Им, дескать, нужно было удостовериться, что Найдан-ван — сатанист, что он готов продать душу дьяволу и, значит, заслуживает смерти. Будто бы после того, как Рогов предъявил этим людям подписанный кровью договор, князь и был убит одним из членов этой секты. Сердечный приступ— легенда, сочиненная чиновниками из министерства иностранных дел, чтобы не портить отношений с Пекином. Более того! Вы по-дружески предупредили Каменского, что теперь, после опубликования «Театра теней», ему самому тоже вынесен смертный приговор. Мол, в нем видят потенциального доносчика, но приговор еще может быть отменен, если с его стороны будет проявлено благоразумие.
— И он поверил в этот вздор? — засомневался Шахов.
— Нет. Даже при его нездоровой фантазии, на что, собственно, и был расчет, поверить все-таки было трудно. Разозлившись, он решил немедленно предать гласности историю с Найдан-ваном и обратился в «Голос».
Иван Дмитриевич стоял у окна. Оно выходило на улицу, фонари горели ярко, но карниз мешал видеть то, что творится внизу.
— Судить вас никто не стал бы, — говорил Зейдлиц, — однако под угрозу была поставлена ваша карьера, ваша репутация в научных и дипломатических кругах, и вот тогда-то вы инсценировали покушение на Караванной. Сами вы находились внутри кареты, кучером в маске был Рогов как более молодой и физически сильный из вас двоих. Целил он мимо, убивать Каменского вы еще не собирались. Вы хотели убедить его, что эти фанатики существуют на самом деле, что они есть. На сей раз это вам удалось. Он отказался от мысли сделать заявление для прессы, но очень скоро понял, что его дурачат…
— Простите, — вставил Иван Дмитриевич, — вы так и не объяснили, от кого он узнал историю гибели Найдан-вана.
— Или от мадам Роговой, или, что вероятнее, от вас, мадам, — усмехнулся Зейдлиц, переводя взгляд на Елену Карловну. — Судьба не носит колокольчика на шее. Быть может, разглашая тайну, доверенную вам мужем, вы всего лишь хотели подарить любовнику оригинальный сюжет для рассказа. Говорят, ему не хватало сюжетов.
Он умолк. В тишине отчетливо прозвучал мерзлый голос вдовы:
— Стерва.
— Это говоришь мне ты? -стремительно повернулась к ней Елена Карловна. — Ты? Твой муж потому и застрелился, что ты ему изменяла.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Тургенев, поднимаясь.
— Не хотите узнать, что было дальше? — спросил Шахов.
— Нет. Спасибо.
— Напрасно. Каков сюжет!
— Не в моем вкусе.
Тургенев поцеловал руку вдове, ни слова не сказавшей ему на прощанье, холодно кивнул остальным и вышел. Дверь осталась открытой. В передней, выискивая под вешалкой свои калоши, вытягивая шарф из рукава пальто, он еще слышал голос Зейдлица:
— Разоблачение не заставило бы себя ждать, и вы решились на крайнее средство. Все было продумано заранее. Зная, что в это время Каменский будет один дома, вы вошли в квартиру, а после покинули ее, никем не замеченные, но или вы слишком рано выдали свои намерения, или, как я уже говорил, револьвер осекся. Каменский успел схватить вас за горло, тогда вы или Рогов…
Внезапно на лестнице раздались шаги. В дверь позвонили.
Из записок Солодовникова
К вечеру восьмого дня пути открылся между холмами небольшой монастырь в тибетском стиле, с плоскими крышами храмов. Кирпичная оградка приветливо белела на фоне щебенистых осыпей, но чем ближе мы подъезжали, тем явственнее ощущался дух запустения. На дороге не видно было следов скота, площадка перед застенными субурганами поросла травой. Из ворот никто не вышел, в тишине слышался лишь тоскливый в своей безжизненной однотонности стук молитвенной мельницы, вращаемой ветром на кровле главного дугана. Внутри мы нашли разоренные кумирни и несколько скелетов, дочиста обглоданных лисами и дикими собаками. Очевидно, еще осенью тут бесчинствовала китайская солдатня, одни ламы были убиты, другие бежали и не спешили возвращаться, пока не падет Барс-хото. Мне объяснили, что, если обитель осквернена убийством и покинута, она становится жилищем злых духов. Чтобы отогнать их, мои спутники то и дело хлопали в ладоши. Ночевать тут никому не хотелось, лагерь был разбит за оградой. Быстро стемнело. В прозрачной атмосфере нагорья звезды горели ярко и сильно, созвездия резко бросались в глаза.
После ужина Баабар предложил прогуляться до монастыря, обещав показать кое-что любопытное. На всякий случай я прихватил карабин, и мы отправились. От луны было светло как днем. «Меня привозил сюда отец перед отъездом в Париж, — рассказывал Баабар. — Ширетуем этого монастыря был мой дядя, но сейчас он пережидает смутные времена в Эрдени-Дзу».
Мы подошли к главному дугану, посвященному, как выяснилось, все тому же Майдари. По углам крыши торчали медные не то трезубцы, не то трилистники на шестах, отдаленно напоминающие лилию Бурбонов. Я знал, что они каким-то образом символизируют будущее торжество буддизма над всеми остальными религиями. Под луной вдруг начинал блестеть то один, то другой, и золоченый ганжир соседней часовни отвечал им таким же воинственным блеском, не похожим на свет истины.
Ветер утих, молитвенная мельница умолкла. Мы свернули за угол, рогатая голова демона внезапно выросла из тьмы. От неожиданности я вздрогнул, но тут же увидел, что это всего лишь чучело быка. Оно стояло у входа в храм, как автомобиль у подъезда, чтобы Майдари или кто-то из его свиты в случае нужды мог воспользоваться им как транспортным средством.
Я провел рукой по вздыбленной распорками бычьей спине. В пальцах остался клок шерсти. «Мы отлично умеем бальзамировать мертвецов, но таксидермисты из нас неважные», — сказал Баабар. Лишь сухой воздух полупустыни предохранял это чучело от окончательного распада.
Скоро мы вышли к отдельно стоящему субургану, который еще издали показался мне странным. Насколько я мог судить в меру своего дилетантизма, он не относился ни к одной из восьми канонических разновидностей. Подойдя ближе и встав спиной к луне, я с удивлением понял, что передо мной не что иное, как громадный, грубо вытесанный из камня фаллос в полтора человеческих роста, священный «лингам» шиваитов, но слишком натуралистичный, чтобы видеть в нем только условный знак творящей божественной силы.
Нижнюю часть глыбы скульптор оставил необработанной, едва наметив эллипсоидные контуры двух ядер, как бы скрытых под естественными складками породы. Столп вырастал из нее, она составляла с ним одно целое и в то же время оделяла его энергией преодоленной тяжести. Выше, однако, не оставалось уже никаких недомолвок. Могучий ствол отвесно вздымался вверх, всей своей каменной мощью готовый раздвинуть, пронзить, распереть, извергнуть.
Я вопросительно взглянул на Баабара. Тот улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— И он поверил в этот вздор? — засомневался Шахов.
— Нет. Даже при его нездоровой фантазии, на что, собственно, и был расчет, поверить все-таки было трудно. Разозлившись, он решил немедленно предать гласности историю с Найдан-ваном и обратился в «Голос».
Иван Дмитриевич стоял у окна. Оно выходило на улицу, фонари горели ярко, но карниз мешал видеть то, что творится внизу.
— Судить вас никто не стал бы, — говорил Зейдлиц, — однако под угрозу была поставлена ваша карьера, ваша репутация в научных и дипломатических кругах, и вот тогда-то вы инсценировали покушение на Караванной. Сами вы находились внутри кареты, кучером в маске был Рогов как более молодой и физически сильный из вас двоих. Целил он мимо, убивать Каменского вы еще не собирались. Вы хотели убедить его, что эти фанатики существуют на самом деле, что они есть. На сей раз это вам удалось. Он отказался от мысли сделать заявление для прессы, но очень скоро понял, что его дурачат…
— Простите, — вставил Иван Дмитриевич, — вы так и не объяснили, от кого он узнал историю гибели Найдан-вана.
— Или от мадам Роговой, или, что вероятнее, от вас, мадам, — усмехнулся Зейдлиц, переводя взгляд на Елену Карловну. — Судьба не носит колокольчика на шее. Быть может, разглашая тайну, доверенную вам мужем, вы всего лишь хотели подарить любовнику оригинальный сюжет для рассказа. Говорят, ему не хватало сюжетов.
Он умолк. В тишине отчетливо прозвучал мерзлый голос вдовы:
— Стерва.
— Это говоришь мне ты? -стремительно повернулась к ней Елена Карловна. — Ты? Твой муж потому и застрелился, что ты ему изменяла.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Тургенев, поднимаясь.
— Не хотите узнать, что было дальше? — спросил Шахов.
— Нет. Спасибо.
— Напрасно. Каков сюжет!
— Не в моем вкусе.
Тургенев поцеловал руку вдове, ни слова не сказавшей ему на прощанье, холодно кивнул остальным и вышел. Дверь осталась открытой. В передней, выискивая под вешалкой свои калоши, вытягивая шарф из рукава пальто, он еще слышал голос Зейдлица:
— Разоблачение не заставило бы себя ждать, и вы решились на крайнее средство. Все было продумано заранее. Зная, что в это время Каменский будет один дома, вы вошли в квартиру, а после покинули ее, никем не замеченные, но или вы слишком рано выдали свои намерения, или, как я уже говорил, револьвер осекся. Каменский успел схватить вас за горло, тогда вы или Рогов…
Внезапно на лестнице раздались шаги. В дверь позвонили.
Из записок Солодовникова
К вечеру восьмого дня пути открылся между холмами небольшой монастырь в тибетском стиле, с плоскими крышами храмов. Кирпичная оградка приветливо белела на фоне щебенистых осыпей, но чем ближе мы подъезжали, тем явственнее ощущался дух запустения. На дороге не видно было следов скота, площадка перед застенными субурганами поросла травой. Из ворот никто не вышел, в тишине слышался лишь тоскливый в своей безжизненной однотонности стук молитвенной мельницы, вращаемой ветром на кровле главного дугана. Внутри мы нашли разоренные кумирни и несколько скелетов, дочиста обглоданных лисами и дикими собаками. Очевидно, еще осенью тут бесчинствовала китайская солдатня, одни ламы были убиты, другие бежали и не спешили возвращаться, пока не падет Барс-хото. Мне объяснили, что, если обитель осквернена убийством и покинута, она становится жилищем злых духов. Чтобы отогнать их, мои спутники то и дело хлопали в ладоши. Ночевать тут никому не хотелось, лагерь был разбит за оградой. Быстро стемнело. В прозрачной атмосфере нагорья звезды горели ярко и сильно, созвездия резко бросались в глаза.
После ужина Баабар предложил прогуляться до монастыря, обещав показать кое-что любопытное. На всякий случай я прихватил карабин, и мы отправились. От луны было светло как днем. «Меня привозил сюда отец перед отъездом в Париж, — рассказывал Баабар. — Ширетуем этого монастыря был мой дядя, но сейчас он пережидает смутные времена в Эрдени-Дзу».
Мы подошли к главному дугану, посвященному, как выяснилось, все тому же Майдари. По углам крыши торчали медные не то трезубцы, не то трилистники на шестах, отдаленно напоминающие лилию Бурбонов. Я знал, что они каким-то образом символизируют будущее торжество буддизма над всеми остальными религиями. Под луной вдруг начинал блестеть то один, то другой, и золоченый ганжир соседней часовни отвечал им таким же воинственным блеском, не похожим на свет истины.
Ветер утих, молитвенная мельница умолкла. Мы свернули за угол, рогатая голова демона внезапно выросла из тьмы. От неожиданности я вздрогнул, но тут же увидел, что это всего лишь чучело быка. Оно стояло у входа в храм, как автомобиль у подъезда, чтобы Майдари или кто-то из его свиты в случае нужды мог воспользоваться им как транспортным средством.
Я провел рукой по вздыбленной распорками бычьей спине. В пальцах остался клок шерсти. «Мы отлично умеем бальзамировать мертвецов, но таксидермисты из нас неважные», — сказал Баабар. Лишь сухой воздух полупустыни предохранял это чучело от окончательного распада.
Скоро мы вышли к отдельно стоящему субургану, который еще издали показался мне странным. Насколько я мог судить в меру своего дилетантизма, он не относился ни к одной из восьми канонических разновидностей. Подойдя ближе и встав спиной к луне, я с удивлением понял, что передо мной не что иное, как громадный, грубо вытесанный из камня фаллос в полтора человеческих роста, священный «лингам» шиваитов, но слишком натуралистичный, чтобы видеть в нем только условный знак творящей божественной силы.
Нижнюю часть глыбы скульптор оставил необработанной, едва наметив эллипсоидные контуры двух ядер, как бы скрытых под естественными складками породы. Столп вырастал из нее, она составляла с ним одно целое и в то же время оделяла его энергией преодоленной тяжести. Выше, однако, не оставалось уже никаких недомолвок. Могучий ствол отвесно вздымался вверх, всей своей каменной мощью готовый раздвинуть, пронзить, распереть, извергнуть.
Я вопросительно взглянул на Баабара. Тот улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79