Но он и по жизни – сумрак. Даже мрак. Отморозок, хочу сказать, законченный. Чуть постарше тебя, сейчас ему тридцать восемь. Сел еще до перестройки в восемнадцать лет. И больше не выходил, прикинь… Получал довески. За участие в массовых беспорядках, за организацию бунтов. За побег. В общем – жизнь удалась… Волчара. Резкий, как гороховый суп. Зона ему – дом родной. В прямом смысле. На воле его никто не ждет, да он туда и не стремится. Чего ему там делать? Он уже и жить-то нормально, наверное, разучился. Боксер, кстати, тоже. По два часа каждый день грушу в зале молотит.
– А сел за что?
– Примерно за что и ты. Удачно подрался на танцах. С тяжкими телесными последствиями для потерпевшего. Четыре года строгого режима. А здесь попал под правильное влияние… Воспитали паренька в нужном русле. А он теперь доверие оправдывает. Понятия блюдет… Вот месяц назад вору ладонь раздробил. Лично. Ломиком. Тот пачку сигарет скрысил. Не мужику, не чухарю сраному, а вору, прикинь! И никто не дернулся. Потому как и на воле его блатные уважают, и в зонах.
– Ну а вы что?
– А мы его даже в ШИЗО посадить не можем. Зона взбунтуется или голодовку объявит. Сразу демократы забеспокоятся, комиссии всякие налетят. А нам оно надо?.. Но самое для тебя поганое, что ментов он ненавидит. Еще с первой судимости. Говорят, во время бунтов двоих наших подрезал, да не доказали… Я к чему это тебе рассказываю, Женя… Мы все-таки из одного окопа, как Шарапов говорил. Помогать друг другу должны. Я вот тебя хочу с активистами посадить, в первый отряд. Там тебя прессовать не будут, они на УДО[4] метят, лишние разборки им ни к чему… Ну, конечно, и от тебя кое-что потребуется…
Кольцов уже догадался, куда клонит начальник оперчасти. И особо не удивился, потому что еще совсем недавно был в его шкуре. Ну или почти в его. И тоже предлагал знающим людям свою дружбу.
– Хочешь, чтоб постукивал? – Он кивнул на лозунг про дорогу к дому.
Гладких укоризненно поднял палец, реагируя на неполиткорректное слово «стучать»:
– Помогал…
– Ага… – кивнул Кольцов. – Дровишек в баню потаскать, пол в кабинете вымыть… Слушай, коллега, давай не будем держать друг друга за пионеров, ладно? Хочешь подписку взять, так и объясняй. Стесняться не надо. Я не пацан, пойму. Сам народ вербовал.
– Ну, допустим…
– За предложение помочь, конечно, спасибо. Только, ежели меня зарезать захотят, то зарежут, хоть ты меня прапорами с собаками обставишь. А в стуке уличат, так и вообще, без вариантов. Насчет же окопа так скажу – извини, но теперь я в другом. Поэтому «барабанить» не буду.
– Но ты же опер! – с пафосом надавил кум. – Всю жизнь этих волков давил! А сейчас в кусты?!
– Так я теперь тоже волк. Вроде как…
– Ты не спеши пока… – Гладких не скрывал своего недовольства. – Пара дней еще есть. Я ж тебя не прошу специально базары подслушивать и в разборки зэковские влезать. Так, если случайно где-то что-то услышишь… А насчет безопасности не переживай: надо будет – обеспечим.
В последнее Кольцов не очень поверил, кум не волшебник. Пусть про защиту лопушку молодому грузит.
– Ничего я не услышу… Глухой. В Чечне контузило.
Это было сказано таким тоном, что кум сразу понял: дальнейшие уговоры бесполезны. Добрые уговоры. Гладких поднялся из-за стола.
– Ладно, ступай, – махнул он рукой, – Но, если вдруг надумаешь… Всегда рады. Кол-лега. Здоровья тебе. Крепкого.
Когда Кольцов скрылся за дверью, начальник «оперетты» сорвал трубку местного телефона и приказал дежурному:
– Шамаева ко мне! Из четвертого отряда.
Федор Васильевич был откровенно огорчен. Он не предполагал, что с бывшим опером возникнут какие-то проблемы. Практически все осужденные менты, попавшие на общую зону, безо всяких капризов давали подписку о сотрудничестве, понимая, что им грозит в случае отказа. Видимо, этот ухарь и вправду контуженный. Ничего, вылечим. Есть верное лекарство – кулакаин.
В отличие от хозяина, мечтавшего о спокойствии в зоне, кума плавное течение жизни не устраивало. Отчасти в силу служебной необходимости – от него требуют раскрывать преступления, а значит, добывать оперативную информацию, которая в тихой воде не всплывет. Стало быть, воду надо баламутить, чтобы поднять всю тину со дна. Сталкивать народ лбами, провоцировать на активные действия. Тогда появится результат и, соответственно, показатели.
Но главное, что служебная необходимость начинала постепенно перерастать в неслужебную. Своего рода производственная деформация. Гладких уже не представлял свою жизнь без интриг, игрищ, комбинаций, «мутиловок». Ему постоянно надо было с кем-то бороться. Он получал от этого почти животное наслаждение, как поэт от удачно найденной рифмы, а наркоман – от долгожданной дозы. При отсутствии борьбы начинались ломки. Пока без пены изо рта, но довольно мучительные. Самое страшное, что Федор Васильевич искренне считал себя высоким профессионалом и мастером. Не Штирлиц, конечно, но партии разыгрывать умеет. И еще какие партии! Учебники писать можно. Все-таки скоро как десять лет этим живет.
Поэтому отказ какого-то новичка он воспринял как личное оскорбление. И, естественно, решил доказать общественности, что он не «кузнечик зеленый» и не зря носит майорские погоны. Рано или поздно этот герой приползет к нему на карачках с подпиской в зубах и будет готов сдать даже родную маму, невесту или кто там у него есть. Иначе сам станет невестой. Методов убеждения хватит.
В тихомирской колонии Гладких действительно трудился не так давно, всего полгода. До этого служил в Иркутской области. И никому не рассказывал, что истинной причиной перевода в другой регион были все те же шпионские игрища. Он заигрался, перемудрил, ситуация вышла из-под контроля, что привело к массовым беспорядкам в колонии со всеми вытекающими отсюда колото-резаными и черепно-мозговыми последствиями. Начальник лагеря, догадавшийся, что волнения возникли не на пустом месте, а ввиду комбинаторских способностей кума, вызвал последнего и предложил по-хорошему искать новое место, пообещав оказать протекцию и снабдить отличными характеристиками. В случае же отказа пригрозил позорным выдворением из Системы, а то и судебным преследованием.
Подходящая вакансия нашлась в тихомирской колонии. И хотя до Тихомирска было далековато, Федор Васильевич прихватил жену с ребенком и немедля перебрался на новое место. Его хорошо встретили, вручили ключи от служебной квартиры в Потеряхино-2 и благословили на честный труд. Пока он трудился без нареканий, хотя и не сходился в вопросах воспитания с хозяином. Но хозяину было важнее, чтобы место кума вновь не оказалось вакантно, поэтому в жесткую конфронтацию с Гладких он не вступал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– А сел за что?
– Примерно за что и ты. Удачно подрался на танцах. С тяжкими телесными последствиями для потерпевшего. Четыре года строгого режима. А здесь попал под правильное влияние… Воспитали паренька в нужном русле. А он теперь доверие оправдывает. Понятия блюдет… Вот месяц назад вору ладонь раздробил. Лично. Ломиком. Тот пачку сигарет скрысил. Не мужику, не чухарю сраному, а вору, прикинь! И никто не дернулся. Потому как и на воле его блатные уважают, и в зонах.
– Ну а вы что?
– А мы его даже в ШИЗО посадить не можем. Зона взбунтуется или голодовку объявит. Сразу демократы забеспокоятся, комиссии всякие налетят. А нам оно надо?.. Но самое для тебя поганое, что ментов он ненавидит. Еще с первой судимости. Говорят, во время бунтов двоих наших подрезал, да не доказали… Я к чему это тебе рассказываю, Женя… Мы все-таки из одного окопа, как Шарапов говорил. Помогать друг другу должны. Я вот тебя хочу с активистами посадить, в первый отряд. Там тебя прессовать не будут, они на УДО[4] метят, лишние разборки им ни к чему… Ну, конечно, и от тебя кое-что потребуется…
Кольцов уже догадался, куда клонит начальник оперчасти. И особо не удивился, потому что еще совсем недавно был в его шкуре. Ну или почти в его. И тоже предлагал знающим людям свою дружбу.
– Хочешь, чтоб постукивал? – Он кивнул на лозунг про дорогу к дому.
Гладких укоризненно поднял палец, реагируя на неполиткорректное слово «стучать»:
– Помогал…
– Ага… – кивнул Кольцов. – Дровишек в баню потаскать, пол в кабинете вымыть… Слушай, коллега, давай не будем держать друг друга за пионеров, ладно? Хочешь подписку взять, так и объясняй. Стесняться не надо. Я не пацан, пойму. Сам народ вербовал.
– Ну, допустим…
– За предложение помочь, конечно, спасибо. Только, ежели меня зарезать захотят, то зарежут, хоть ты меня прапорами с собаками обставишь. А в стуке уличат, так и вообще, без вариантов. Насчет же окопа так скажу – извини, но теперь я в другом. Поэтому «барабанить» не буду.
– Но ты же опер! – с пафосом надавил кум. – Всю жизнь этих волков давил! А сейчас в кусты?!
– Так я теперь тоже волк. Вроде как…
– Ты не спеши пока… – Гладких не скрывал своего недовольства. – Пара дней еще есть. Я ж тебя не прошу специально базары подслушивать и в разборки зэковские влезать. Так, если случайно где-то что-то услышишь… А насчет безопасности не переживай: надо будет – обеспечим.
В последнее Кольцов не очень поверил, кум не волшебник. Пусть про защиту лопушку молодому грузит.
– Ничего я не услышу… Глухой. В Чечне контузило.
Это было сказано таким тоном, что кум сразу понял: дальнейшие уговоры бесполезны. Добрые уговоры. Гладких поднялся из-за стола.
– Ладно, ступай, – махнул он рукой, – Но, если вдруг надумаешь… Всегда рады. Кол-лега. Здоровья тебе. Крепкого.
Когда Кольцов скрылся за дверью, начальник «оперетты» сорвал трубку местного телефона и приказал дежурному:
– Шамаева ко мне! Из четвертого отряда.
Федор Васильевич был откровенно огорчен. Он не предполагал, что с бывшим опером возникнут какие-то проблемы. Практически все осужденные менты, попавшие на общую зону, безо всяких капризов давали подписку о сотрудничестве, понимая, что им грозит в случае отказа. Видимо, этот ухарь и вправду контуженный. Ничего, вылечим. Есть верное лекарство – кулакаин.
В отличие от хозяина, мечтавшего о спокойствии в зоне, кума плавное течение жизни не устраивало. Отчасти в силу служебной необходимости – от него требуют раскрывать преступления, а значит, добывать оперативную информацию, которая в тихой воде не всплывет. Стало быть, воду надо баламутить, чтобы поднять всю тину со дна. Сталкивать народ лбами, провоцировать на активные действия. Тогда появится результат и, соответственно, показатели.
Но главное, что служебная необходимость начинала постепенно перерастать в неслужебную. Своего рода производственная деформация. Гладких уже не представлял свою жизнь без интриг, игрищ, комбинаций, «мутиловок». Ему постоянно надо было с кем-то бороться. Он получал от этого почти животное наслаждение, как поэт от удачно найденной рифмы, а наркоман – от долгожданной дозы. При отсутствии борьбы начинались ломки. Пока без пены изо рта, но довольно мучительные. Самое страшное, что Федор Васильевич искренне считал себя высоким профессионалом и мастером. Не Штирлиц, конечно, но партии разыгрывать умеет. И еще какие партии! Учебники писать можно. Все-таки скоро как десять лет этим живет.
Поэтому отказ какого-то новичка он воспринял как личное оскорбление. И, естественно, решил доказать общественности, что он не «кузнечик зеленый» и не зря носит майорские погоны. Рано или поздно этот герой приползет к нему на карачках с подпиской в зубах и будет готов сдать даже родную маму, невесту или кто там у него есть. Иначе сам станет невестой. Методов убеждения хватит.
В тихомирской колонии Гладких действительно трудился не так давно, всего полгода. До этого служил в Иркутской области. И никому не рассказывал, что истинной причиной перевода в другой регион были все те же шпионские игрища. Он заигрался, перемудрил, ситуация вышла из-под контроля, что привело к массовым беспорядкам в колонии со всеми вытекающими отсюда колото-резаными и черепно-мозговыми последствиями. Начальник лагеря, догадавшийся, что волнения возникли не на пустом месте, а ввиду комбинаторских способностей кума, вызвал последнего и предложил по-хорошему искать новое место, пообещав оказать протекцию и снабдить отличными характеристиками. В случае же отказа пригрозил позорным выдворением из Системы, а то и судебным преследованием.
Подходящая вакансия нашлась в тихомирской колонии. И хотя до Тихомирска было далековато, Федор Васильевич прихватил жену с ребенком и немедля перебрался на новое место. Его хорошо встретили, вручили ключи от служебной квартиры в Потеряхино-2 и благословили на честный труд. Пока он трудился без нареканий, хотя и не сходился в вопросах воспитания с хозяином. Но хозяину было важнее, чтобы место кума вновь не оказалось вакантно, поэтому в жесткую конфронтацию с Гладких он не вступал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76