– вдруг спросила она, когда я сворачивал с шоссе на пыльную дорогу.
– Совсем нет... Не терзайтесь понапрасну... Живите себе, и все.
Она кивнула. Смирилась со своей участью.
Перед домиками, что побогаче, стояла странная повозка. На тележке, увешанной увядшими гирляндами, неумело размалеванное механическое пианино натужно играло старые, надоевшие мелодии. Какой-то человек устало крутил ручку. Сзади на тележке женщина качала младенца, покрытого гнойными струпьями. У женщины были длинные черные спутанные волосы, а лицо ее выражало такое отчаяние, какого я еще никогда не видел.
От музыки, да и от самой этой повозки веяло непередаваемой грустью. Даже в помпончиках, украшавших уши ослика, было что-то тоскливое.
Я остановился. У моей спутницы на глазах выступили слезы. Она расстроилась, и это меня слегка утешило – значит, сердцу ее было доступно чувство жалости. Ее взволновало чужое отчаяние, и в этот момент она сама мне показалась такой жалкой, что к горлу подступил комок.
– Вот я и начал узнавать о вас что-то новое, – прошептал я. – Я уже знаю, что вы красивая и добрая. Два основных качества, которые художнику и мужчине хотелось бы найти в женщине.
6
Я поставил машину под тростниковый навес.
– Пойдемте...
Она пошла за мной. Мне было немного не по себе возвращаться в "Каса", но, к счастью, постояльцы в этот час загорали на пляже, а чета Патрисио хлопотала на кухне. Сильно пахло раскаленным маслом. Я подумал, что, наверное, в этой стране окончательно потеряю аппетит.
Девушка остановилась посреди столовой. Она смотрела, как Техеро выкладывает столовые приборы на скатерти сомнительной чистоты. Он старался делать вид, будто нас не замечает.
Я тронул ее за руку.
– У вас одежда вся в пыли... и порвалась. Надо будет купить что-нибудь новое в Барселоне... Завтра займемся этим. А пока могу одолжить брюки и рубашку. Они, конечно, будут вам велики, но ничего не поделаешь!
Мне показалось, что переодевание ее даже позабавило. У меня нашлись очень узкие джинсы и синяя матроска... Все это было ей велико, но в широких одеждах она тоже стала похожа на художницу. Они ей шли.
Женственность все-таки взяла в ней верх. Она остановилась перед старым зеркалом в баре и начала поправлять волосы.
– Хотите, прямо сейчас начнем ваш портрет?
– Да.
Похоже, это доставило ей удовольствие. Она даже покраснела.
Я пошел к себе за красками и кистями. Поставил на кровать полотно, над которым работал раньше и выбрал чистый белый холст средних размеров.
Ничто так не тревожит художника, как чистый холст. Как будто это окно, распахнутое в бесконечность, в котором неожиданно появляются самые удивительные вещи.
Я знал одно спокойное местечко вдали от пляжа, в сосняке. Песок под соснами был усеян смолистыми шишками, повсюду, не умолкая, трещали цикады.
Я расчистил место от шишек и глубоко воткнул в песок мольберт, поставив его низко, чтобы можно было работать, стоя на коленях. По-моему, это идеальное положение для художника. Сразу увлекаешься и можешь полностью сосредоточиться. Есть даже такое упражнение, чтобы собраться с мыслями: его выполняют как раз стоя на коленях.
– Сядьте на песок.
Она опустилась на пыльную землю.
Вы когда-нибудь видели, как падает лоскут шелковой материи? Он словно описывает в воздухе изящную дугу. Так ц моя модель...
– Двигаться нельзя? – спросила она.
– Почему нельзя? Пожалуйста... Это не имеет никакого значения...
Но она так и осталась сидеть неподвижно, повернувшись ко мне в профиль и глядя чуть искоса.
Я взял жесткую кисть и сделал первый черный мазок.
Всегда начинаю свои картины с черного. Мне кажется, это каркас всего произведения. Обычно я делаю рисунок черными крупными штрихами, а затем, как на остов, наношу краски. Цветные узоры медленно покрывают первоначальную основу.
Она получилась у меня сразу. Знаете, иной раз хватает одного единственного мазка, чтобы отличить полотна настоящего художника.
На белом прямоугольнике холста вдруг появилась девушка. Выходило похоже, да еще как! Как будто я проник в самую глубину ее существа. Ее черты, выступающие скулы, внимательные глубокие глаза... и еще спокойная грусть, тихое отчаяние.
Я вошел в азарт. Не знаю, сколько часов подряд я все наносил и наносил краски на холст. Ничего вокруг себя не видел, потерял ощущение времени, забыл, где нахожусь, и совсем не думал о своей модели, как о живой девушке. Я только старался выделить, передать то, что было перед моими глазами. Она поддавалась, понемногу меняя саму свою личность, становилась той, какой мне хотелось ее видеть. Я уже не различал, где натурщица, а где портрет. Как будто я взял живое существо и претворил его в образ, наделенный безграничными возможностями.
В конце концов рука у меня затекла, ноги не слушались. Отложив кисть, я растянулся на горячем песке. Лежал, закинув руки за голову, вытянув ноги, и слушал, как бьется сердце Земли. В мелком сероватом песке будто растворилась летняя испанская жара и теперь медленно проникала в тело.
Рядом послышался какой-то шорох. Подошла она. Села, поджав под себя ноги, и тень от ее вытянутой руки распласталась по земле, как тень от крыльев птицы. Ее рука погладила меня по голове. Пальцы опустились мне на волосы, начали тихонько перебирать их.
Я приподнялся. Протянул руку и прижал ее к себе. Она приникла к моей груди и застыла в неподвижности. Ее тело было еще горячее, чем песок. Мы долго лежали, не двигаясь. Я ни о чем не думал. Просто был счастлив...
А потом она шепнула:
– Скажите мне "Марианна".
Хотите верьте, хотите нет, но это я догадался, что ее так зовут. По тому, как она сказала, я сразу понял: это ее имя.
Я обнял ее за шею и прямо в губы прошептал:
– Марианна...
По носу у нее скатились две слезинки:
– Меня зовут Марианна...
– Как это вы вспомнили?
– Сама не знаю... Наверное, оттого, что вы меня обняли. Мне захотелось, чтобы меня так называли.
– Красивое имя.
Я глядел на ее губы и очень хотел прижаться к ним своими. В этом желании не было ничего чувственного. Я поцеловал ее. Она так и не разжала губ, нежных и упругих.
– Марианна!
Именно с этой минуты я полюбил ее. Как будто, бы прозвучал выстрел стартового пистолета и началась гонка. Любовь моя была тем сильнее, тем восторженнее, поскольку обращена была к совершенно новому существу. Осуществилась вечная мечта всех мужчин: влюбиться в женщину, начисто лишенную прошлого. В женщину, для которой все начинается с тебя.
И правда, жизнь для нее началась с прошлой ночи. Все, что было раньше, касалось другой Марианны, погибшей под колесами моей машины.
Часть вторая
7
О днях, которые потекли за этим, могу сказать только одно: они были самыми восхитительными в моей жизни. Присутствие Марианны в пылающем раю Кастельдефельса наполняло каждую минуту волшебным очарованием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Совсем нет... Не терзайтесь понапрасну... Живите себе, и все.
Она кивнула. Смирилась со своей участью.
Перед домиками, что побогаче, стояла странная повозка. На тележке, увешанной увядшими гирляндами, неумело размалеванное механическое пианино натужно играло старые, надоевшие мелодии. Какой-то человек устало крутил ручку. Сзади на тележке женщина качала младенца, покрытого гнойными струпьями. У женщины были длинные черные спутанные волосы, а лицо ее выражало такое отчаяние, какого я еще никогда не видел.
От музыки, да и от самой этой повозки веяло непередаваемой грустью. Даже в помпончиках, украшавших уши ослика, было что-то тоскливое.
Я остановился. У моей спутницы на глазах выступили слезы. Она расстроилась, и это меня слегка утешило – значит, сердцу ее было доступно чувство жалости. Ее взволновало чужое отчаяние, и в этот момент она сама мне показалась такой жалкой, что к горлу подступил комок.
– Вот я и начал узнавать о вас что-то новое, – прошептал я. – Я уже знаю, что вы красивая и добрая. Два основных качества, которые художнику и мужчине хотелось бы найти в женщине.
6
Я поставил машину под тростниковый навес.
– Пойдемте...
Она пошла за мной. Мне было немного не по себе возвращаться в "Каса", но, к счастью, постояльцы в этот час загорали на пляже, а чета Патрисио хлопотала на кухне. Сильно пахло раскаленным маслом. Я подумал, что, наверное, в этой стране окончательно потеряю аппетит.
Девушка остановилась посреди столовой. Она смотрела, как Техеро выкладывает столовые приборы на скатерти сомнительной чистоты. Он старался делать вид, будто нас не замечает.
Я тронул ее за руку.
– У вас одежда вся в пыли... и порвалась. Надо будет купить что-нибудь новое в Барселоне... Завтра займемся этим. А пока могу одолжить брюки и рубашку. Они, конечно, будут вам велики, но ничего не поделаешь!
Мне показалось, что переодевание ее даже позабавило. У меня нашлись очень узкие джинсы и синяя матроска... Все это было ей велико, но в широких одеждах она тоже стала похожа на художницу. Они ей шли.
Женственность все-таки взяла в ней верх. Она остановилась перед старым зеркалом в баре и начала поправлять волосы.
– Хотите, прямо сейчас начнем ваш портрет?
– Да.
Похоже, это доставило ей удовольствие. Она даже покраснела.
Я пошел к себе за красками и кистями. Поставил на кровать полотно, над которым работал раньше и выбрал чистый белый холст средних размеров.
Ничто так не тревожит художника, как чистый холст. Как будто это окно, распахнутое в бесконечность, в котором неожиданно появляются самые удивительные вещи.
Я знал одно спокойное местечко вдали от пляжа, в сосняке. Песок под соснами был усеян смолистыми шишками, повсюду, не умолкая, трещали цикады.
Я расчистил место от шишек и глубоко воткнул в песок мольберт, поставив его низко, чтобы можно было работать, стоя на коленях. По-моему, это идеальное положение для художника. Сразу увлекаешься и можешь полностью сосредоточиться. Есть даже такое упражнение, чтобы собраться с мыслями: его выполняют как раз стоя на коленях.
– Сядьте на песок.
Она опустилась на пыльную землю.
Вы когда-нибудь видели, как падает лоскут шелковой материи? Он словно описывает в воздухе изящную дугу. Так ц моя модель...
– Двигаться нельзя? – спросила она.
– Почему нельзя? Пожалуйста... Это не имеет никакого значения...
Но она так и осталась сидеть неподвижно, повернувшись ко мне в профиль и глядя чуть искоса.
Я взял жесткую кисть и сделал первый черный мазок.
Всегда начинаю свои картины с черного. Мне кажется, это каркас всего произведения. Обычно я делаю рисунок черными крупными штрихами, а затем, как на остов, наношу краски. Цветные узоры медленно покрывают первоначальную основу.
Она получилась у меня сразу. Знаете, иной раз хватает одного единственного мазка, чтобы отличить полотна настоящего художника.
На белом прямоугольнике холста вдруг появилась девушка. Выходило похоже, да еще как! Как будто я проник в самую глубину ее существа. Ее черты, выступающие скулы, внимательные глубокие глаза... и еще спокойная грусть, тихое отчаяние.
Я вошел в азарт. Не знаю, сколько часов подряд я все наносил и наносил краски на холст. Ничего вокруг себя не видел, потерял ощущение времени, забыл, где нахожусь, и совсем не думал о своей модели, как о живой девушке. Я только старался выделить, передать то, что было перед моими глазами. Она поддавалась, понемногу меняя саму свою личность, становилась той, какой мне хотелось ее видеть. Я уже не различал, где натурщица, а где портрет. Как будто я взял живое существо и претворил его в образ, наделенный безграничными возможностями.
В конце концов рука у меня затекла, ноги не слушались. Отложив кисть, я растянулся на горячем песке. Лежал, закинув руки за голову, вытянув ноги, и слушал, как бьется сердце Земли. В мелком сероватом песке будто растворилась летняя испанская жара и теперь медленно проникала в тело.
Рядом послышался какой-то шорох. Подошла она. Села, поджав под себя ноги, и тень от ее вытянутой руки распласталась по земле, как тень от крыльев птицы. Ее рука погладила меня по голове. Пальцы опустились мне на волосы, начали тихонько перебирать их.
Я приподнялся. Протянул руку и прижал ее к себе. Она приникла к моей груди и застыла в неподвижности. Ее тело было еще горячее, чем песок. Мы долго лежали, не двигаясь. Я ни о чем не думал. Просто был счастлив...
А потом она шепнула:
– Скажите мне "Марианна".
Хотите верьте, хотите нет, но это я догадался, что ее так зовут. По тому, как она сказала, я сразу понял: это ее имя.
Я обнял ее за шею и прямо в губы прошептал:
– Марианна...
По носу у нее скатились две слезинки:
– Меня зовут Марианна...
– Как это вы вспомнили?
– Сама не знаю... Наверное, оттого, что вы меня обняли. Мне захотелось, чтобы меня так называли.
– Красивое имя.
Я глядел на ее губы и очень хотел прижаться к ним своими. В этом желании не было ничего чувственного. Я поцеловал ее. Она так и не разжала губ, нежных и упругих.
– Марианна!
Именно с этой минуты я полюбил ее. Как будто, бы прозвучал выстрел стартового пистолета и началась гонка. Любовь моя была тем сильнее, тем восторженнее, поскольку обращена была к совершенно новому существу. Осуществилась вечная мечта всех мужчин: влюбиться в женщину, начисто лишенную прошлого. В женщину, для которой все начинается с тебя.
И правда, жизнь для нее началась с прошлой ночи. Все, что было раньше, касалось другой Марианны, погибшей под колесами моей машины.
Часть вторая
7
О днях, которые потекли за этим, могу сказать только одно: они были самыми восхитительными в моей жизни. Присутствие Марианны в пылающем раю Кастельдефельса наполняло каждую минуту волшебным очарованием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26