Он был очень красивым, богатым, и у него был автомобиль, который производил на меня большое впечатление. Сегодня девушки часто выходят замуж за автомобиль, это болезнь века!
Мне казалось, что на его «ягуаре» мы въедем в рай. Когда он предложил мне выйти за него замуж, я не просто сказала, я закричала «да»! Его родители были против, потому что я небогата.
Мой отец — в прошлом офицер, и когда Драве узнали, что на свадьбу он придет в форме, они уступили: «Полковник на свадьбе — это всегда очень прилично».
Она опять замолчала, словно в ожидании воспоминаний. Тогда на меня снова нашло, как там, в кинотеатре: мне захотелось сказать ей, что я люблю ее.
— Раз уж сегодня Рождество, я могу сказать вам, что люблю вас?
— Да! Конечно, можете. Можете! Мне так давно не говорили этих слов.
— Продолжайте.
— Моя история вам интересна?
— Это не история.
— Да, — прошептала она. — Это даже не история. Так вот, я вышла замуж за этого человека. Родители построили ему маленький переплетный заводик. Родилась Люсьенна…
— Для вас это тоже могло быть счастьем, разве не так?
— Могло быть, только в жизни всегда случается что-то, что все разрушает. Вы полюбили жену своего патрона.
— А вы?
— Случилось так, что Люсьенна родилась через шесть месяцев после нашей свадьбы и семь — после моей первой встречи с Жеромом. Это был самый прекрасный ребенок, когда-либо родившийся, не похожий на остальных. Словно инкубаторский… — добавила она с горьким юмором.
Ее история оказалась столь же классической, но только гораздо менее романтичной. Она тяжело вздохнула.
— В обществе с такими вещами не шутят!
— Развод?
— В католических кругах не разводятся.
— А вы… гм… не предупредили жениха, что ждете…
— Нет, я не… Ну как мне объяснить вам все эти мерзости?!
Ничего я уже не ждала. До Жерома было несколько… О! Будем терпимы: несколько историй. Я же говорю вам, что все это мерзко.
— А дальше?
— Дальше драма — разрыв с семьей, а затем — неприязнь. Слово, так быстро найденное моим мужем. Поначалу он заводил любовниц.
Потом у него осталась только одна, и моя жизнь превратилась в Голгофу. Практически я его больше не вижу. Он приходит сюда только по делам. Если поднимается к нам, то лишь затем, чтобы дать Люсьенне пощечину. Со мной ведет себя как с проституткой.
Она плеснула в мой стакан довольно много коньяка, себе налила шерри.
— Странная рождественская ночь, не правда ли? — продолжила она. — Мы встретились лишь час назад, я не знаю, как вас зовут, а вы знаете лишь имя моего мужа, и между тем мы рассказали друг другу всю жизнь.
— Извините меня, мадам. Меня зовут…
Она быстро протянула ладонь к моим губам:
— Нет, я прошу вас, не называйте себя. Так гораздо лучше. У нас есть еще время… Сейчас я хочу попросить вас об одной услуге…
— Все, что вы пожелаете.
— Пойдемте куда-нибудь! Девочка спит, и, как всегда, крепко.
Я могу позволить себе оставить ее одну на час другой. Мне так хотелось бы прогуляться под руку с каким-нибудь мужчиной.
— С каким-нибудь мужчиной? — выдохнул я. Последовал взрыв эмоций.
— О, мой Бог! Да это же вопрос ревнивца! Вот видите, может быть, сейчас мне именно этого больше всего и не хватает: ревности.
Она хотела добавить «какого-нибудь мужчины», но вовремя остановилась и рассмеялась.
— Вы идете?
Она взяла мой стакан, который я поставил на камин, и переставила на нижнюю полку бара. Я подумал, что, наверное, эта женщина педантична.
Она выключила свет сначала в салоне, затем и в вестибюле.
Вновь была темная площадка лестницы.
— Уже два дня, как перегорела лампочка, — сказала она.
Она взяла меня за руку и открыла дверь грузового лифта. Пока мы спускались вниз, она не выпускала мою руку. Мне очень нравилось это странное ощущение поглощения в опускающемся лифте.
Улицы затихли. Небо было светлым, и благодаря морозу ночь сияла, словно полированный металл. В магазинах потушили свет.
Иногда празднующие группами выходили на перекресток, надрывно хохоча. Я и она — мы шли под руку короткими нервными шагами по пустынным улицам, которые сейчас казались огромными. Светящийся циферблат часов на одном из перекрестков показывал без двадцати двенадцать. Мы прошли мимо пьяного нищего, который попросил у меня денег.
— Скажите, а вы верите в то, что рождественская ночь отличается от всех остальных? — спросила она.
— Конечно, потому что люди однажды решили, что так должно быть.
— Вы не верите в это?
— Это зависит от того дня, в котором я живу. Я полная противоположность другим: когда я счастлив — я верю.
— А сейчас вы верите?
— Да.
Она сжала мою руку. Я чувствовал, как ее женское тепло передается мне. С тех пор, как мы шли вот так, соприкасаясь бедрами, мне страстно хотелось овладеть этой женщиной. Иногда я чувствовал, как она вздрагивает.
— Вам холодно?
— Немного.
— Если хотите, давайте зайдем в бар?
— Мне не хочется видеть людей…
Вдруг меня поразило все происходящее. Мысленно я вознесся и представил свой квартал макетом. У этой женщины была своя квартира со спящей внутри девочкой, у меня — своя, мрачная и унылая… И эти холодные улицы, по которым мы шли как сомнамбулы.
Внезапно она остановилась.
— Мне бы хотелось, чтобы вы отвели меня к себе! Я даже не успел удивиться.
— Я не смею.
— Почему?
— Это мрачное место, и к тому же там давно никто не живет.
— Какая разница. Я хотела бы понять.
— Понять?
— Вам это неприятно?
— Мне просто неловко, но если вы так хотите…
И мы пошли по моей улице. Она была очень заурядной и освещена гораздо хуже, чем соседние улицы. Вдоль противоположного тротуара, словно направляясь куда-то, бежал пес. Иногда он останавливался с серьезным видом, чтобы обнюхать стену.
— Ну вот, — сказал я, останавливаясь у своего дома.
Облупившийся фасад напоминал плохо заживший ожог. Дверь была открыта, и коварный сквозняк выносил из парадного отвратительные запахи. Я стал на ощупь искать выключатель. За время долгого отсутствия я потерял автоматизм, выработанный за двадцать лет.
— Нет, не надо включать, — попросила она. — Так гораздо таинственнее.
Мы поднялись по деревянной лестнице, покрытой ковриком лишь до второго этажа. В середине коврик совершенно протерся. Дальше мы затопали по деревянным ступенькам, и каждый шаг гулко отдавался. Поручни слегка прилипали к рукам, и я стыдился этого, как и резкого запаха одеколона, от которого щипало в носу.
Раньше, когда мне приходилось открывать дверь в темноте, я с безукоризненной точностью попадал ключом в замок с первого раза.
Но в этот вечер мне понадобилось по меньшей мере минуты две.
Желтая люстра освещала вестибюль. Она висела на плетеном шнуре, на конце которого были любимые пауками кисточки. Обои сильно попортились от влаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Мне казалось, что на его «ягуаре» мы въедем в рай. Когда он предложил мне выйти за него замуж, я не просто сказала, я закричала «да»! Его родители были против, потому что я небогата.
Мой отец — в прошлом офицер, и когда Драве узнали, что на свадьбу он придет в форме, они уступили: «Полковник на свадьбе — это всегда очень прилично».
Она опять замолчала, словно в ожидании воспоминаний. Тогда на меня снова нашло, как там, в кинотеатре: мне захотелось сказать ей, что я люблю ее.
— Раз уж сегодня Рождество, я могу сказать вам, что люблю вас?
— Да! Конечно, можете. Можете! Мне так давно не говорили этих слов.
— Продолжайте.
— Моя история вам интересна?
— Это не история.
— Да, — прошептала она. — Это даже не история. Так вот, я вышла замуж за этого человека. Родители построили ему маленький переплетный заводик. Родилась Люсьенна…
— Для вас это тоже могло быть счастьем, разве не так?
— Могло быть, только в жизни всегда случается что-то, что все разрушает. Вы полюбили жену своего патрона.
— А вы?
— Случилось так, что Люсьенна родилась через шесть месяцев после нашей свадьбы и семь — после моей первой встречи с Жеромом. Это был самый прекрасный ребенок, когда-либо родившийся, не похожий на остальных. Словно инкубаторский… — добавила она с горьким юмором.
Ее история оказалась столь же классической, но только гораздо менее романтичной. Она тяжело вздохнула.
— В обществе с такими вещами не шутят!
— Развод?
— В католических кругах не разводятся.
— А вы… гм… не предупредили жениха, что ждете…
— Нет, я не… Ну как мне объяснить вам все эти мерзости?!
Ничего я уже не ждала. До Жерома было несколько… О! Будем терпимы: несколько историй. Я же говорю вам, что все это мерзко.
— А дальше?
— Дальше драма — разрыв с семьей, а затем — неприязнь. Слово, так быстро найденное моим мужем. Поначалу он заводил любовниц.
Потом у него осталась только одна, и моя жизнь превратилась в Голгофу. Практически я его больше не вижу. Он приходит сюда только по делам. Если поднимается к нам, то лишь затем, чтобы дать Люсьенне пощечину. Со мной ведет себя как с проституткой.
Она плеснула в мой стакан довольно много коньяка, себе налила шерри.
— Странная рождественская ночь, не правда ли? — продолжила она. — Мы встретились лишь час назад, я не знаю, как вас зовут, а вы знаете лишь имя моего мужа, и между тем мы рассказали друг другу всю жизнь.
— Извините меня, мадам. Меня зовут…
Она быстро протянула ладонь к моим губам:
— Нет, я прошу вас, не называйте себя. Так гораздо лучше. У нас есть еще время… Сейчас я хочу попросить вас об одной услуге…
— Все, что вы пожелаете.
— Пойдемте куда-нибудь! Девочка спит, и, как всегда, крепко.
Я могу позволить себе оставить ее одну на час другой. Мне так хотелось бы прогуляться под руку с каким-нибудь мужчиной.
— С каким-нибудь мужчиной? — выдохнул я. Последовал взрыв эмоций.
— О, мой Бог! Да это же вопрос ревнивца! Вот видите, может быть, сейчас мне именно этого больше всего и не хватает: ревности.
Она хотела добавить «какого-нибудь мужчины», но вовремя остановилась и рассмеялась.
— Вы идете?
Она взяла мой стакан, который я поставил на камин, и переставила на нижнюю полку бара. Я подумал, что, наверное, эта женщина педантична.
Она выключила свет сначала в салоне, затем и в вестибюле.
Вновь была темная площадка лестницы.
— Уже два дня, как перегорела лампочка, — сказала она.
Она взяла меня за руку и открыла дверь грузового лифта. Пока мы спускались вниз, она не выпускала мою руку. Мне очень нравилось это странное ощущение поглощения в опускающемся лифте.
Улицы затихли. Небо было светлым, и благодаря морозу ночь сияла, словно полированный металл. В магазинах потушили свет.
Иногда празднующие группами выходили на перекресток, надрывно хохоча. Я и она — мы шли под руку короткими нервными шагами по пустынным улицам, которые сейчас казались огромными. Светящийся циферблат часов на одном из перекрестков показывал без двадцати двенадцать. Мы прошли мимо пьяного нищего, который попросил у меня денег.
— Скажите, а вы верите в то, что рождественская ночь отличается от всех остальных? — спросила она.
— Конечно, потому что люди однажды решили, что так должно быть.
— Вы не верите в это?
— Это зависит от того дня, в котором я живу. Я полная противоположность другим: когда я счастлив — я верю.
— А сейчас вы верите?
— Да.
Она сжала мою руку. Я чувствовал, как ее женское тепло передается мне. С тех пор, как мы шли вот так, соприкасаясь бедрами, мне страстно хотелось овладеть этой женщиной. Иногда я чувствовал, как она вздрагивает.
— Вам холодно?
— Немного.
— Если хотите, давайте зайдем в бар?
— Мне не хочется видеть людей…
Вдруг меня поразило все происходящее. Мысленно я вознесся и представил свой квартал макетом. У этой женщины была своя квартира со спящей внутри девочкой, у меня — своя, мрачная и унылая… И эти холодные улицы, по которым мы шли как сомнамбулы.
Внезапно она остановилась.
— Мне бы хотелось, чтобы вы отвели меня к себе! Я даже не успел удивиться.
— Я не смею.
— Почему?
— Это мрачное место, и к тому же там давно никто не живет.
— Какая разница. Я хотела бы понять.
— Понять?
— Вам это неприятно?
— Мне просто неловко, но если вы так хотите…
И мы пошли по моей улице. Она была очень заурядной и освещена гораздо хуже, чем соседние улицы. Вдоль противоположного тротуара, словно направляясь куда-то, бежал пес. Иногда он останавливался с серьезным видом, чтобы обнюхать стену.
— Ну вот, — сказал я, останавливаясь у своего дома.
Облупившийся фасад напоминал плохо заживший ожог. Дверь была открыта, и коварный сквозняк выносил из парадного отвратительные запахи. Я стал на ощупь искать выключатель. За время долгого отсутствия я потерял автоматизм, выработанный за двадцать лет.
— Нет, не надо включать, — попросила она. — Так гораздо таинственнее.
Мы поднялись по деревянной лестнице, покрытой ковриком лишь до второго этажа. В середине коврик совершенно протерся. Дальше мы затопали по деревянным ступенькам, и каждый шаг гулко отдавался. Поручни слегка прилипали к рукам, и я стыдился этого, как и резкого запаха одеколона, от которого щипало в носу.
Раньше, когда мне приходилось открывать дверь в темноте, я с безукоризненной точностью попадал ключом в замок с первого раза.
Но в этот вечер мне понадобилось по меньшей мере минуты две.
Желтая люстра освещала вестибюль. Она висела на плетеном шнуре, на конце которого были любимые пауками кисточки. Обои сильно попортились от влаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21