.. Да успеем, не кипятись!.. Что-то ты, Заборчик, стал расшатываться!.. Ладно, выхожу.
Я вдруг устал и, опустив трубку, некоторое время держался за телефон. Тревога исподтишка начала заводить во мне свою холодную пружину… А может быть, Валя еще не сделала того, о чем хотела сказать?.. Даже наверняка не сделала! Если встречи не предвидится, зачем торопиться? А вот к моменту моего выхода в эфир все уже будет решено! Чуть успокоенный, я домыл посуду, оделся и побежал.
Глава девятнадцатая
Мы измотались с анкетами, а Васька, с лихорадочно горящими глазами, забыв о еде и доме, все торопил нас, не отпуская даже напиться, и раздобыл где-то графин с водой. Мы ехидно требовали, чтобы для повышения производительности труда он притащил сюда и унитаз. Время от времени в пионерскую заглядывала Нина Юрьевна, готовившая к завтрашнему дню доклад по данным родительских анкет… Лишь в девятом часу, когда школа давно опустела, а я сидел как на иголках, мы завершили свой труд. Но и здесь Забор посмел предложить мне задержаться еще на часок, чтобы подбить кое-какие бабки. Ни о каких бабках не могло быть и речи! Я опаздывал! Крикнув, что хватит, что и так конец света, я цапнул берет с курткой – и деру!
Дома кипела жизнь: мама на кухне что-то готовила и намурлыкивала себе под нос, отец возился в кабинете.
– Мам, Валя не звонила? – спросил я.
– Валя – нет, но какой-то голосок был.
– Женский?
– Девчачий.
– Может, Валин все же?
– Нет, Валин я уже не путаю. Она и не даст спутать, сразу – здрасте, Римма Михайловна! Как живы-здоровы? Огонек-девчонка!.. А тут – деловито и серьезно.
– Лена, похоже, – сказал я.
– У тебя и Лена есть? – подковырнула мама.
– У меня их много!
Мама рассмеялась, поцеловала меня в щеку, чего давно не случалось…
Я торопливо заперся у себя. До выхода в эфир оставалось десять минут. Все настроив, я запустил маме на кухню ее любимую увертюру к «Севильскому цирюльнику» и, сжимая микрофон, начал горячим шепотом отсчитывать секунды, как космонавт перед стартом, и даже вдавился в кресло, точно ожидая перегрузок:
– Пять, четыре, три, два, один – пуск! – Щелкнул тумблер, и я, не узнавая своего голоса, заговорил: – I’m Meubius!.. I’m Meubius!.. Bullfinch, I love you!.. Bullfinch, I love you!.. I’m Meubius! (Я Мебиус!.. Я Мебиус!.. Снегирь, я люблю тебя!.. Снегирь, я люблю тебя!.. Я Мебиус!) – выждав полминуты, я повторил эти слова, о которых Валя озорно мечтала еще в первый момент нашего полузнакомства, потом, через полминуты – снова, рассчитав, что если Валины часики и согрешат, то хоть последнюю цепочку она перехватит.
Обессиленно, словно часть моего тела распалась на атомы и утекла вместе со звуками в эфир, я застыл в кресле, уставясь в преданные глаза Мебиуса… Ну, Меб, подмигни мне, вскинь руку и соедини меня голос в голос, шепот в шепот с той, с которой я уже космически соединился, – сигналы наши, посланные друг к другу одновременно, встретились где-то на полпути и кружатся там сейчас!..
Я, видно, грезил какие-то доли минуты, потому что раздался стук в дверь и мамин голос:
– Аскольд, ты чего-то попросил?
– Нет, мам.
– А мне послышалось… Ужинать будешь?
– Попозже.
Мне хотелось покоя и тишины. Вопросы, разговоры родителей, бесконечная увертюра к «Севильскому цирюльнику» – все это было давно, пять минут назад, а сейчас в мире случилось чудо – где-то тут, в низком поднебесье, заплескались, играя, слова нашей любви, обращенные волшебной силой в неведомую плоть. Я не сомневался, что только о любви должна была сказать мне Валя!..
Я просидел в кресле, ожидая звонка, минут пятнадцать, потом не выдержал одиночества. Мне до жути понадобилось оказаться возле Валиного дома. Нет, не зайти – это слишком много! – а хотя бы уловить ее какие-то биотоки.
Выскочив в коридор, я накинул плащ.
Мама, на редкость оживленно сияющая, появилась из кухни с чаем.
– Уходишь?
– На полчасика. Мам, дай рубль.
– Возьми в сумке.
У парка я вышел из трамвая. По пути, через квартал, был оживленный магазинчик. Я зарулил в отдел сластей, наметил шоколадку за восемьдесят копеек – на случай, если все же встречу Валю! – и встал в очередь за крупной пожилой женщиной, которая, подслеповато щурясь, низко наклонившись, разглядывала витрину.
– Молодой человек, сколько стоят вот эти конфеты? – обратилась она ко мне, тюкая пухлым пальцем по стеклу.
Это была Амалия Викторовна.
Я обомлел.
Не потому обомлел, что она узнает меня и заговорит со мной по-английски при всем честном народе, нет, узнать меня после каких-то двух уроков она никак не могла, а потому что я вдруг почувствовал, что сейчас сам отколю номер. И отколол. Глянув на этикетку, я сказал:
– Three-sixty. ( Три шестьдесят) .
– Do you know English? (Ты знаешь английский?) , – ни капельки не удивившись, а лишь полнее повернувшись ко мне, спросила она.
– A little. ( Немного) .
– And why are you sure that I understand it? (А почему ты уверен, что я понимаю его?)
– Because you are our new teacher.(Потому что вы наша новая учительница) .
Амалия Викторовна мягко улыбнулась. Пока подходила наша очередь, она успела расспросить меня , тоже по-английски, где я живу и что собираюсь купить… Мы вместе вышли, балакая уже по-русски о чистом воздухе, тишине и уюте этого околопаркового местечка. Не знаю, на какую отметку наговорил я сегодня по-английски, но чуял внутри, что протянись еще чуть-чуть наша встреча – и учительница сделает второй заход, который окажется для меня роковым, потому что мои моральные силы иссякли начисто. Спастись можно было только бегством. Видя, что Амалия Викторовна, спускаясь с крыльца, забирает влево, в сторону Валиного дома, я прытко извинился, сказал, что тороплюсь, и ринулся вправо, опять к трамвайной остановке. Но метров через тридцать, осторожно оглянувшись, пересек улицу и по крытой кустарником парковой стороне повернул обратно.
Шел я, поигрывая шоколадкой и бочонком 81, и восторгался: вот уж Валя всплеснет руками, узнав, как лихо я выступил перед Амалией Викторовной!.. Нет, жизнь моя летела нынче на какой-то суперсчастливой волне!
Еще бы саму Валю увидеть!
План мой был таков: пройдусь перед домом по дороге, потом – по ближнему тротуару, а потом постою на крыльце. Ведь ничего подозрительного не будет в том, что чужой юноша стоит на чужом крыльце – ждет кого-то, есть же тут молодежь! Потом, поприслушивавшись, шмыгну внутрь и опущу в Валин почтовый ящик шоколадку. Если и это удастся, то рассчитаю, где окна Снегиревых, и похожу еще немного под окнами.
Дома были типовые: деревянные, одноподъездные, двухэтажные, с шиферными крышами, и покрашены в один цвет, охровый, и у всех были густые, разделенные подъездом пополам садики, которые придавали домам щекастость, а крыльцо с куцым козырьком походило на нос – ну, не дома, а ряд добродушных великаньих голов. Чтобы найти Валин, нужно было или считать дома, или приглядываться к номерам, но я определил его чутьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Я вдруг устал и, опустив трубку, некоторое время держался за телефон. Тревога исподтишка начала заводить во мне свою холодную пружину… А может быть, Валя еще не сделала того, о чем хотела сказать?.. Даже наверняка не сделала! Если встречи не предвидится, зачем торопиться? А вот к моменту моего выхода в эфир все уже будет решено! Чуть успокоенный, я домыл посуду, оделся и побежал.
Глава девятнадцатая
Мы измотались с анкетами, а Васька, с лихорадочно горящими глазами, забыв о еде и доме, все торопил нас, не отпуская даже напиться, и раздобыл где-то графин с водой. Мы ехидно требовали, чтобы для повышения производительности труда он притащил сюда и унитаз. Время от времени в пионерскую заглядывала Нина Юрьевна, готовившая к завтрашнему дню доклад по данным родительских анкет… Лишь в девятом часу, когда школа давно опустела, а я сидел как на иголках, мы завершили свой труд. Но и здесь Забор посмел предложить мне задержаться еще на часок, чтобы подбить кое-какие бабки. Ни о каких бабках не могло быть и речи! Я опаздывал! Крикнув, что хватит, что и так конец света, я цапнул берет с курткой – и деру!
Дома кипела жизнь: мама на кухне что-то готовила и намурлыкивала себе под нос, отец возился в кабинете.
– Мам, Валя не звонила? – спросил я.
– Валя – нет, но какой-то голосок был.
– Женский?
– Девчачий.
– Может, Валин все же?
– Нет, Валин я уже не путаю. Она и не даст спутать, сразу – здрасте, Римма Михайловна! Как живы-здоровы? Огонек-девчонка!.. А тут – деловито и серьезно.
– Лена, похоже, – сказал я.
– У тебя и Лена есть? – подковырнула мама.
– У меня их много!
Мама рассмеялась, поцеловала меня в щеку, чего давно не случалось…
Я торопливо заперся у себя. До выхода в эфир оставалось десять минут. Все настроив, я запустил маме на кухню ее любимую увертюру к «Севильскому цирюльнику» и, сжимая микрофон, начал горячим шепотом отсчитывать секунды, как космонавт перед стартом, и даже вдавился в кресло, точно ожидая перегрузок:
– Пять, четыре, три, два, один – пуск! – Щелкнул тумблер, и я, не узнавая своего голоса, заговорил: – I’m Meubius!.. I’m Meubius!.. Bullfinch, I love you!.. Bullfinch, I love you!.. I’m Meubius! (Я Мебиус!.. Я Мебиус!.. Снегирь, я люблю тебя!.. Снегирь, я люблю тебя!.. Я Мебиус!) – выждав полминуты, я повторил эти слова, о которых Валя озорно мечтала еще в первый момент нашего полузнакомства, потом, через полминуты – снова, рассчитав, что если Валины часики и согрешат, то хоть последнюю цепочку она перехватит.
Обессиленно, словно часть моего тела распалась на атомы и утекла вместе со звуками в эфир, я застыл в кресле, уставясь в преданные глаза Мебиуса… Ну, Меб, подмигни мне, вскинь руку и соедини меня голос в голос, шепот в шепот с той, с которой я уже космически соединился, – сигналы наши, посланные друг к другу одновременно, встретились где-то на полпути и кружатся там сейчас!..
Я, видно, грезил какие-то доли минуты, потому что раздался стук в дверь и мамин голос:
– Аскольд, ты чего-то попросил?
– Нет, мам.
– А мне послышалось… Ужинать будешь?
– Попозже.
Мне хотелось покоя и тишины. Вопросы, разговоры родителей, бесконечная увертюра к «Севильскому цирюльнику» – все это было давно, пять минут назад, а сейчас в мире случилось чудо – где-то тут, в низком поднебесье, заплескались, играя, слова нашей любви, обращенные волшебной силой в неведомую плоть. Я не сомневался, что только о любви должна была сказать мне Валя!..
Я просидел в кресле, ожидая звонка, минут пятнадцать, потом не выдержал одиночества. Мне до жути понадобилось оказаться возле Валиного дома. Нет, не зайти – это слишком много! – а хотя бы уловить ее какие-то биотоки.
Выскочив в коридор, я накинул плащ.
Мама, на редкость оживленно сияющая, появилась из кухни с чаем.
– Уходишь?
– На полчасика. Мам, дай рубль.
– Возьми в сумке.
У парка я вышел из трамвая. По пути, через квартал, был оживленный магазинчик. Я зарулил в отдел сластей, наметил шоколадку за восемьдесят копеек – на случай, если все же встречу Валю! – и встал в очередь за крупной пожилой женщиной, которая, подслеповато щурясь, низко наклонившись, разглядывала витрину.
– Молодой человек, сколько стоят вот эти конфеты? – обратилась она ко мне, тюкая пухлым пальцем по стеклу.
Это была Амалия Викторовна.
Я обомлел.
Не потому обомлел, что она узнает меня и заговорит со мной по-английски при всем честном народе, нет, узнать меня после каких-то двух уроков она никак не могла, а потому что я вдруг почувствовал, что сейчас сам отколю номер. И отколол. Глянув на этикетку, я сказал:
– Three-sixty. ( Три шестьдесят) .
– Do you know English? (Ты знаешь английский?) , – ни капельки не удивившись, а лишь полнее повернувшись ко мне, спросила она.
– A little. ( Немного) .
– And why are you sure that I understand it? (А почему ты уверен, что я понимаю его?)
– Because you are our new teacher.(Потому что вы наша новая учительница) .
Амалия Викторовна мягко улыбнулась. Пока подходила наша очередь, она успела расспросить меня , тоже по-английски, где я живу и что собираюсь купить… Мы вместе вышли, балакая уже по-русски о чистом воздухе, тишине и уюте этого околопаркового местечка. Не знаю, на какую отметку наговорил я сегодня по-английски, но чуял внутри, что протянись еще чуть-чуть наша встреча – и учительница сделает второй заход, который окажется для меня роковым, потому что мои моральные силы иссякли начисто. Спастись можно было только бегством. Видя, что Амалия Викторовна, спускаясь с крыльца, забирает влево, в сторону Валиного дома, я прытко извинился, сказал, что тороплюсь, и ринулся вправо, опять к трамвайной остановке. Но метров через тридцать, осторожно оглянувшись, пересек улицу и по крытой кустарником парковой стороне повернул обратно.
Шел я, поигрывая шоколадкой и бочонком 81, и восторгался: вот уж Валя всплеснет руками, узнав, как лихо я выступил перед Амалией Викторовной!.. Нет, жизнь моя летела нынче на какой-то суперсчастливой волне!
Еще бы саму Валю увидеть!
План мой был таков: пройдусь перед домом по дороге, потом – по ближнему тротуару, а потом постою на крыльце. Ведь ничего подозрительного не будет в том, что чужой юноша стоит на чужом крыльце – ждет кого-то, есть же тут молодежь! Потом, поприслушивавшись, шмыгну внутрь и опущу в Валин почтовый ящик шоколадку. Если и это удастся, то рассчитаю, где окна Снегиревых, и похожу еще немного под окнами.
Дома были типовые: деревянные, одноподъездные, двухэтажные, с шиферными крышами, и покрашены в один цвет, охровый, и у всех были густые, разделенные подъездом пополам садики, которые придавали домам щекастость, а крыльцо с куцым козырьком походило на нос – ну, не дома, а ряд добродушных великаньих голов. Чтобы найти Валин, нужно было или считать дома, или приглядываться к номерам, но я определил его чутьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39