– Возвращаюсь вот из ночного рейса… Еду и думаю: может, сегодня к утренней дойке Лена встала, а не вы…
– Спит еще твоя Лена, – засмеялась женщина, окончательно успокаиваясь. – В два часа ночи заявилась меня проведать – и теперь спит. А ты, значит, и есть тот самый, которого я сама же к дочке с посылкой…
– Я и есть.
– Ну тогда, выходит, будем знакомы по второму разу. А то ты и есть – и тебя вроде как и нет. Дочка мне все уши про тебя прожужжала, а чтобы домой на чай пригласить…
– Потому-то я сегодня и нанес этот столь необходимый визит.
– Нанес? Необходимый? Будет тебе дурака-то валять! Не мне же ты его, сам поначалу признался, собирался этот визит-транзит нанести. Ну да соловья баснями не кормят, пойдем в избу, передохнешь малость, молочка попьешь, а там между делом Лена соберется и тебя проводит.
– Спасибо. Но сейчас никак не могу. Когда горит
план, то не к лицу ударникам пятилетки…
– Какой план? Какая пятилетка? Какое «не к лицу»? На тебе же и лица-то нет.
– Все равно мне не до передышки. Дела с финансовым интересом.
– Нужный из тебя получился бы зятек. Но – для моих прижимистых соседей. А коли по мне, так всех же денег, сынок, вовек не заработаешь.
– Попробую хотя бы некоторую часть… Кланяйтесь от меня Лене, И простите меня обе…
– За что, сынок?
– За все.
Машина раздерганно уносила человека к переправе, машина завывала перегревшимся мотором, а сам человек за баранкой в это же время подетально представлял себе, забывая о неослабевающей боли в плече: вот прокая женщина вешает ведро с парным молоком на крюк и начинает хлопотать по дому. Вот женщина (для него, для будущего зятя) наливает свежей воды в умывальник, вот она на цыпочках, чтобы не враз разбудить разоспавшуюся дочь, приносит брусочек мыла и полотенце, а вот всплескивает руками, когда Чудак пытается извлечь из походного мешка свои шоферские – холостяцкие! – и мыло и полотенце. Женщине разведчик (и такое случается!) давеча сказал правду: «Не до передышки» – и машина буквально рвется к утренней переправе, в то время как Федор видит себя умытого, легко осилившего с душистым домашним хлебом целый жбанчик парного молока и после этого прикорнувшего ненадолго прямо за столом в прохладной горнице с завешанными окнами и дощатым полом, устеленным особым набором пахучих трав.
Усвоив, что только лишь крохой
И можно пропасть ни за грош,
Во всю свою толщь над дорогой
Ты, пыльная туча, плывешь.
Плывешь и растешь без заминки
Над ним, надо мной, над страной
Клубами – пылинка к пылинке –
Меж небом и твердью земной.
Клубами – ты этим могуча…
Но есть у природы права
На то, чтоб за тучею – туча,
А за синевой – синева.
Левый берег, куда, выполнив, кажется, все же удачно обманный свой маневр, надеялся попасть Чудак, спасительный этот левый берег выглядел довольно пестрой и хаотично сгруппировавшейся деревушкой. Каждый там дом, что твой сказочный терем-теремок, строился как Бог на душу положит, каждый хозяин двора был там сам себе и каменщик, и плотник, и возносимый на крыльях неукротимой фантазии архитектор. Правда, кровные средства, а значит, и личные возможности были у всех разные, в результате чего один для своей семьи возводил, к примеру, добротную пятистенку с двумя горницами и окнами в резных кружевах снаружи, а другой… А другому – чаще всего лентяю или любителю хмельной бутылки – по карману оказывался вроде бы и двухэтажный, но такой домишко, нижняя часть которого, правда, была еще все-таки рубленой, а уж верхняя-то, верхняя, используемая только летом, обшивалась лишь кое-как тесом да с тем и подводилась под соломенную крышу.
– У нас, на левом, дела нонеча веселее закрутились, – громко объявила жизнерадостная старуха, поосновательней, словно паук в своей паутине, умащиваясь на перевернутой круглым дном вверх плетеной корзине после того, как паром отчалил от берега. – У нас теперича любая банька даром что мхом заросла и подслеповатыми оконцами на мир божий таращится, а все, гляди-ка ты на нее, почти на городской улице стоит.
– У вас, на левом, теперь коммунизм, – подтвердил молоденький милиционер-сержант, привалившийся к деревянным поручням, как всегда, перегруженного сверх всякой меры парома. – Наши, с правого, к вам в ларьки да магазины не зря зачастили.
– То-то и беда, что нет от чужих отбоя. – Не выходившему и даже не высовывавшемуся из кабины своего грузовика Федору был виден лишь дешевенький гребень в седых волосах старухи, собранных в узел. – Учинить бы надо и такой коленкор, как при коммунизме: чтобы все в наших магазинах отпускали только своим.
– Вот тебе раз, дедушка Тарас! А все другие что же? Они ведь не совсем чтобы уж для коммунизма чужие!
– Совсем, не совсем, а на полный список жителев у нас товаров один хрен не хватит, – не унималась принципиальная старуха-реформистка. – Ты бы, милок, присоветовал своему милицейскому начальству пачпорта у людей проверить перед посадкой-то на паром.
– По паспортам, мамаша, в тюрьму сажают, а не на паром! Да и сам я, извини-подвинься, из правобережных, – хохотнул сержант. – К тому же к вам и вплавь, если что добраться запросто можно. А паспорт – он я впредь не всем и не всегда в подмогу. Вон и пограничники на «газиках», и автоинспекторы на своих мотоциклах все проселки и лесополосы прочесывают со вчерашнего вечера. Тоже задумали у одного тут проверить паспорт – и никаких следов…
Сейчас в ощутимо разогревшейся на солнце кабине, в жестяной этой каморке Федора стало мутить еще сильней, и он, чтобы хоть как-то отвлечься, думал о приближающемся с каждым мгновением том благодатном и притягательном Левобережье. Что ж, на левом берегу и вправду появилась теперь своя водокачка, которая, надо сознаться, воду подавала пока лишь в строения на самой набережной да разве что еще в избы на соседних улицах, а подале от реки, как и прежде, у колодцев по-старинному поскрипывали ворот или журавель и раскачивались хозяйственные«(преимущественна оцинкованные) ведра на простых или расписных коромыслах – Слева от водокачки, если смотреть от реки, построили два одноэтажных магазина и одну двухэтажную школу, а чуть отступя от нее, в сером и длинном бараке, куда в войну гестаповцы, накапливая его там перед расстрелом, сгоняли еврейское население, оборудовали местную больницу со своими небольшими хирургическим и. зубопротезным кабинетами.
– Сами солдатики небось его опасаются.
– Кого?
– Кого! Кого! Хрена мово! А того, говорю, что с паспортом, вот кого, – вызывающе взглянула на милиционера старуха. – Ну как он возьмет да и предъявит им гранату заместо документов. Наши партизаны частенько так и делали, когда натыкались на дотошных полицаев.
– Так то ж на полицаев… На фашистских, можно сказать, прихвостней…
– А для того, с паспортом который, и мы с тобой тоже чьи-нибудь прихвостни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Спит еще твоя Лена, – засмеялась женщина, окончательно успокаиваясь. – В два часа ночи заявилась меня проведать – и теперь спит. А ты, значит, и есть тот самый, которого я сама же к дочке с посылкой…
– Я и есть.
– Ну тогда, выходит, будем знакомы по второму разу. А то ты и есть – и тебя вроде как и нет. Дочка мне все уши про тебя прожужжала, а чтобы домой на чай пригласить…
– Потому-то я сегодня и нанес этот столь необходимый визит.
– Нанес? Необходимый? Будет тебе дурака-то валять! Не мне же ты его, сам поначалу признался, собирался этот визит-транзит нанести. Ну да соловья баснями не кормят, пойдем в избу, передохнешь малость, молочка попьешь, а там между делом Лена соберется и тебя проводит.
– Спасибо. Но сейчас никак не могу. Когда горит
план, то не к лицу ударникам пятилетки…
– Какой план? Какая пятилетка? Какое «не к лицу»? На тебе же и лица-то нет.
– Все равно мне не до передышки. Дела с финансовым интересом.
– Нужный из тебя получился бы зятек. Но – для моих прижимистых соседей. А коли по мне, так всех же денег, сынок, вовек не заработаешь.
– Попробую хотя бы некоторую часть… Кланяйтесь от меня Лене, И простите меня обе…
– За что, сынок?
– За все.
Машина раздерганно уносила человека к переправе, машина завывала перегревшимся мотором, а сам человек за баранкой в это же время подетально представлял себе, забывая о неослабевающей боли в плече: вот прокая женщина вешает ведро с парным молоком на крюк и начинает хлопотать по дому. Вот женщина (для него, для будущего зятя) наливает свежей воды в умывальник, вот она на цыпочках, чтобы не враз разбудить разоспавшуюся дочь, приносит брусочек мыла и полотенце, а вот всплескивает руками, когда Чудак пытается извлечь из походного мешка свои шоферские – холостяцкие! – и мыло и полотенце. Женщине разведчик (и такое случается!) давеча сказал правду: «Не до передышки» – и машина буквально рвется к утренней переправе, в то время как Федор видит себя умытого, легко осилившего с душистым домашним хлебом целый жбанчик парного молока и после этого прикорнувшего ненадолго прямо за столом в прохладной горнице с завешанными окнами и дощатым полом, устеленным особым набором пахучих трав.
Усвоив, что только лишь крохой
И можно пропасть ни за грош,
Во всю свою толщь над дорогой
Ты, пыльная туча, плывешь.
Плывешь и растешь без заминки
Над ним, надо мной, над страной
Клубами – пылинка к пылинке –
Меж небом и твердью земной.
Клубами – ты этим могуча…
Но есть у природы права
На то, чтоб за тучею – туча,
А за синевой – синева.
Левый берег, куда, выполнив, кажется, все же удачно обманный свой маневр, надеялся попасть Чудак, спасительный этот левый берег выглядел довольно пестрой и хаотично сгруппировавшейся деревушкой. Каждый там дом, что твой сказочный терем-теремок, строился как Бог на душу положит, каждый хозяин двора был там сам себе и каменщик, и плотник, и возносимый на крыльях неукротимой фантазии архитектор. Правда, кровные средства, а значит, и личные возможности были у всех разные, в результате чего один для своей семьи возводил, к примеру, добротную пятистенку с двумя горницами и окнами в резных кружевах снаружи, а другой… А другому – чаще всего лентяю или любителю хмельной бутылки – по карману оказывался вроде бы и двухэтажный, но такой домишко, нижняя часть которого, правда, была еще все-таки рубленой, а уж верхняя-то, верхняя, используемая только летом, обшивалась лишь кое-как тесом да с тем и подводилась под соломенную крышу.
– У нас, на левом, дела нонеча веселее закрутились, – громко объявила жизнерадостная старуха, поосновательней, словно паук в своей паутине, умащиваясь на перевернутой круглым дном вверх плетеной корзине после того, как паром отчалил от берега. – У нас теперича любая банька даром что мхом заросла и подслеповатыми оконцами на мир божий таращится, а все, гляди-ка ты на нее, почти на городской улице стоит.
– У вас, на левом, теперь коммунизм, – подтвердил молоденький милиционер-сержант, привалившийся к деревянным поручням, как всегда, перегруженного сверх всякой меры парома. – Наши, с правого, к вам в ларьки да магазины не зря зачастили.
– То-то и беда, что нет от чужих отбоя. – Не выходившему и даже не высовывавшемуся из кабины своего грузовика Федору был виден лишь дешевенький гребень в седых волосах старухи, собранных в узел. – Учинить бы надо и такой коленкор, как при коммунизме: чтобы все в наших магазинах отпускали только своим.
– Вот тебе раз, дедушка Тарас! А все другие что же? Они ведь не совсем чтобы уж для коммунизма чужие!
– Совсем, не совсем, а на полный список жителев у нас товаров один хрен не хватит, – не унималась принципиальная старуха-реформистка. – Ты бы, милок, присоветовал своему милицейскому начальству пачпорта у людей проверить перед посадкой-то на паром.
– По паспортам, мамаша, в тюрьму сажают, а не на паром! Да и сам я, извини-подвинься, из правобережных, – хохотнул сержант. – К тому же к вам и вплавь, если что добраться запросто можно. А паспорт – он я впредь не всем и не всегда в подмогу. Вон и пограничники на «газиках», и автоинспекторы на своих мотоциклах все проселки и лесополосы прочесывают со вчерашнего вечера. Тоже задумали у одного тут проверить паспорт – и никаких следов…
Сейчас в ощутимо разогревшейся на солнце кабине, в жестяной этой каморке Федора стало мутить еще сильней, и он, чтобы хоть как-то отвлечься, думал о приближающемся с каждым мгновением том благодатном и притягательном Левобережье. Что ж, на левом берегу и вправду появилась теперь своя водокачка, которая, надо сознаться, воду подавала пока лишь в строения на самой набережной да разве что еще в избы на соседних улицах, а подале от реки, как и прежде, у колодцев по-старинному поскрипывали ворот или журавель и раскачивались хозяйственные«(преимущественна оцинкованные) ведра на простых или расписных коромыслах – Слева от водокачки, если смотреть от реки, построили два одноэтажных магазина и одну двухэтажную школу, а чуть отступя от нее, в сером и длинном бараке, куда в войну гестаповцы, накапливая его там перед расстрелом, сгоняли еврейское население, оборудовали местную больницу со своими небольшими хирургическим и. зубопротезным кабинетами.
– Сами солдатики небось его опасаются.
– Кого?
– Кого! Кого! Хрена мово! А того, говорю, что с паспортом, вот кого, – вызывающе взглянула на милиционера старуха. – Ну как он возьмет да и предъявит им гранату заместо документов. Наши партизаны частенько так и делали, когда натыкались на дотошных полицаев.
– Так то ж на полицаев… На фашистских, можно сказать, прихвостней…
– А для того, с паспортом который, и мы с тобой тоже чьи-нибудь прихвостни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28