Люблю ведь нашу Гуцульщину, снится она мне. Не будет мне здесь жизни. — И побледнел весь, мелкие капли пота появились у него на лбу, смотрит на меня:— Может, я у них на подозрении, а тебя подослали прощупать меня, а?..
— Успокойся, Гриць, — отвечаю снова поспокойнее. — Я ведь тоже люблю свою землю, вот был, как и ты, на хорошей работе, поднотарем служил, а теперь — безработный…
Гриць всё-таки посматривает сторожко, а потом говорит:
— А случаем, ты не тот солдат, с которым Одотья в Ужгороде гуляла? Ты не кройся, я же детектив, у меня нюх на эти дела.
— А что, Одотья — девушка, за которой самый лучший парень захочет поухаживать.
— Что-то, Иван, мы с тобой, как пьяные, что на брёвнах перебираются через поток — каждый на своём бревне шатается, боится ноги замочить…
На другой день прошлись мы с ним по городу, зашли в ресторан. Разговор шёл между нами разный, а все больше склонялся к тому, что хортистские пираты душат, издеваются над верховинцами. Гриць отзывался шёпотом, только не от страха переходил на шёпот, как я понял, — от ненависти. Снова его лицо стало белым, когда я рассказывал, что на его Гуцулыцине, на Думене, построили концлагерь; затуманились глаза, когда сообщил, что молодые верховинцы группами уходят за границу, в Советский Союз. Гриць вздохнул:
— Знаешь, служба у меня собачья, но — верь не верь— я никому не сделал ничего плохого, вот те крест… Дал я ему выговориться, а потом заметил: — Давай и вправду соскочим с этих скользких брёвен, и, если у тебя настоящая гуцульская душа, поможешь нам.
Гриць сразу поднял голову: кому это «нам»?
Смотрю ему в глаза. Он не отводит взгляда… Отступать было некуда — я ему и рассказал о цели приезда: надо раздобыть данные о пряшевском гестапо, а также по возможности заиметь человека, который был бы в курсе операций СД в Закарпатье, особенно выявить их осведомителей. Думал Гриць долго, тяжело. Потом опять вздохнул:
— Что-нибудь сообразим. Ты у меня ещё поживи, я должен найти какую-то причину, чтобы поехать в Пряшев…
Третьего дня отправились в путь. Гриць оставил меня в ресторане и разыскал «осиное гнездо».
Принял его оберштурмбаннфюрер, вроде некий Штайнер — фамилию хорошо не помню. Он разговаривал по-чешски, и Гриць рассказал, что сам он — закарпатский украинец, что канцелярская работа в михаловецкой полиции ему надоела и потом хотелось бы купить хороший дом. Абверовец как будто даже воскликнул: «Браво!» и попросил его для начала подыскать человека, который стал бы их связным с Ужгородом, Мукачевом, Хустом… И не просто связным, а тайным информатором о работе в крае их агентов. Гриць пообещал, что постарается помочь, и крикнул «Хай-гитла!» Потом мне рассказал, что удалось узнать.
Вернулся я на Закарпатье уже без приключений, только на границе промок в речной пойме — и друзья в Великих Капушанах отогревали чаем. А в Хусте мы с Миколой данные обработали и отправили через перевал.
Очень были рады, когда спустя месяц пришла весточка от Гриця: благодаря его сообщениям, нам удалось выявить двух женщин, которые работали в Хусте — и надо же случиться такому совпадению! — агентами по закупке леса и были на службе пряшевского СД. В конце апреля Шорбан сообщил, что во второй половине июня гитлеровцы планируют напасть на Советский Союз… Ну, а в самом начале войны — об этом я узнал спустя много лет — Гриць был расстрелян фашистами на территории Западной Украины».
Несомненно, гитлеровских контрразведчиков насторожила обнаруженная их службой слежка за сексотками в Хусте.
Какой-то отражённый свет на трагические события тех времён проливает опубликованное австрийской газетой «Ди прессе» в годы, когда стали «модными» мемуары гитлеровских военных преступников, интервью с штурмбаннфюрером VI управления РСХА («Заграничной секретной службы») В. Хеттлем, проживавшем в Австрии, в Альтгаусзее. Эсэсовец вспоминал, что его службе «приходилось перед началом восточного похода проводить очистительные мероприятия против подрывных элементов в предмостных укреплениях в Карпатах», ибо, как презрительно отзывался он, «венгерские и словацкие наши помощники были неповоротливы и близоруки»…
Если вам нет ещё тридцати, а враги лишили вас всех радостей молодости: и сознания чувства собственного достоинства, и счастья творчества, — нелегко быть терпеливым. Если время подстёгивает, подхлёстывает вас на тропе борьбы — нелегко быть осмотрительным. Рущак и его друзья и впрямь балансировали на скользких брёвнах, рискуя ежечасно. И теперь, на расстоянии, можно понять поспешность некоторых решений. Достаточно было одному оступиться — и весь плот оказался перевёрнутым…
КОСА И КАМЕНЬ
Да, обстановка осложнялась. День и ночь перебрасывались к границе войска, спешно сооружались подземные склады: фашисты готовились к очередной агрессивной акции. Все данные о состоянии военных гарнизонов в Ужгороде, Мукачеве, Берегове, Хусте, доставленные Явору товарищами, говорили об этом. А между тем главная линия связи не действовала: лесник повредил ногу — разрыв связок заставил его слечь.
Рущак понадеялся, что и в этом деле выручит Канюк — самый активный, находчивый из его людей. И Грабовский начал готовиться в дорогу. Но поездка сорвалась…
Боясь повторения предмайских событий 40-го года, контрразведка организовала акцию «профилактики»: 1—4 апреля она провела в Хусте массовые аресты. Был задержан и Канюк. Спрашивали одно: кто готовил и распространял год назад листовки? Спрашивали и били, но ничего выбить им не удалось. Из переполненных бараков слышно было крики и стоны на весь город. Избитых отпускали, а вместо них приводили новых. На четвёртый день вышел на волю и Грабовский; но его отправили по месту роботы — в Мараморош-Сигет, под надзор полиции. Выезжать из города он больше не мог…
Разведданные накапливались, а наладить связь не удавалось. Явор решил отправиться за перевал сам. Спасаясь от злостной «хустской эпидемии», он поехал в Буштину и не ожидал здесь особенных встреч. Но 5 мая среди ночи послышался условный стук в окно. Явор открыл дверь. На пороге стоял Микулец. Друзья молча обнялись, вошли в комнату.
— Ты пришёл за почтой? — нетерпеливо спросил Явор. Охотник глянул на него, высоко вскинув брови:
— С чего ты взял?
Явор рассказал, что не имеют связи, и он уже, было, собирался идти с почтой сам.
— Тебе больше нельзя, — сухо сказал Охотник и закашлялся. — Я едва пробрался: понатыкали гонведов за каждым кустом, шёл часа два потоком — и вот простыл, теперь трясёт всего. Короче, рисковать тебе как руководителю нельзя. Выход? Я скажу: намечено перевести вас на радиосвязь. Поэтому есть важное задание…
По мере того, как Охотник излагал суть нового задания, Явор становился всё более взволнованным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Успокойся, Гриць, — отвечаю снова поспокойнее. — Я ведь тоже люблю свою землю, вот был, как и ты, на хорошей работе, поднотарем служил, а теперь — безработный…
Гриць всё-таки посматривает сторожко, а потом говорит:
— А случаем, ты не тот солдат, с которым Одотья в Ужгороде гуляла? Ты не кройся, я же детектив, у меня нюх на эти дела.
— А что, Одотья — девушка, за которой самый лучший парень захочет поухаживать.
— Что-то, Иван, мы с тобой, как пьяные, что на брёвнах перебираются через поток — каждый на своём бревне шатается, боится ноги замочить…
На другой день прошлись мы с ним по городу, зашли в ресторан. Разговор шёл между нами разный, а все больше склонялся к тому, что хортистские пираты душат, издеваются над верховинцами. Гриць отзывался шёпотом, только не от страха переходил на шёпот, как я понял, — от ненависти. Снова его лицо стало белым, когда я рассказывал, что на его Гуцулыцине, на Думене, построили концлагерь; затуманились глаза, когда сообщил, что молодые верховинцы группами уходят за границу, в Советский Союз. Гриць вздохнул:
— Знаешь, служба у меня собачья, но — верь не верь— я никому не сделал ничего плохого, вот те крест… Дал я ему выговориться, а потом заметил: — Давай и вправду соскочим с этих скользких брёвен, и, если у тебя настоящая гуцульская душа, поможешь нам.
Гриць сразу поднял голову: кому это «нам»?
Смотрю ему в глаза. Он не отводит взгляда… Отступать было некуда — я ему и рассказал о цели приезда: надо раздобыть данные о пряшевском гестапо, а также по возможности заиметь человека, который был бы в курсе операций СД в Закарпатье, особенно выявить их осведомителей. Думал Гриць долго, тяжело. Потом опять вздохнул:
— Что-нибудь сообразим. Ты у меня ещё поживи, я должен найти какую-то причину, чтобы поехать в Пряшев…
Третьего дня отправились в путь. Гриць оставил меня в ресторане и разыскал «осиное гнездо».
Принял его оберштурмбаннфюрер, вроде некий Штайнер — фамилию хорошо не помню. Он разговаривал по-чешски, и Гриць рассказал, что сам он — закарпатский украинец, что канцелярская работа в михаловецкой полиции ему надоела и потом хотелось бы купить хороший дом. Абверовец как будто даже воскликнул: «Браво!» и попросил его для начала подыскать человека, который стал бы их связным с Ужгородом, Мукачевом, Хустом… И не просто связным, а тайным информатором о работе в крае их агентов. Гриць пообещал, что постарается помочь, и крикнул «Хай-гитла!» Потом мне рассказал, что удалось узнать.
Вернулся я на Закарпатье уже без приключений, только на границе промок в речной пойме — и друзья в Великих Капушанах отогревали чаем. А в Хусте мы с Миколой данные обработали и отправили через перевал.
Очень были рады, когда спустя месяц пришла весточка от Гриця: благодаря его сообщениям, нам удалось выявить двух женщин, которые работали в Хусте — и надо же случиться такому совпадению! — агентами по закупке леса и были на службе пряшевского СД. В конце апреля Шорбан сообщил, что во второй половине июня гитлеровцы планируют напасть на Советский Союз… Ну, а в самом начале войны — об этом я узнал спустя много лет — Гриць был расстрелян фашистами на территории Западной Украины».
Несомненно, гитлеровских контрразведчиков насторожила обнаруженная их службой слежка за сексотками в Хусте.
Какой-то отражённый свет на трагические события тех времён проливает опубликованное австрийской газетой «Ди прессе» в годы, когда стали «модными» мемуары гитлеровских военных преступников, интервью с штурмбаннфюрером VI управления РСХА («Заграничной секретной службы») В. Хеттлем, проживавшем в Австрии, в Альтгаусзее. Эсэсовец вспоминал, что его службе «приходилось перед началом восточного похода проводить очистительные мероприятия против подрывных элементов в предмостных укреплениях в Карпатах», ибо, как презрительно отзывался он, «венгерские и словацкие наши помощники были неповоротливы и близоруки»…
Если вам нет ещё тридцати, а враги лишили вас всех радостей молодости: и сознания чувства собственного достоинства, и счастья творчества, — нелегко быть терпеливым. Если время подстёгивает, подхлёстывает вас на тропе борьбы — нелегко быть осмотрительным. Рущак и его друзья и впрямь балансировали на скользких брёвнах, рискуя ежечасно. И теперь, на расстоянии, можно понять поспешность некоторых решений. Достаточно было одному оступиться — и весь плот оказался перевёрнутым…
КОСА И КАМЕНЬ
Да, обстановка осложнялась. День и ночь перебрасывались к границе войска, спешно сооружались подземные склады: фашисты готовились к очередной агрессивной акции. Все данные о состоянии военных гарнизонов в Ужгороде, Мукачеве, Берегове, Хусте, доставленные Явору товарищами, говорили об этом. А между тем главная линия связи не действовала: лесник повредил ногу — разрыв связок заставил его слечь.
Рущак понадеялся, что и в этом деле выручит Канюк — самый активный, находчивый из его людей. И Грабовский начал готовиться в дорогу. Но поездка сорвалась…
Боясь повторения предмайских событий 40-го года, контрразведка организовала акцию «профилактики»: 1—4 апреля она провела в Хусте массовые аресты. Был задержан и Канюк. Спрашивали одно: кто готовил и распространял год назад листовки? Спрашивали и били, но ничего выбить им не удалось. Из переполненных бараков слышно было крики и стоны на весь город. Избитых отпускали, а вместо них приводили новых. На четвёртый день вышел на волю и Грабовский; но его отправили по месту роботы — в Мараморош-Сигет, под надзор полиции. Выезжать из города он больше не мог…
Разведданные накапливались, а наладить связь не удавалось. Явор решил отправиться за перевал сам. Спасаясь от злостной «хустской эпидемии», он поехал в Буштину и не ожидал здесь особенных встреч. Но 5 мая среди ночи послышался условный стук в окно. Явор открыл дверь. На пороге стоял Микулец. Друзья молча обнялись, вошли в комнату.
— Ты пришёл за почтой? — нетерпеливо спросил Явор. Охотник глянул на него, высоко вскинув брови:
— С чего ты взял?
Явор рассказал, что не имеют связи, и он уже, было, собирался идти с почтой сам.
— Тебе больше нельзя, — сухо сказал Охотник и закашлялся. — Я едва пробрался: понатыкали гонведов за каждым кустом, шёл часа два потоком — и вот простыл, теперь трясёт всего. Короче, рисковать тебе как руководителю нельзя. Выход? Я скажу: намечено перевести вас на радиосвязь. Поэтому есть важное задание…
По мере того, как Охотник излагал суть нового задания, Явор становился всё более взволнованным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51