Карабинеры уставились на ноги курортниц в купальниках.
Папаша Патрисио в знак приветствия поднял руку. Все здешние жители, как чумы, боялись карабинеров и всячески старались им услужить. Те уселись за столик, который обслуживался Техеро, и тот своей ленивой походкой направился к ним с двумя стаканами и полной бутылкой.
Патрисио стал что-то неторопливо объяснять им. По всей видимости, рассказывал о ночном происшествии, потому что карабинеры то и дело с интересом взглядывали на меня. В рассказе старика несколько раз прозвучало слово "франсес". Когда он закончил, то сразу же запихнул в рот целую четверть батона колбасы с чесноком, а карабинеры направились к двери, за которой спала незнакомка.
Я пошел за ними. Невольно я стремился защитить ее. Полицейские открыли дверь, но внутрь не вошли. От их мундиров исходил кислый запах пота. Они стояли и молча глядели на раненую. Потом укоризненно взглянули на меня и закрыли дверь.
– Papeles!, – буркнул тот, что помоложе, с шерстяной нашивкой на мундире.
Я сначала не понял.
– Pasaporte!
Я согласно кивнул головой и пошел за своим паспортом.
Они стали внимательно его изучать, потом переключились на международные водительские права и документы на машину.
– Пасапорте де ла сеньора!
– У меня его нет... Я не знаю, кто она...
Жестами и словами я попытался объяснить, что она потеряла память... И рассказал, как все произошло... Они махнули рукой, и я понял, что все в порядке. Потом записали мои данные в какой-то блокнот и отправились допивать вино. Патрисио подмигнул мне.
Вскоре карабинеры вышли из таверны на раскаленный пляж, и я увидел, как их длинные кривые тени заплясали по волнистому песку.
– Очень хорошо, – сказал папаша Патрисио.
Он, как мог, объяснил мне, что карабинерам не было никакого дела до француза, наехавшего на француженку. Главное, чтобы в общественном месте не валялся труп, а все остальное их не касается.
Вздохнув, я отправился в общий душ. Побрился и сменил пижаму на джинсы и клетчатую рубашку. В углу уныло стоял мольберт. Я машинально перекинул через плечо тесемку от ящика с принадлежностями для рисования.
Хозяйка как раз выходила из комнаты незнакомки. Я вопросительно взглянул на нее. Мамаша Патрисио, любезная толстушка, имела, на мой взгляд, только один недостаток: пристрастие к особо жирным блюдам.
Приложив ладонь к своей пухлой щеке, она дала мне понять, что раненая все еще спала. Муж, наверное, посвятил хозяйку в подробности ночного происшествия, и она буквально сгорала от любопытства.
Я вышел из дома. В то утро море было такого зеленого цвета, что даже чем-то напоминало Адриатическое. Натура художника в конце концов взяла во мне верх. Я спустился на пляж и укрепил треногу у самого моря, там, где мокрый песок, но куда не достает вода.
Но рисовать я хотел не море, а живописные строения, пестрой гирляндой окаймлявшие все побережье.
В конце концов еще есть время установить личность моей жертвы. Прежде всего надо было получить заключение врача. После обеда поеду в Барселону во французское консульство. Там мне скажут, что делать. Установление личности не потребует долгих хлопот. У нее наверняка были документы, по которым она въезжала в Испанию. Где-то ведь она должна была остановиться... Наверняка с ней вместе кто-то приехал, они заявят о ее исчезновении.
Не из-за чего терзаться сверх меры... Главное, что на моей совести не будет ничьей смерти.
Я начал рисовать. А когда я рисую, в мире для меня остается только палитра с красками, да еще то, что я создаю в двух измерениях...
Я сразу же увлекся. Удачная мысль – приехать в Кастельдефельс!
Пусть здесь и жарит солнце, и море плещется, пусть из проигрывателей на пляже несутся разные фламенко и фадо, пусть буйствуют яркие краски, но перед моими глазами возникала грустная Испания. В маленьких домиках наверху, над пляжем мне чудилось что-то отчаянно печальное. И купальщики-то были совсем невеселые. В конце концов, может, они и задавали тон всему пейзажу? В старомодных длинных купальниках, безвкусно одетые... Серьезные даже в улыбке лица... Беспокойные, замкнутые... И питаются плохо...
Я писал картину, как спортсмен, последним рывком выходящий за финишную прямую. Сердце отчаянно билось, меня всего трясло, как в лихорадке. Было хорошо и в то же время трудно. Я весь дрожал, смешивая краски из разных тюбиков, добиваясь желанного идеально голубого цвета. Грустной испанской голубизны. Ярко-голубого, банально-голубого, в противовес другим голубым тонам не несущим покой. Иногда возле меня останавливались отдыхающие и тихонько смотрели, как я работаю. Мне эти любопытные взгляды давно уже не мешают. Я не испытываю ни малейшего неудобства от того, что за мной наблюдают, потому что с давних пор привык отключаться от всего, что не составляет предмет моего искусства. Вся моя жизнь в эти бурные мгновения заключается в квадратике холста – источнике наслаждения. Этот квадратик – мое собственное царство, и властвую я там безраздельно.
И все-таки в тот день какая-то особенно настойчивая тень позади меня в конце концов привлекла мое внимание. Сделав очередной великолепный мазок, я обернулся. Это была она. Девушка стояла тут, босиком, непричесанная, в разорванной блузке и с перевязанной рукой и коленом.
Я невольно опустил палитру.
– Вы! Но как...
Она еще была бледна. Кода оставалась такой же гладкой, но цвет ее изменился, как бывает с тканью, слишком долго пролежавшей в сундуке.
– Это тот старик в рубашке... Он показал мне, где вы...
– Вы говорите по-испански?
– Нет... Но он... он понял, что я хотела видеть вас...
Глупо, конечно, но мне ее слова были приятны. От того, что ей нужно было увидеться со мной, сердце мое наполнилось огромной радостью.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Да... Только... есть хочется.
– Пойдемте, накормлю вас.
Я сложил тюбики и кисти в ящик.
– Вы художник?
– Да...
Мне хотелось задать ей кучу вопросов, проверить, не вернулась ли к ней память. Но я не посмел.
– У вас талант, – прошептала она.
Взгляд ее был устремлен на полотно.
– Вы так думаете?
– Да... Такой голубой цвет...
Это замечание меня поразило. Я схватил ее за плечи и заглянул в глаза.
– Кто вы? – выдохнул я.
На ясный взгляд набежала легкая тень.
– Не знаю... Вы уверены, что мы в Испании?
– А вы сами этого еще не поняли?
– Поняла...
Она взглянула наверх. Там виднелось длинное белое строение "Каса Патрисио" с зелеными ставнями и большим красным пятном рекламы "Кока-колы".
– Красиво, правда?
– Да.
– В Испании... Я всегда мечтала туда попасть...
Это у нее получилось как бы само собой. Я взял ее за руку.
– Значит, вы вспомнили?
– Нет, почему вы решили?
– Но ведь вы же сказали, что всегда мечтали попасть в Испанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Папаша Патрисио в знак приветствия поднял руку. Все здешние жители, как чумы, боялись карабинеров и всячески старались им услужить. Те уселись за столик, который обслуживался Техеро, и тот своей ленивой походкой направился к ним с двумя стаканами и полной бутылкой.
Патрисио стал что-то неторопливо объяснять им. По всей видимости, рассказывал о ночном происшествии, потому что карабинеры то и дело с интересом взглядывали на меня. В рассказе старика несколько раз прозвучало слово "франсес". Когда он закончил, то сразу же запихнул в рот целую четверть батона колбасы с чесноком, а карабинеры направились к двери, за которой спала незнакомка.
Я пошел за ними. Невольно я стремился защитить ее. Полицейские открыли дверь, но внутрь не вошли. От их мундиров исходил кислый запах пота. Они стояли и молча глядели на раненую. Потом укоризненно взглянули на меня и закрыли дверь.
– Papeles!, – буркнул тот, что помоложе, с шерстяной нашивкой на мундире.
Я сначала не понял.
– Pasaporte!
Я согласно кивнул головой и пошел за своим паспортом.
Они стали внимательно его изучать, потом переключились на международные водительские права и документы на машину.
– Пасапорте де ла сеньора!
– У меня его нет... Я не знаю, кто она...
Жестами и словами я попытался объяснить, что она потеряла память... И рассказал, как все произошло... Они махнули рукой, и я понял, что все в порядке. Потом записали мои данные в какой-то блокнот и отправились допивать вино. Патрисио подмигнул мне.
Вскоре карабинеры вышли из таверны на раскаленный пляж, и я увидел, как их длинные кривые тени заплясали по волнистому песку.
– Очень хорошо, – сказал папаша Патрисио.
Он, как мог, объяснил мне, что карабинерам не было никакого дела до француза, наехавшего на француженку. Главное, чтобы в общественном месте не валялся труп, а все остальное их не касается.
Вздохнув, я отправился в общий душ. Побрился и сменил пижаму на джинсы и клетчатую рубашку. В углу уныло стоял мольберт. Я машинально перекинул через плечо тесемку от ящика с принадлежностями для рисования.
Хозяйка как раз выходила из комнаты незнакомки. Я вопросительно взглянул на нее. Мамаша Патрисио, любезная толстушка, имела, на мой взгляд, только один недостаток: пристрастие к особо жирным блюдам.
Приложив ладонь к своей пухлой щеке, она дала мне понять, что раненая все еще спала. Муж, наверное, посвятил хозяйку в подробности ночного происшествия, и она буквально сгорала от любопытства.
Я вышел из дома. В то утро море было такого зеленого цвета, что даже чем-то напоминало Адриатическое. Натура художника в конце концов взяла во мне верх. Я спустился на пляж и укрепил треногу у самого моря, там, где мокрый песок, но куда не достает вода.
Но рисовать я хотел не море, а живописные строения, пестрой гирляндой окаймлявшие все побережье.
В конце концов еще есть время установить личность моей жертвы. Прежде всего надо было получить заключение врача. После обеда поеду в Барселону во французское консульство. Там мне скажут, что делать. Установление личности не потребует долгих хлопот. У нее наверняка были документы, по которым она въезжала в Испанию. Где-то ведь она должна была остановиться... Наверняка с ней вместе кто-то приехал, они заявят о ее исчезновении.
Не из-за чего терзаться сверх меры... Главное, что на моей совести не будет ничьей смерти.
Я начал рисовать. А когда я рисую, в мире для меня остается только палитра с красками, да еще то, что я создаю в двух измерениях...
Я сразу же увлекся. Удачная мысль – приехать в Кастельдефельс!
Пусть здесь и жарит солнце, и море плещется, пусть из проигрывателей на пляже несутся разные фламенко и фадо, пусть буйствуют яркие краски, но перед моими глазами возникала грустная Испания. В маленьких домиках наверху, над пляжем мне чудилось что-то отчаянно печальное. И купальщики-то были совсем невеселые. В конце концов, может, они и задавали тон всему пейзажу? В старомодных длинных купальниках, безвкусно одетые... Серьезные даже в улыбке лица... Беспокойные, замкнутые... И питаются плохо...
Я писал картину, как спортсмен, последним рывком выходящий за финишную прямую. Сердце отчаянно билось, меня всего трясло, как в лихорадке. Было хорошо и в то же время трудно. Я весь дрожал, смешивая краски из разных тюбиков, добиваясь желанного идеально голубого цвета. Грустной испанской голубизны. Ярко-голубого, банально-голубого, в противовес другим голубым тонам не несущим покой. Иногда возле меня останавливались отдыхающие и тихонько смотрели, как я работаю. Мне эти любопытные взгляды давно уже не мешают. Я не испытываю ни малейшего неудобства от того, что за мной наблюдают, потому что с давних пор привык отключаться от всего, что не составляет предмет моего искусства. Вся моя жизнь в эти бурные мгновения заключается в квадратике холста – источнике наслаждения. Этот квадратик – мое собственное царство, и властвую я там безраздельно.
И все-таки в тот день какая-то особенно настойчивая тень позади меня в конце концов привлекла мое внимание. Сделав очередной великолепный мазок, я обернулся. Это была она. Девушка стояла тут, босиком, непричесанная, в разорванной блузке и с перевязанной рукой и коленом.
Я невольно опустил палитру.
– Вы! Но как...
Она еще была бледна. Кода оставалась такой же гладкой, но цвет ее изменился, как бывает с тканью, слишком долго пролежавшей в сундуке.
– Это тот старик в рубашке... Он показал мне, где вы...
– Вы говорите по-испански?
– Нет... Но он... он понял, что я хотела видеть вас...
Глупо, конечно, но мне ее слова были приятны. От того, что ей нужно было увидеться со мной, сердце мое наполнилось огромной радостью.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Да... Только... есть хочется.
– Пойдемте, накормлю вас.
Я сложил тюбики и кисти в ящик.
– Вы художник?
– Да...
Мне хотелось задать ей кучу вопросов, проверить, не вернулась ли к ней память. Но я не посмел.
– У вас талант, – прошептала она.
Взгляд ее был устремлен на полотно.
– Вы так думаете?
– Да... Такой голубой цвет...
Это замечание меня поразило. Я схватил ее за плечи и заглянул в глаза.
– Кто вы? – выдохнул я.
На ясный взгляд набежала легкая тень.
– Не знаю... Вы уверены, что мы в Испании?
– А вы сами этого еще не поняли?
– Поняла...
Она взглянула наверх. Там виднелось длинное белое строение "Каса Патрисио" с зелеными ставнями и большим красным пятном рекламы "Кока-колы".
– Красиво, правда?
– Да.
– В Испании... Я всегда мечтала туда попасть...
Это у нее получилось как бы само собой. Я взял ее за руку.
– Значит, вы вспомнили?
– Нет, почему вы решили?
– Но ведь вы же сказали, что всегда мечтали попасть в Испанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26