Да от этого свихнуться можно. Так и хочется взять посох паломника и идти в Лурд молиться о ее исцелении.
– Вы меня разочаровали, – удается мне выговорить. Ее это не расстраивает.
– Правда?
– Такая богиня, как вы, и вдруг пальцем... Это печально. Скажите, а вы никогда не пробовали с мужчиной?
– Пробовала, но результаты меня не удовлетворили.
– Это потому, что вам попался какой-нибудь доходяга. Хотя у каждого свои вкусы.
«Кло Фрели» – это миленький нормандский пансион, расположенный посреди парка на берегу Арвы. Заведение содержат две чистенькие старые девы, которые начинают кричать от восторга, едва увидев младенца. Они щекочут ему подбородок и придумывают для него экзотические имена, постанывая от восхищени.
Я удивлен, потому что этот приличный дом совершенно не соответствует тому, что я себе представлял. Я ожидал увидеть подозрительное место, но здесь, наоборот, все чисто, дышит здоровьем и покоем. Тихая провинция во всей ее прелести.
Пока Клэр обустраивает своего подопечного, я расспрашиваю одну из хозяек:
– Вы знакомы с его превосходительством?
– Нет. Договариваться о найме приезжал его секретарь. Обязательно передайте господину консулу, что мы, моя сестра Ортанс и я, безмерно счастливы этим выбором. Оказав такую честь нашему скромному дому, он...
И т.д. и т.п.
– Вы знаете алабанский гимн? – спрашиваю я.
– Нет...
– Придется выучить. Его превосходительство хочет, чтобы вы пели его каждое утро его сыну, когда тот проснется.
Оставив старую деву сильно встревоженной, я еду назад, в Париж.
Глава 15
Я заезжаю в Сен-Клу переодеться. Мама широко раскрывает глаза, увидев меня в форме шофера.
– Антуан, сынок, – вздыхает она, – чего тебе только не приходится делать! Я целую ее.
– Это даже смешно, ма.
Я с нежностью смотрю на нее. За последнее время Фелиси немного постарела. Морщины вокруг глаз и на висках стали резче, волосы еще больше поседели, глаза грустные. Мое сердце подкатывает к горлу. Я говорю себе, что она стареет от волнений за своего любимого отпрыска. Однажды она исчезнет навсегда, и я останусь с вечными угрызениями совести за то, что проводил с ней так мало времени.
– Я тебя очень люблю, ма.
Она улыбается счастливой улыбкой и вместо ответа гладит меня по щеке кончиками пальцев.
– Слушай, ма, я знаю, что часто даю обещания, которые потом не выполняю, но это решено. Как только я закончу дело, которое веду сейчас, мы с тобой уедем на две недельки в деревню.
Она делает вид, что верит.
– Ну конечно, Антуан.
– Я не помню, когда брал отпуск. Если бы я взял все отпуска, которые мне должны, то досрочно вышел бы в отставку! Мы поедем куда-нибудь недалеко. Найдем гостиницу без телефона и будем каждый день есть лангустов. Ты можешь уже начинать собирать чемоданы.
Я переодеваюсь в гражданское и смотрю на часы. Почти девять.
– Ты не будешь ужинать дома? – беспокоится Фелиси.
– Буду, но позже. Держи что-нибудь наготове. Я перекушу, когда вернусь.
– Я буду смотреть телевизор, – шепчет Фелиси. На ее языке это означает, что она будет ждать меня до конца программы и даже позже. Она любит смотреть, как я ем приготовленные ею блюда, наливая мне попить, подавая соль или горчицу как раз в тот момент, когда мне это нужно.
– Ты не заболела, ма?
– Нет, с чего ты взял? Я плохо выгляжу?
– У тебя усталый вид.
– Это потому, что сегодня не приходила домработница. Представь себе, ее дочь родила, но у бедняжки начался талидомид и...
Фелиси крестится, из чего я делаю вывод, что несчастная мадам Согреню, которую решительно не минует ни одно несчастье, теперь стала бабушкой урода.
В квартире четы Берюрье стоит полная тишина. Домработница, открывшая дверь, сообщает мне, что месье дома. Обломки вывезены, на дырке в потолке установлена решетка, чтобы сосед сверху не упал в нее, все, что можно было склеить, склеено.
Берта, развалившись на диване, смотрит телевизор. Рядом с ней ее друг парикмахер. Берю сидит на стуле сзади них, как в автобусе. Слышится тихий звук подвязок Толстухи, на которых парикмахер играет гаммы. На экране месье Пьер Сабба ведет викторину. Он задает крайне сложный вопрос: какой масти была каурая лошадь Генриха Четвертого? Зрители так поглощены игрой, что никто даже не подумал со мной поздороваться. Я сажусь рядом с Толстяком, а их служанка – мне на колени, потому что я занял ее место. Минута, отведенная на раздумье, заполнена тревожным ожиданием. Это матч года: месье Баландар против парня из Бельнава (департамент Аллье). Представитель Бельнава отвечает, что лошадь была серой в яблоках; месье Баландар утверждает, что она была вороной. Ни тот, ни другой не угадал. Игра продолжается.
Жирдяй решает все-таки небрежно протянуть мне два пальца.
– Каким добрым ветром? – культурно спрашивает он. Я пожимаю протянутые мне сосиски.
– Мы можем секунду поговорить?
– После передачи, – отрезает он. – Кстати, остался последний вопрос.
– Литературный вопрос! – объявляет месье Сабба. Он вытягивает из ящика карточку, и его лицо освещается, как кинозал после окончания сеанса.
– Кто написал «Неприятности на свою голову»? – спрашивает он, приняв хитрый вид, смущающий четыре миллиона пятьсот двадцать шесть тысяч телезрительниц.
Месье Баландар отвечает: Шекспир; представитель Бельнава говорит: Сан-Антонио и, естественно, выигрывает.
– А я и забыл, что это твоя книжка!
– Это потому, что уровень твоей общей культуры оставляет желать лучшего!
Победа бельнавца абсолютная. Его противник уничтожен, но все равно получает какую-то ерундовину в виде утешительного приза и право пожать клешню ведущего. Некоторые готовы убить и за меньшее. Я собираюсь поздороваться с Коровищей, но больше не вижу ее. Она разлеглась на диване, и парикмахер ее вовсю лапает, а она ворчит, как горный ручей.
– У тебя тоже идет представление! – шепчу я Толстяку, указывая на его китообразную супругу.
Он шепчет мне на ухо:
– Я ничего не могу поделать: мы не разговариваем. Затем, показывая на своего друга цирюльника, он добавляет:
– Представь себе, он только что развелся. Так что мы с ним в ближайшее время погуляем.
Это множественное число звучит странновато. Я стыдливо увожу Толстяка в бистро.
Прислонившись к стойке бара, Толстяк возвращает себе спокойствие.
– Знаешь, – говорит он, – после нашей вчерашней потасовки я хандрю. Мне жаль, что у меня больше нет тигра. А мой Сара Бернар в больнице. Он весь в гипсе и похож на статую.
– Надо будет его поставить на постамент рядом с Пино, – смеюсь я.
– Кстати, о Пино. Я навестил его сегодня после обеда.
– И как он?
– Его без конца мучает зуд. Охраняющий его полицейский все время чешет его.
– Теперь к делу! – решаю я. Берюрье осушает свой стакан божоле.
– Не подгоняй меня, – ворчит он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Вы меня разочаровали, – удается мне выговорить. Ее это не расстраивает.
– Правда?
– Такая богиня, как вы, и вдруг пальцем... Это печально. Скажите, а вы никогда не пробовали с мужчиной?
– Пробовала, но результаты меня не удовлетворили.
– Это потому, что вам попался какой-нибудь доходяга. Хотя у каждого свои вкусы.
«Кло Фрели» – это миленький нормандский пансион, расположенный посреди парка на берегу Арвы. Заведение содержат две чистенькие старые девы, которые начинают кричать от восторга, едва увидев младенца. Они щекочут ему подбородок и придумывают для него экзотические имена, постанывая от восхищени.
Я удивлен, потому что этот приличный дом совершенно не соответствует тому, что я себе представлял. Я ожидал увидеть подозрительное место, но здесь, наоборот, все чисто, дышит здоровьем и покоем. Тихая провинция во всей ее прелести.
Пока Клэр обустраивает своего подопечного, я расспрашиваю одну из хозяек:
– Вы знакомы с его превосходительством?
– Нет. Договариваться о найме приезжал его секретарь. Обязательно передайте господину консулу, что мы, моя сестра Ортанс и я, безмерно счастливы этим выбором. Оказав такую честь нашему скромному дому, он...
И т.д. и т.п.
– Вы знаете алабанский гимн? – спрашиваю я.
– Нет...
– Придется выучить. Его превосходительство хочет, чтобы вы пели его каждое утро его сыну, когда тот проснется.
Оставив старую деву сильно встревоженной, я еду назад, в Париж.
Глава 15
Я заезжаю в Сен-Клу переодеться. Мама широко раскрывает глаза, увидев меня в форме шофера.
– Антуан, сынок, – вздыхает она, – чего тебе только не приходится делать! Я целую ее.
– Это даже смешно, ма.
Я с нежностью смотрю на нее. За последнее время Фелиси немного постарела. Морщины вокруг глаз и на висках стали резче, волосы еще больше поседели, глаза грустные. Мое сердце подкатывает к горлу. Я говорю себе, что она стареет от волнений за своего любимого отпрыска. Однажды она исчезнет навсегда, и я останусь с вечными угрызениями совести за то, что проводил с ней так мало времени.
– Я тебя очень люблю, ма.
Она улыбается счастливой улыбкой и вместо ответа гладит меня по щеке кончиками пальцев.
– Слушай, ма, я знаю, что часто даю обещания, которые потом не выполняю, но это решено. Как только я закончу дело, которое веду сейчас, мы с тобой уедем на две недельки в деревню.
Она делает вид, что верит.
– Ну конечно, Антуан.
– Я не помню, когда брал отпуск. Если бы я взял все отпуска, которые мне должны, то досрочно вышел бы в отставку! Мы поедем куда-нибудь недалеко. Найдем гостиницу без телефона и будем каждый день есть лангустов. Ты можешь уже начинать собирать чемоданы.
Я переодеваюсь в гражданское и смотрю на часы. Почти девять.
– Ты не будешь ужинать дома? – беспокоится Фелиси.
– Буду, но позже. Держи что-нибудь наготове. Я перекушу, когда вернусь.
– Я буду смотреть телевизор, – шепчет Фелиси. На ее языке это означает, что она будет ждать меня до конца программы и даже позже. Она любит смотреть, как я ем приготовленные ею блюда, наливая мне попить, подавая соль или горчицу как раз в тот момент, когда мне это нужно.
– Ты не заболела, ма?
– Нет, с чего ты взял? Я плохо выгляжу?
– У тебя усталый вид.
– Это потому, что сегодня не приходила домработница. Представь себе, ее дочь родила, но у бедняжки начался талидомид и...
Фелиси крестится, из чего я делаю вывод, что несчастная мадам Согреню, которую решительно не минует ни одно несчастье, теперь стала бабушкой урода.
В квартире четы Берюрье стоит полная тишина. Домработница, открывшая дверь, сообщает мне, что месье дома. Обломки вывезены, на дырке в потолке установлена решетка, чтобы сосед сверху не упал в нее, все, что можно было склеить, склеено.
Берта, развалившись на диване, смотрит телевизор. Рядом с ней ее друг парикмахер. Берю сидит на стуле сзади них, как в автобусе. Слышится тихий звук подвязок Толстухи, на которых парикмахер играет гаммы. На экране месье Пьер Сабба ведет викторину. Он задает крайне сложный вопрос: какой масти была каурая лошадь Генриха Четвертого? Зрители так поглощены игрой, что никто даже не подумал со мной поздороваться. Я сажусь рядом с Толстяком, а их служанка – мне на колени, потому что я занял ее место. Минута, отведенная на раздумье, заполнена тревожным ожиданием. Это матч года: месье Баландар против парня из Бельнава (департамент Аллье). Представитель Бельнава отвечает, что лошадь была серой в яблоках; месье Баландар утверждает, что она была вороной. Ни тот, ни другой не угадал. Игра продолжается.
Жирдяй решает все-таки небрежно протянуть мне два пальца.
– Каким добрым ветром? – культурно спрашивает он. Я пожимаю протянутые мне сосиски.
– Мы можем секунду поговорить?
– После передачи, – отрезает он. – Кстати, остался последний вопрос.
– Литературный вопрос! – объявляет месье Сабба. Он вытягивает из ящика карточку, и его лицо освещается, как кинозал после окончания сеанса.
– Кто написал «Неприятности на свою голову»? – спрашивает он, приняв хитрый вид, смущающий четыре миллиона пятьсот двадцать шесть тысяч телезрительниц.
Месье Баландар отвечает: Шекспир; представитель Бельнава говорит: Сан-Антонио и, естественно, выигрывает.
– А я и забыл, что это твоя книжка!
– Это потому, что уровень твоей общей культуры оставляет желать лучшего!
Победа бельнавца абсолютная. Его противник уничтожен, но все равно получает какую-то ерундовину в виде утешительного приза и право пожать клешню ведущего. Некоторые готовы убить и за меньшее. Я собираюсь поздороваться с Коровищей, но больше не вижу ее. Она разлеглась на диване, и парикмахер ее вовсю лапает, а она ворчит, как горный ручей.
– У тебя тоже идет представление! – шепчу я Толстяку, указывая на его китообразную супругу.
Он шепчет мне на ухо:
– Я ничего не могу поделать: мы не разговариваем. Затем, показывая на своего друга цирюльника, он добавляет:
– Представь себе, он только что развелся. Так что мы с ним в ближайшее время погуляем.
Это множественное число звучит странновато. Я стыдливо увожу Толстяка в бистро.
Прислонившись к стойке бара, Толстяк возвращает себе спокойствие.
– Знаешь, – говорит он, – после нашей вчерашней потасовки я хандрю. Мне жаль, что у меня больше нет тигра. А мой Сара Бернар в больнице. Он весь в гипсе и похож на статую.
– Надо будет его поставить на постамент рядом с Пино, – смеюсь я.
– Кстати, о Пино. Я навестил его сегодня после обеда.
– И как он?
– Его без конца мучает зуд. Охраняющий его полицейский все время чешет его.
– Теперь к делу! – решаю я. Берюрье осушает свой стакан божоле.
– Не подгоняй меня, – ворчит он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26