ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Да? Очень хорошо, очень хорошо… Во сколько? Буду. Да, на машине. Буду, буду. Ладно, до встречи…
Нина Владимировна заметила, как волнуется Кирилл. Его лицо покраснело, потом опять побледнело. Глаза блестели каким — то нездоровым огнем. Кто это? — спросила мать, когда он положил трубку.
— А? Это-то? А… Это мой знакомый, он немец. Знакомый еще по старой работе. Его зовут Вильгельм. Хороший парень. Он из Нюрнберга, из Баварии. Мне надо с ним встретиться. Прямо сейчас? Ну не то, чтобы сейчас. Попозже. Я успею пообедать. Но вот пить не придется, извини. Я приеду вечером, а, может быть, завтра утром. Тогда и выпьем. Но почему такая срочность? Ты же приехал сюда отдохнуть от всяких дел. Видишь ли, мам, Вильгельм бизнесмен. У него в России бизнес. Они торгуют немецкой мебелью, в основном, кухнями. Я позавчера звонил Вильгельму, обратился к нему за помощью, он обещал подумать. А сейчас говорит, что нам надо срочно встретиться, он что-то придумал. Сама понимаешь, утопающий хватается за соломинку.
Звучало довольно логично, но Нине Владимировне показалось, что Кирилл как будто выдавливает из себя эту информацию, словно придумывает все прямо по ходу разговора. Осталось, однако, поверить ему.
Они пообедали, попили чаю, потом Кирилл завел машину и уехал в Москву. Я позвоню, мам! — крикнул он на прощание, трогая машину с места и махая рукой матери и Вике, провожавших его.
Почему-то Нине Владимировне не понравился ни этот звонок, ни срочный отъезд Кирилла, ни его возбужденное поведение после этого звонка. Она знала своего слабохарактерного сына, знала, что решимость, резкое возбуждение были ему не очень-то свойственны. Она поняла, что он что-то задумал. Но что?
Она уложила спать Вику, прилегла сама, но ей не спалось. У нее не выходили из головы слова Кирилла о продаже квартиры, и она полагала, что он вполне может свою идею воплотить в жизнь. А для нее это было совершенно неприемлимым. Квартиру на Тверской все очень любили. С ней связано столько дорогих воспоминаний, и радостных, и печальных. Ее дали Владимиру Владимировичу Остерману, знаменитому хирургу, академику Медицинской Академии еще в 1940 году. Они туда переехали, когда Нине было семь лет, здесь, через полгода после переезда умерла ее мать Мария Александровна, которая была младше мужа на двенадцать лет. Она умерла ночью, от сердечного приступа, не выдержав переживаний по поводу ареста сына Кирилла. Кирилл был арестован в 1939 году еще когда они жили в Ленинграде, и только долгие годы спустя Нина и отец узнали, что он был расстрелян тогда же, в 1939 году. Тогда это называлось «десять лет без права переписки». Мать же этого не узнала никогда. И в то же время именно она это знала еще тогда — материнское сердце не обманешь… Кирилл был старше Нины на восемнадцать лет, он был военным моряком, капитан-лейтенантом.
Перипетии человеческих судеб причудливо переплетены с изуверской политикой. Судьбами как марионетками управлял кукловод. В 1939-м арестован, а потом, как выяснилось — расстрелян сын, а в 1940-м отец избран академиком, удостоен Сталинской премии, переведен в Москву, облагодетельствован огромной квартирой, дачей, машиной. И никогда никем не тронут, несмотря на невыдержанность в высказываниях, от которых холодели те, кто это слышали. Даже слышать такое было преступлением, за которое можно было поплатиться жизнью. А отец скончался в 1968-м году в возрасте восьмидесяти пяти лет. Но ареста ждал постоянно, каждый день, по крайней мере, в течение пятнадцати лет. Так и жил, так и оперировал, и ел, и спал, и шутил… Крепок оказался, а мать не выдержала и года после ареста Кирилла.
Обыска в ленинградской квартире произведено не было, брат был арестован прямо на корабле, на котором служил. Нина помнит этот грандиозный переезд в Москву, сборы, упаковку колоссальной библиотеки, принадлежавшей еще отцу и деду ее отца. Сухой, невозмутимый отец в пенсне, указывавший тростью, что куда надо класть, и мама, бледная, совершенно потерянная, еле стоящая на ногах. Ей было совершенно все равно, переезжать или не переезжать. Исчез ее сын Кирилл, они покидали квартиру, где она родила и воспитывала его, где он начал ходить, где учился читать. Полностью сборы и переезд продолжались несколько месяцев, но отец перевез мать в Москву в мае. Она села в машину и поглядела на старый дом на Лиговском проспекте такими жуткими глазами, что до сих пор Нина не может забыть этих глаз. Она прощалась не с Ленинградом — родным городом, она прощалась с жизнью. Умерла она седьмого ноября 1940 года в день двадцатитрехлетия революции. Отец пережил ее на двадцать восемь лет. Он не женился после смерти матери, Нину воспитывали няньки и горничные. Во время войны они были в эвакуации с теткой, старшей сестрой матери, в Алма-Ате. Отец подал заявление на фронт — военным хирургом, у него был богатейший опыт, он участвовал в Первой мировой и гражданской войнах, причем, в гражданскую умудрился служить и в белой, и в красной армии. Заявление отклонили, отправили в тыл, где он работал в госпитале. Отец был всю жизнь немногословен, скрытен, очень саркастичен и язвителен. Отношения же к Советской власти он не скрывал, оно угадывалось в каждой реплике. Себе он, во всяком случае, до конца жизни не мог простить одного — того, что в 1918-м демократически настроенный военный хирург полковник Остерман пошел служить в Красную Армию. Драпать надо было отсюда к едреной бабушке, — слышала как-то Нина его разговор с одним маститым писателем у них в дома. Она, пионерка, была поражена этой фразой отца. Порой он еще несколькими шокирующими заявлениями ставил ее в тупик. Но с ней на эти темы не говорил никогда.
Когда в 1956-м году отец получил, наконец, сведения о том, что Кирилл был расстрелян в 1939-м году и теперь полностью реабилитирован, он спокойным голосом рассказал об этом Нине, студентке последнего курса Первого мединститута. В ответ на возмущенные возгласы Нины он ответил: «Все это, Нина, совершенно в порядке вещей. Налей-ка мне крепенького чаю с лимоном.» — «Мама тоже умерла из-за этого!» — кричала Нина. — «Да, мама умерла из-за этого», — подтвердил отец. — «Это неоспоримый факт.» Он отхлебнул чаю из своего стакана с серебряным подстаканником и добавил: "Самое интересное заключается в формулировке, почему Кирилл реабилитирован, — «за отсутствием», видите ли, «состава преступления». После этих слов он принялся яростно поглощать пирожное, он вообще очень любил сладкое. Нина с удивлением поглядела на него, но тут за его золочеными очками она увидела такую жгучую ненависть, что поняла — ей доказывать что-то отцу, спорить с ним совершенно ни к чему.
Отец слыл педантом и чудаком. Обычно он был подчеркнуто вежлив, но порой совершенно неожиданно для окружающих начинал браниться, как сапожник, и надо сказать, делал это смачно и профессионально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55