
— Четвертая секция «кремлевки» на Калининском, у развязки. Рыбаков вернул документы.
— Разве там стоят частные автомобили? — удивился он.
— Андрей Иосифович служебными не пользуется, — снисходительно посмотрел на опера сановный водитель.
— Кто? — не понял старлей.
— Перельман. Вам эта фамилия ни о чем не говорит?
— Нет. Ни о чем.
— Смотрите телевизор, начальник. Депутатов нужно знать в лицо.
— Я только футбол смотрю, — усмехнулся Рыбаков. Это было почти правдой. — А если замечу нарушение еще раз, то не посмотрю, что супруг вашей хозяйки — депутат. Свободны!
Протопопов засмеялся, захлопнул дверцу и устремился по Калининскому проспекту.
«Пе-рель-ман, — мысленно проскандировал Рыбаков. — А „мерсик“ на жену записал. Хм… Резонно!»
Домой он вернулся в четыре часа утра.
* * *
Уже в шесть позвонил хирург Плужников: Рачинский пришел в себя и с вечера находился в здравом уме и твердой памяти. Температура упала до тридцати семи, давление стабилизировалось, на вопросы отвечал с трудом, но вполне осмысленно. Доктор полагал, что к восьми раненый должен был проснуться, и Рыбаков немедленно выехал в больницу.
В то, что Рачинский расколется перед Акинфиевым, он не верил: этого бандита следовало «брать на пушку», пугать, но с умом. Тут нужны были такие факты и фамилии, чтобы у него не осталось другого выхода, кроме признания.
Прокуратура, по убеждению опера, этого делать не умела. Рачинский и ему подобные на допросах отнекиваются, молчат или ссылаются на беспамятность, всеми доступными способами затягивая время в надежде на побег.
Нет, здесь нужно было блефовать и только!
Рыбаков припарковался у приемного покоя, позвонил. Он предъявил удостоверение милицейскому охраннику, потребовал доктора Плужникова и в сопровождении заспанного дежурного врача быстро поднялся на второй этаж.
— Спит? — справился опер на ходу, надевая предложенный санитаркой халат.
— Полчаса назад спал, — уточнил Плужников. — Вы, старший лейтенант, недолго с ним. Он еще не адаптировался, возможен нервный срыв.
В маленьком помещении с окошком во двор стояло две койки. Одна была аккуратно прибрана, на подушке, сложенный треугольником, покоился комплект накрахмаленного белья; на другой лежал Рачинский с лицом цвета чалмы из бинтов на его голове и черными открытыми глазами, устремленными в потолок.
— Как вы себя чувствуете, больной? — склонившись над ним, справился Плужников.
— Хорошо, — покосился Рачинский на Рыбакова. — Пить хочу.
Интересно, где они установили «жучок»?» — обшарил старлей глазами стены, пока врач держал перед лицом пациента керамический поильник с длинным носиком.
— Недолго, — поправив подушку, шепотом напомнил Плужников и вышел.
Рыбаков уселся на табуретку рядом с раненым.
— Где скрывается Кных, Стас? — без разгона начал опер. Рачинский вздрогнул, прикрыл глаза.
— Не знаю такого, — проговорил он едва слышно.
К подобному ответу сыщик был готов, более того — другого не ждал.
— А Круглова ты знаешь? Глаза раненого забегали.
— Какого… Круглова? — выдавил наконец Рачинский и остановил взгляд на Рыбакове.
— Не валяй дурака, у меня нет времени! Того самого, с которым вы работали в отделе безопасности «Коммерсбанка» у Крапивина?
Теперь молчание длилось минуту, задрожавшие пальцы исчезли под одеялом.
— Ну… — последовало после паузы.
— Что «ну»? Знаешь или нет?
— А что с ним?
— Ты неправильно понял, Стас. Я спрашиваю — ты отвечаешь. Кто замочил Опанаса? Только быстро!
— Какого еще…
— Большакова. Или его ты тоже не знаешь?.. А вот он мне о тебе рассказывал.
— Не бери на понт, начальник, — проговорил Рачинский и отвернулся, насколько позволяла повязка. — Все. Нет базара, устал я.
— От чего ты устал? От кочевой жизни? Прятаться устал или бояться?.. Это хорошо. Женился бы на Кобылкиной, дочь растил.
— Нет у меня никакой дочери.
— Снова брешешь, Стас. Есть у тебя дочь. Хорошая девочка, Олюшка. Но мне наши с Таисией откровения расписывать некогда. Выбирай. Завтра-послезавтра тебя перевезут в тюремную больницу: Если это «двадцатка» — у Кныха там хорошие концы. Он оттуда уходил при полной охране — без единого выстрела. Не думаю, что ты такая важная шишка, чтобы тебя персонально сторожили. А нравишься ты, Стас, далеко не всем. Не знаю, где тебя завалят — по пути в тюремку или там на месте, но имей в виду: поможешь мне выйти на Кныха, которому ты больше не нужен, я помогу тебе слинять.
Рачинский лежал неподвижно. Рыбаков встал, дернулся в сторону выхода.
— Кому это я не нравлюсь? — прохрипел раненый бандит.
— Вот, начинаешь думать! Правильно. Потому что понимаешь: нам ты все равно все расскажешь, а подельники твои допроса не допустят — перед первым же и порешат. Слышал я краем уха, будто начальник областного РУОПа Карпухин самолично с тобой потолковать хочет. Ему-то ты все расскажешь?
По тому, как часто-часто задышал Рачинский, как напряглось, подобралось его исхудавшее тело под тонким больничным одеялом, Рыбаков понял: насторожился!
— Нечего… мне… рассказывать, — вырвалось из потрескавшихся губ.
В палату заглянул Плужников, Рыбаков постучал по циферблату наручных часов и поднял указательный палец, что означало: «Еще буквально одну минуту!»
— Ну, так уж и нечего! — заговорил опер, когда они снова остались вдвоем. — Кто тебя на работу в «Коммерсбанк» устроил, например?
— В газете объявление прочитал.
— Нет, Стас. Не помещали объявления. Гаврюшин тебя устроил, Леон Данилович из АТП «Дальрейса».
— Какой еще…
— Ладно, брось! Тот самый, с которым ты в автотранспортной колонне в восемьдесят девятом познакомился. Он тебя через Юшкова Виктора Васильевича, сотрудника отдела безопасности банка, и сосватал. Когда ты из кичмана вышел и лапу сосал.
— Фуфло! — презрительно процедил Рачинский сквозь плотно сжатые зубы. Его влажное от пота лицо исказила гримаса боли. — Никакого Гаврюшкина я не знаю. Букельский меня устроил. Кобылкина в быткомбинате работала, где его жена начальницей, в речном порту.
Уловка сработала. Опер с самого начала чувствовал, что отставной полковник врет, но теперь его интересовало не это.
— Ладно, Рачинский… — вздохнул старлей, — он же Рачок… он же Таксист… я и без тебя, как видишь, знаю достаточно. Меня интересует Кных. Интересует, потому что у меня к нему личное дело имеется. Привет ему хочу передать от Большакова Афанасия Тихоновича, тебе больше известного по кличке Опанас. Так что, сговоримся? — Рыбаков наклонился к самому уху раненого. — Пока мы тут одни?
Не то он переиграл, не то Рачинский тоже подумал о «жучке», но у бандита хватило ума не идти на разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67