— Не поплохеет? — Гуляев умел отвечать на такие вопросы.
Распределив дела, сам он устроился в палатке и начал допрос свидетелей. Первым вызвали часового, стоявшего на посту в момент взрыва.
— Рядовой Юрченко. — представился солдат и вдруг застенчиво добавил: — Всеволод Иванович. Владик…
— Садитесь, Юрченко, — Гуляев указал на раскладной стульчик.
Солдат опустился на хлипкое сиденье. Стул под его весом жалостно скрипнул металлическими сочленениями.
Гуляев уже успел разглядеть Юрченко. Крепкий парень с загорелым лицом и выцветшими соломенно-желтыми волосами был явно не в своей тарелке. И это можно было понять: человек впервые в жизни оказался перед следователем военной прокуратуры, перед человеком, за спиной которого неясно маячил призрак под названием «трибунал». И попробуй угадай, кем ты останешься после допроса — тем же свидетелем, каким вошел в эту палатку, или тебя назначат виновным, защелкнут на руках браслеты и уведут, подталкивая стволом автомата в спину.
Так уж ведется в России, что человек, никогда не преступавший рамки закона, при встрече с лицами, этот закон охраняющими, испытывает плохо скрываемое волнение и даже страх. Милиционеры, грабящие граждан в ночное время; прокуроры, выполняющие заказы властей; судьи, принимающие решения в пользу тех, кто бросает на чашу весов правосудия более толстую пачку денег, — это действительность, от которой не скроешься, не сделаешь вида, что не знаешь о ней, не ведаешь.
— Курите. — Гуляев подвинул пачку дешевых сигарет.
— Спасибо, не курю.
Было видно, что если даже Юрченко курил, то брать из пачки следователя сигарету не рискнет.
— Скажите, Юрченко, взрыв для вас оказался неожиданностью?
— Еще какой. Так ахнуло…
— До этого никаких признаков беды вы не приметили?
— Нет.
— Что вы подумали, когда взорвалось? — Гуляев поинтересовался из чистого любопытства.
— Подумал — война. Что ещё могло быть?
«Война» — слово привычное, постоянно живущее в подсознании каждого из нас. В минуты катастроф оно первым приходит на ум человеку, даже искушенному и опытному. В 1966 году, когда мощное землетрясение разрушило Ташкент, командующий войсками Туркестанского военного округа генерал армии Александр Александрович Лучинский после первого же толчка вскочил с постели и выругался: «Эх, твою..! Опять просрали!» Старый военный был убежден, что армия снова проморгала начало новой войны.
Когда в разрушенном землетрясением армянском городе Спитаке израильские спасатели, одетые в красно-оранжевые костюмы и в противогазах, извлекли из развалин пожилого армянина, тот сразу поднял руки над головой. Ему пришло на ум, что началась война, разрушившая город, и он уже в плену у неизвестных завоевателей.
Отвечая на вопросы Гуляева, Юрченко постепенно успокоился. Ему и самому показалось интересным разобраться в своих ощущениях и поступках, шаг за шагом проследить, что он думал, какие действия предпринимал. Отвечал он толково и потому страшно удивился, когда Гуляев предложил:
— Что ж, Юрченко, отлично. Теперь давайте ещё разок, с самого начала.
— Товарищ майор! Я все рассказал как было.
— И все же давайте восстановим события по минутам.
Юрченко выглядел растерянно.
— Что вас интересует, не могу понять.
Ответь ему Гуляев, что и сам точно не знает, солдат крайне бы удивился. Уж слишком уверенно и напористо следователь старался вытрясти из него нечто неизвестное.
— Итак, Юрченко, вы заступили на пост. Что сделали первым делом?
— Закрыл крышку люка в корзину.
— На вышку?
— Нет. Вышкой мы называем все сооружение — балки, лестницу. А корзина у нас — это площадка с бортами для часового.
— Туда ведет люк?
— Да. Корзина изнутри обшита листовым железом. И крышка люка тоже железная. Заступив на пост, часовой её закрывает.
— Почему корзина обшита металлом изнутри?
— Если обстрелять пост, пули прошьют доски и срикошетят от железа. Во всяком случае, так нам говорили.
— Закрыли люк и дальше?
— Осмотрелся.
— Что-нибудь видно в темное время?
— Отлично. Прожектора по периметру хорошо освещают просеку. Я иногда даже ежей на ней замечаю.
— Отлично. Что заметили в тот раз?
— Говорить обо всем вообще?
— Конечно.
— Видел, как ушла смена в караулку. Ее глазами всегда провожаешь. Потом повернулся к морю. Увидел — идет корабль.
— Почему обязательно идет? Может, стоял на рейде?
— Было заметно движение. И ходовые огни. Шел на север. Я видел отличительный красный огонь левого борта.
— Хорошо. Признаков грозы не замечали?
— Нет.
— А вы умеете их замечать?
— Ну! — Юрченко даже обиделся. — Бывает над хребтами гроза, там все небо краснеет от всполохов. Грома не слышно, а зарево как от пожара.
— Пойдем дальше. Вы на часы смотрите?
— Да. Только ближе к концу смены. Лишний раз глядеть — душу маять.
— Слышали какие-нибудь шумы?
— Нет, ничего особенного.
— А не особенного?
— Барсук шебутел. У него нора за пятым хранилищем. Мы его не трогаем.
— И все?
— Потом птицы всполошились. Тетерки.
— Почему вы считаете, что тетерки?
— Ну! — Голос солдата прозвучал обиженно. — Мы таежники. Я птиц и днем и ночью по лету определяю.
— Их могло что-то спугнуть?
— Запросто.
— Кто?
— Чаще всего лиса или рысь…
За пологом шатра послышался шум. Гуляев прислушался.
Посмотреть, чем занимается следственная группа, пришел начальник арсенала полковник Блинов. Он приблизился к ленте с красными полосами и собрался её перешагнуть. Часовой — явно не призывного возраста контрактник в камуфляже — остановил его окриком:
— Стой!
— Я начальник гарнизона. — Блинов произнес это, с трудом сдерживая злость: ему, офицеру с полковничьими звездами, приказывают стоять.
Блинов попытался перешагнуть ленточку ограждения.
— Стой! Стрелять буду!
Чертов караульный устав! Он не оставляет часовому даже выбора слов для нормального разговора.
— Позовите своего начальника.
Часовой достал свисток и подал сигнал. Минуты через две из-за развалин склада вышел прапорщик Лукин.
— Здравия желаю. Слушаю вас, товарищ полковник.
— Прапорщик! — Блинов играл голосом, как это делал, прорабатывая на совещаниях подчиненных. — Что это вы тут железный занавес устроили?
Лукин знал: спорить с офицером, который завелся, себе дороже.
— Так точно, товарищ полковник, занавес.
Блинов проявил понимание солдатского юмора и сказал:
— Тогда приподнимите край, я пройду.
— Не властен, товарищ полковник.
Блинов мог и психануть. Он умел это делать, когда собирался нагнать на подчиненных страху. Демонстрируя вспышку гнева, полковник внутри оставался спокойным и холодно наблюдал, на кого как действует проявление его эмоций. Обычно прапорщики — а их в подчинении Блинова находилось больше всего — втягивали головы, боясь встретиться глазами с бушующим командиром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78