Только я по документам на два дня старше.
Смоляной камешек на деревянной шайбе… Круговая линия в десяти сантиметрах от основания заготовки, чтобы орнамент не соскользнул чересчур низко…
Он пытался восстановить свое душевное состояние в ту минуту, когда Виктор заявил об их родстве. Нет, он не был к этому готов, хотя предчувствовал нечто подобное, вышагивая рядом со своим двойником. Но, услышав это от Виктора, он упрямо, едва ли не яростно, отказывался поверить очевидному. Потому что не хотел верить, отмахивался от приводимых фактов, лихорадочно выискивал контраргументы. Ему этот человек был неприятен, но повернуться и уйти Эрик не мог, другой возможности выяснить это недоразумение, говорил он себе, не представится. Я остаюсь, чтобы выяснить истину, установить, что никакого брата у меня не было, нет и не будет, отмести необоснованные подозрения от матери. Уговаривал, убеждал себя и все же был сам не свой. У меня есть брат.
Брат.
Как теперь вести себя дома? Как ни старайся, по-старому не получится. Надо поостеречься, чтобы мать не увидела Виктора. Она больна, для нее это может кончиться плохо. И ничего больше у нее не спрашивать. Утром она и так выглядела встревоженной. Где уж ей в одиночку было управиться с двумя мальчишками? Мать-одиночка… И все равно это не оправдание. Понять можно, оправдать нельзя.
Кто-то легонько стукнул его по плечу. Эрик обернулся, увидел Витольда. Из-за шума не было слышно слов, и Витольд жестами показал, чтобы он выключил агрегат.
Эрик слез с высокого табурета и вышел с Витольдом за дверь.
— Одолжи до получки, — сказал Витольд.
— Сколько?
— А сколько ты можешь?
— Надо прикинуть.
— Зинка из резального продает модные туфли. Купила, а жмут. Хочу взять для Сони, ей в самый раз.
Прошла третья неделя, как Витольд вернулся из наркологической лечебницы. Держался пока молодцом и работал как вол. Соня расцвела, помолодела, но внимательный человек мог прочесть в ее глазах полный страха вопрос: «Надолго ли?»
— Пошли в раздевалку, посмотрю, что у меня там в кошельке.
— Я с получки отдам!
— Ладно… Слышал.
А если Виктор ошибается? Конечно, может быть и ошибка. Пока до конца не проверено, нечего и голову ломать. Дни рождения почему-то не совпадают. Виктор на два дня старше. Стоп! Может, это его очередная мошенническая выходка? На всякий случай надо позвонить в милицию следователю Дауке. Как мне сразу не пришло в голову, что все это может быть обыкновенным жульничеством? Хотя… Что он может у меня выманить? Ничего. Ровным счетом ничего. И все-таки Дауке надо было позвонить.
После работы Эрик должен был встретиться с Виктором. Вазов-Войский надеялся за эти дни раздобыть новые факты.
— Добрый вечер!
— Привет!
— Куда пойдем?
— Какая разница. Особых новостей нет. Сдается мне, я нашел объяснение, почему не совпадают дни рождения. Если меня подменили, то я ведь живу с датой рождения того, другого ребенка.
— В принципе верно.
— И еще. Сдается, и у тебя мать ненастоящая, тебя тоже усыновили.
— Чем дальше в лес, тем больше дров… Что ты еще наплетешь?
— С больницей у меня все, больше сведений не наскрести. Может, ты попробуешь?
— Вот уж чего не умею.
— Сходи, поговори.
— С кем?
— Сестрички, доктора… В городском архиве у тебя нет связей?
— У меня нигде нет связей. Ты думаешь, в архиве еще хранятся больничные документы тех лет?
— Где-то должны же они храниться.
— Двадцать пять лет… Многовато.
— Ну, бывай. Как-нибудь объявлюсь. Вечерком.
— Где ты работаешь?
— Свободный художник. О работе в другой раз, мой трамвай идет.
— Ты женат? Дети у тебя есть?
— Бывай!
Почему мать мне никогда не говорила: «Вот здесь, в этой больнице, ты появился на свет»? Странно, кажется, матери обычно это говорят. Здесь ты родился. За этими окнами.
Здесь ты родился! Звучит замечательно, торжественно, почему же мне никогда этого не говорили?
Вечером, за ужином, он нервничал, боялся, что слово, сказанное невпопад, может выдать его с головой. Но временами исподволь смотрел на мать, как на чужую женщину. В конце концов уговорил Ивету удрать в кино. На последний сеанс.
Прошло еще несколько беспокойных дней. В мозгу у него складывались версии, одна другой причудливей. Эрик старался задержаться на работе подольше, иногда выручало какое-нибудь затянувшееся заседание в исполкоме. И все-таки ничто не помогало, нервы были напряжены до предела, в любую минуту у него могло вырваться: «Все ложь, мать! Я имею право знать правду!»
Наконец Виктор объявился снова, и оказалось, что он, Эрик, ждет его с огромным нетерпением. Он уже испытывал к нему какое-то родственное чувство — они оба были обмануты, но связывало их, пожалуй, не только это.
— Я придумал, — сказал Виктор. — Мы должны начать с другого конца. С тебя. Меня подменили, на меня не может быть никаких документов, зато если тебя усыновили… Дошло?
— Не совсем.
— Если тебя усыновили, записи о тебе должны быть в детдоме. Я узнал, в каком. Айда, авось еще застанем директора и врача.
— Насколько я знаю, таких сведений не выдают.
— Но это не значит, что нельзя попробовать.
Они направились к ближайшей троллейбусной остановке.
— Знал бы я, что ты сегодня придешь…
— И что же?
— Привел бы показать свою дочку. Шустрая девчонка.
— Не надо, — поморщился Виктор.
— Почему? — не понял Эрик.
— Потом она закидает тебя вопросиками, заврешься, как сивый мерин. И подумай, что она наговорит дома. Ни к чему это.
Детдом размещался в бывшем особняке, в тихом переулке, в тени высоких ясеней. Со стороны лужайки, отделенной от улицы декоративным забором из кованого чугуна и рядом серебристых елей, доносился хор детских голосов.
— Опоздали, — сделал вывод Виктор.
Все же тяжелая наружная дверь поддалась, и они очутились в просторном вестибюле. Стены и потолок были обшиты дубовыми панелями с цветными гербами — по всей вероятности, то были гербы знатных ливонских родов. Наверх вела деревянная лестница с резными перилами.
— Похоже, здесь жил маркиз или граф, — озираясь по сторонам, с оттенком почтительности в голосе сказал Эрик.
— И ты. Я надеюсь, и ты здесь жил… Потопали наверх, директора везде и всюду сидят на втором этаже.
В коридоре, тоже обшитом деревом, но менее дорогим и без гербов, они услышали два исполненных ненависти женских голоса.
— Нет, тут определенно есть живые люди, — усмехнулся Виктор.
Разговор доносился из директорского кабинета. Они переглянулись и решили обождать у дверей.
— Вы женщина-а-а… вы должны понимать материнское чувство! У меня сердце разрывается! Верните мне ребенка-а-а… — Она выла так, что мороз по коже подирал. — Отдайте мне ребенка-а-а… Я хочу воспитывать сама-а…
— Воспитывать? Нет, не воспитывать вы хотите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Смоляной камешек на деревянной шайбе… Круговая линия в десяти сантиметрах от основания заготовки, чтобы орнамент не соскользнул чересчур низко…
Он пытался восстановить свое душевное состояние в ту минуту, когда Виктор заявил об их родстве. Нет, он не был к этому готов, хотя предчувствовал нечто подобное, вышагивая рядом со своим двойником. Но, услышав это от Виктора, он упрямо, едва ли не яростно, отказывался поверить очевидному. Потому что не хотел верить, отмахивался от приводимых фактов, лихорадочно выискивал контраргументы. Ему этот человек был неприятен, но повернуться и уйти Эрик не мог, другой возможности выяснить это недоразумение, говорил он себе, не представится. Я остаюсь, чтобы выяснить истину, установить, что никакого брата у меня не было, нет и не будет, отмести необоснованные подозрения от матери. Уговаривал, убеждал себя и все же был сам не свой. У меня есть брат.
Брат.
Как теперь вести себя дома? Как ни старайся, по-старому не получится. Надо поостеречься, чтобы мать не увидела Виктора. Она больна, для нее это может кончиться плохо. И ничего больше у нее не спрашивать. Утром она и так выглядела встревоженной. Где уж ей в одиночку было управиться с двумя мальчишками? Мать-одиночка… И все равно это не оправдание. Понять можно, оправдать нельзя.
Кто-то легонько стукнул его по плечу. Эрик обернулся, увидел Витольда. Из-за шума не было слышно слов, и Витольд жестами показал, чтобы он выключил агрегат.
Эрик слез с высокого табурета и вышел с Витольдом за дверь.
— Одолжи до получки, — сказал Витольд.
— Сколько?
— А сколько ты можешь?
— Надо прикинуть.
— Зинка из резального продает модные туфли. Купила, а жмут. Хочу взять для Сони, ей в самый раз.
Прошла третья неделя, как Витольд вернулся из наркологической лечебницы. Держался пока молодцом и работал как вол. Соня расцвела, помолодела, но внимательный человек мог прочесть в ее глазах полный страха вопрос: «Надолго ли?»
— Пошли в раздевалку, посмотрю, что у меня там в кошельке.
— Я с получки отдам!
— Ладно… Слышал.
А если Виктор ошибается? Конечно, может быть и ошибка. Пока до конца не проверено, нечего и голову ломать. Дни рождения почему-то не совпадают. Виктор на два дня старше. Стоп! Может, это его очередная мошенническая выходка? На всякий случай надо позвонить в милицию следователю Дауке. Как мне сразу не пришло в голову, что все это может быть обыкновенным жульничеством? Хотя… Что он может у меня выманить? Ничего. Ровным счетом ничего. И все-таки Дауке надо было позвонить.
После работы Эрик должен был встретиться с Виктором. Вазов-Войский надеялся за эти дни раздобыть новые факты.
— Добрый вечер!
— Привет!
— Куда пойдем?
— Какая разница. Особых новостей нет. Сдается мне, я нашел объяснение, почему не совпадают дни рождения. Если меня подменили, то я ведь живу с датой рождения того, другого ребенка.
— В принципе верно.
— И еще. Сдается, и у тебя мать ненастоящая, тебя тоже усыновили.
— Чем дальше в лес, тем больше дров… Что ты еще наплетешь?
— С больницей у меня все, больше сведений не наскрести. Может, ты попробуешь?
— Вот уж чего не умею.
— Сходи, поговори.
— С кем?
— Сестрички, доктора… В городском архиве у тебя нет связей?
— У меня нигде нет связей. Ты думаешь, в архиве еще хранятся больничные документы тех лет?
— Где-то должны же они храниться.
— Двадцать пять лет… Многовато.
— Ну, бывай. Как-нибудь объявлюсь. Вечерком.
— Где ты работаешь?
— Свободный художник. О работе в другой раз, мой трамвай идет.
— Ты женат? Дети у тебя есть?
— Бывай!
Почему мать мне никогда не говорила: «Вот здесь, в этой больнице, ты появился на свет»? Странно, кажется, матери обычно это говорят. Здесь ты родился. За этими окнами.
Здесь ты родился! Звучит замечательно, торжественно, почему же мне никогда этого не говорили?
Вечером, за ужином, он нервничал, боялся, что слово, сказанное невпопад, может выдать его с головой. Но временами исподволь смотрел на мать, как на чужую женщину. В конце концов уговорил Ивету удрать в кино. На последний сеанс.
Прошло еще несколько беспокойных дней. В мозгу у него складывались версии, одна другой причудливей. Эрик старался задержаться на работе подольше, иногда выручало какое-нибудь затянувшееся заседание в исполкоме. И все-таки ничто не помогало, нервы были напряжены до предела, в любую минуту у него могло вырваться: «Все ложь, мать! Я имею право знать правду!»
Наконец Виктор объявился снова, и оказалось, что он, Эрик, ждет его с огромным нетерпением. Он уже испытывал к нему какое-то родственное чувство — они оба были обмануты, но связывало их, пожалуй, не только это.
— Я придумал, — сказал Виктор. — Мы должны начать с другого конца. С тебя. Меня подменили, на меня не может быть никаких документов, зато если тебя усыновили… Дошло?
— Не совсем.
— Если тебя усыновили, записи о тебе должны быть в детдоме. Я узнал, в каком. Айда, авось еще застанем директора и врача.
— Насколько я знаю, таких сведений не выдают.
— Но это не значит, что нельзя попробовать.
Они направились к ближайшей троллейбусной остановке.
— Знал бы я, что ты сегодня придешь…
— И что же?
— Привел бы показать свою дочку. Шустрая девчонка.
— Не надо, — поморщился Виктор.
— Почему? — не понял Эрик.
— Потом она закидает тебя вопросиками, заврешься, как сивый мерин. И подумай, что она наговорит дома. Ни к чему это.
Детдом размещался в бывшем особняке, в тихом переулке, в тени высоких ясеней. Со стороны лужайки, отделенной от улицы декоративным забором из кованого чугуна и рядом серебристых елей, доносился хор детских голосов.
— Опоздали, — сделал вывод Виктор.
Все же тяжелая наружная дверь поддалась, и они очутились в просторном вестибюле. Стены и потолок были обшиты дубовыми панелями с цветными гербами — по всей вероятности, то были гербы знатных ливонских родов. Наверх вела деревянная лестница с резными перилами.
— Похоже, здесь жил маркиз или граф, — озираясь по сторонам, с оттенком почтительности в голосе сказал Эрик.
— И ты. Я надеюсь, и ты здесь жил… Потопали наверх, директора везде и всюду сидят на втором этаже.
В коридоре, тоже обшитом деревом, но менее дорогим и без гербов, они услышали два исполненных ненависти женских голоса.
— Нет, тут определенно есть живые люди, — усмехнулся Виктор.
Разговор доносился из директорского кабинета. Они переглянулись и решили обождать у дверей.
— Вы женщина-а-а… вы должны понимать материнское чувство! У меня сердце разрывается! Верните мне ребенка-а-а… — Она выла так, что мороз по коже подирал. — Отдайте мне ребенка-а-а… Я хочу воспитывать сама-а…
— Воспитывать? Нет, не воспитывать вы хотите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62