Толстяк, немало принявший до моего прихода, взбешен:
– Если ты приперся издеваться надо мной, то мог бы оставаться в Париже!
Я избавляю его от всеобщего любопытства, и мы поднимаемся в его номер.
Он останавливается перед зеркалом и доброжелательно смотрит на себя.
– Если бы меня видела Берта, она бы обалдела от восторга, – утверждает он. – Надо мне будет сняться на цветную пленку.
Я замечаю в его комнате пару лыж и не могу прийти в себя.
– Это твои?
– Имею честь сказать тебе «да». – И он принимается объяснять: – Я смотрел, как другие катаются, и мне тоже захотелось. Кроме того, в отеле есть дама, с которой у меня начинается роман. Она жгучая брюнетка, кажется, испанка...
– Ты здесь не затем, чтобы играть в донжуана.
– Отвали! – мрачно заявляет он. – Когда инспектора посылают на две тысячи метров над уровнем моря, он имеет право развлечься, если представляется случай. По крайней мере, я так считаю.
– Как наши дела? – перебиваю его я.
– Бержерон по-прежнему в том отеле, наверху.
– Чем он занимается?
– Во второй половине дня снова катался на лыжах. Сходил на автобусную остановку. Взял лыжи и уехал на подъемнике на Бель-Понт.
– Бель-Кот, серость!
– Я так и сказал, – врет Толстяк.
– Он поехал с двумя парами лыж?
– Точно!
– Ты присутствовал при его возвращении?
– Да. Я всю вторую половину дня просидел в баре его отеля, где пил, дожидаясь его.
– Оно и видно!
– Чего?! – протестует Толстяк. – Опять оскорбительные намеки?
– Так что насчет его возвращения?
– Он вернулся в середине второй половины дня.
– С двумя парами лыж?
– Нет. У него не было ни одной. Он поднялся в свою комнату переодеться. Я промежду прочим расспросил о нем бармена. Кажется, он приехал на три дня. Еще кажется, что он приезжает сюда достаточно часто, раз или два в месяц.
– Как думаешь, он тебя засек? Ты ведь следил за ним от самого Парижа. Это плохо.
Мамонт возмущается:
– Чтобы тип, за которым я слежу, мог меня засечь? Ты чего, перебрал или у тебя мозги перестали работать? – И в подтверждение он излагает мне свою тактику: – С момента, когда я сел на хвост месье или даме, я сливаюсь с окружающим пейзажем и меня незаметно. Это моя особенность.
– Знаю, – говорю я, чтобы только не спорить с ним. – Однако с завтрашнего дня им буду заниматься я, а ты можешь потренироваться в катании на лыжах. Бери уроки.
– Ты думаешь?
– Начинай с класса семь-бис. При твоих талантах через три дня перейдешь в пятый. Подумай о Берте, старина. Она будет гордиться тобой.
Под мясистыми веками Берю появляются слезы цвета помоев.
– Вытри их, – советую я, – а то, если они замерзнут, ты будешь похож на лопнувшую трубу канализации.
Ранним утром следующего дня я выхожу на тропу войны перед отелем Бержерона.
Я надел подходящую для данной обстановки одежду, чтобы бизнесмен не узнал меня. Мою голову закрывает черная лыжная шапочка, а темные очки скрывают ту часть меня, от которой женщины просто сходят с ума.
К счастью, напротив отеля есть незанятое шале, и я наблюдаю, спрятавшись за его внешней лестницей.
Я так торчу три четверти часа, и наконец мое ожидание увенчивается успехом. Появляется одетый в черную куртку Бержерон. На плече у него пара лыж, и идет он пешком. Я даю ему немного оторваться, после чего иду за ним следом. Вижу, он направляется к лыжной школе, прислоняет свои лыжи к стене здания и ждет, похлопывая руками в перчатках, чтобы согреть их.
Станция начинает оживать. На перекрестке полицейский регулирует движение. Медленно проезжают машины. Внизу, в долине, горизонт затянут туманом, а вершины гор уже встречают первые лучи солнца.
Толпа лыжников направляется к учебным лыжням. Я вижу Берю.
Толстяк внял моим советам и, забыв про свое вчерашнее бахвальство, записался на самый начальный курс. Его определили к детям, чем он страшно унижен. Сначала ребятишки не удивляются, потому что принимают его за инструктора, но при виде того, как он надевает лыжи, в их маленькие головенки начинает закрадываться сомнение.
Месье Бержерон продолжает расхаживать, громко аплодируя, чтобы согреть пальцы. Вдруг он прислушивается. Я смотрю в ту же сторону, что и он, и замечаю идущий из Мулена автобус. Экс-компаньон Буальвана терпеливо ждет, пока сойдут пассажиры, после чего подходит к шоферу. Тот, кажется, хорошо его знает, поскольку они обмениваются энергичным рукопожатием. Затем водитель снимает с багажной сетки пару лыж и отдает ее Бержерону. Тот отдает ему чаевые, взваливает новые лыжи на спину, направляется к лыжне, берет свои собственные лыжи, надевает их и чешет к подъемнику.
Надо ли вам говорить, что знаменитый, неподражаемый, обаятельный и замечательный комиссар Сан-Антонио делает то же самое?
На подъемнике я оказываюсь в двух лыжниках от Бержерона. Хорошо еще, что я чемпион по лыжам! Как видите, при моей чертовой работе может пригодиться все!
Однако никто не застрахован от неудач. Поскольку я не становился на лыжи с прошлой зимы, то боюсь потерять равновесие, что заставит меня спуститься, а следовательно, упустить из виду Бержерона.
Сам он, должно быть, катается классно. Даже не держится за брус. Палки он зажал под мышкой, запасная пара лыж на другом плече. Поднимается спокойно, уверенно.
А вообще-то он зря выпендривался. На полпути к вершине мой красавчик валится в сугроб, хватает запасные лыжи...
Я все видел. Что же мне делать? Тоже прекратить подъем? Это было бы глупо, потому что он может насторожиться. Лучше доехать до конца и подождать его наверху... Так я и поступаю.
На вершине я делаю несколько гимнастических упражнений, чтобы подготовиться к спуску, потом разминаюсь возле подъемника.
Проходит двадцать минут. Я смотрю на склоны. Бержерона там нет, как памятника Эйзенхауэру на Красной площади в Москве.
Проходит полчаса, потом час, а Бержерона все нет. Мое беспокойство усиливается. Что это значит?
Может, биржевик разбился при падении? Или отказался от своей прогулки?
Я жду еще тридцать минут, после чего начинаю головокружительный спуск.
Приехав вниз, я замечаю большое скопление народу. Все мальцы станции сгрудились вокруг Берюрье, лежащего на спине в снегу, как большая черепаха.
Мамонт ругается, как десять пьяных извозчиков.
Одна его лыжа лежит у него под задницей, вторая воткнута вертикально в снег. Он пытается встать, опираясь на палку, но это ему не удается, потому что острие означенной палки проткнуло его штанину и он буквально пригвожден к земле.
Наставнику юношества совсем не до смеха, тем более что выражения Берюрье относятся главным образом к нему. Толстяк называет его убийцей, дипломированным костоломом и поставщиком клиентов для клиник.
Я появляюсь вовремя, чтобы перевести его в вертикальное положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25