Чих его был орудийным... То же проделал
и я - Георгий не решился. Вслед за встряскою, произведенной в мозгу едким и
густо-сладким запахом, сокрушительно чихнув, я почувствовал необычайную
свежесть и прояснение ума, словно и не было за спиною целодневной
изнурительной дороги.
Пока мы наслаждались дивным Никитиным "кнастером", Елизавета в машине
распеленала Стану, осмотрела порезы на ее животе, чем-то смазала и велела
ехать дальше.
Тьма лежала теперь вокруг нас, полная и непроницаемая; вымершие села не
радовали ни единым огнем. Фары "хорьха" вырывали из ночи то стелу
облупленную, с надписью "Галицкий эфиро-масличный завод", то руины фермы,
то стену разросшегося, одичавшего сада. Мы видели в полях высокого бурьяна
дрожащие сполохи костров. Наверное, летом здесь разводили свои жалкие
посевы бродяги из крестьян, охраняли друг от друга, заживо разрывали в
клочья воров -да так в шалашах и оставались до весны... Нашу огромную,
слепящую фарами машину принимали, должно быть, за полицейскую, оттого и не
цеплялись.
За поворотом на Ичню Никита включил музыку. До сих пор не знаю, был ли в
машине приемник, или магнитофон, но звучание пленяло чистотой и
объемностью. Оркестровая мелодия - болеро Мориса Равеля, памятное с
детства, всегда поражавшее меня богатством красок и ровным, неуклонным
нарастанием силы. Поначалу чувственно-томная, будто арабская сказка, музыка
являла мне шествие каравана, закутанных в белое бедуинов на верблюжьих
горбах, красавиц в чадрах и звенящем золоте... Но неумолимо рос напор
духовых и ударных; ритм был постоянен, однако шли мерным шагом уже не
спесивые верблюды с гуриями; боевые слоны прогибали землю, склонив бивни,
усаженные стальными кольцами. Ход чудовищной армады, под конец уже подобный
разгулу стихий, обрывался внезапно, то ли победою, то ли катастрофой - не
знаю, но мне всегда становилось обидно, когда мелодия заканчивалась.
Хотелось слушать сначала.
Лучи, метнувшись над подернутой паром водою, скользнули по кирпичной
громаде - остову бывшего сахарозавода. Взревев, машина пошла в гору, а
затем плавно скатилась с нее.
В замке небесного свода блеснула сквозь муть чистая серебряная долька.
Утомленным засыпающим взором поймал я у обочины пару массивных белых
строений, каждое вроде малой беседки. Свернув меж ними, "хорьх" въехал на
дорогу, глубоко прорезавшую холмы.
Большое сияние близилось навстречу... Минута, другая, и я увидел за
оградою освещенный со всех сторон дворец, двухэтажное размахнувшее крылья
строение с куполом и колоннадою при входе. Два льва над воротами, вздыбясь,
опирались на щиты; под каждым замер солдат в зеленом мундире и кивере,
держа на отлете высоченное, в мужской рост ружье со штыком.
Казалось, нас сразу бросили в разгар действия на съемочной площадке.
Сонных и усталых, буквально выхватили из машины ливрейные лакеи в пудреных
париках. Целая группа уносила Стану; там среди лакейских галунов и чепцов
горничных виднелся мундир пожилого военного, явно всем распоряжавшегося.
Краем уха я услышал, что нашу болящую берет под свою опеку знаменитый
армейский хирург, специалист по ранам, и тем выздоровление ее обеспечено...
Честно говоря, я полагал, что всех нас приткнут в какой-нибудь бывшей
кладовой, наскоро переделанной под общежитие, - но случилось иначе. Меня
проводили в белый нарядный флигель, и я оказался один в прохладной комнате
второго этажа, пахнувшей паркетным лаком и свежевыстиранным бельем. Она не
была пышна или вычурна, но от высоких полированных дверей с медными замками
и ручками, от простых беленых стен веяло старомодной добротностью. Простою
была и мебель, зато в каждом изгибе подлокотника, в каждой точеной ножке
кровати чувствовались любовь и неспешность мастера. Сперва впав в
недоумение при виде ночной вазы и кувшинарукомойника с мискою,- зачем столь
подробно воспроизводить предметную среду 18-го века? - я подумал затем, что
эти вещи более интимны и человечны, чем кран и унитаз, и превращают комнату
в некое замкнутое, уютное гнездо...
Ах, и с помощью димедрола или радедорма, героически добывавшихся мною в
обмен на антикварные книги, не выспался бы я дома так, как в этой свежей,
хрустящей постели! А какое было пробуждение - с атласным стеганым халатом,
разложенным на кресле, с колокольчиком у изголовья, звоном коего я вызвал
из-за дверей величаво поклонившегося лакея! Подойдя к полукруглому окну, он
привычным движением раздернул шторы - и в комнату хлынул свет погожего
утра!.. Туч и дождя как не бывало: под серо-голубым ласковым небом лежал
посреди двора тронутый желтизною газон с купами розовых кустов, окруженный
дорожкою из кирпича. Двор обнимали крылья дворца, с пристроенной к торцу
одного из них странной остроконечной башнею. Восторженно и жадно, будто
преподнесенный лично мне роскошный подарок, рассматривал я аллегорические
фигуры над фасадом. Что держит женщина, возлежащая слева - копье, что ли?..
Резко встав с постели, я зажмурился, ожидая прилива боли к затылку - рана
сделалась мучительно-привычной, давая себя знать при каждом неловком
движении... Но ничего не случилось. Затылок безмолвствовал. Я дотронулся:
шрам был на месте, но вел себя так, будто нарки пырнули меня недели две
назад...
Стесняясь принимать помощь от слуги, я все же был вынужден просить его
совета: столь непривычны были все крючки и застежки моей новой одежды. Но,
справившись, с удовольствием повертелся перед зеркалом: какого бравого,
видного молодца сделали из меня расшитый шелковыми узорами камзол, серый
кафтан с широкими, отделанными серебряной тесьмою отворотами; нарядное
жабо, короткие штаны до колен, белые чулки, башмаки на довольно высоком
каблуке, со стразовыми пряжками! Теперь и щетину можно было сбрить, никак
со всем прочим не сочетавшуюся, и надеть пудреный парик с буклями и косицею
в черном шелковом кошельке!..
Вторым чудом за это утро были показания дозиметра. Привычно выхватил я
его, сходя с крыльца на двор... Жалкие микрорентгены показывал счетчик, в
пределах естественного фона! То ли какой-нибудь благодетельный циклон
стащил из этих мест радиацию, то ли... других объяснений я тогда не
подобрал.
Завтрак был накрыт во дворце, в одной из столовых второго этажа. Легко
скользили лакеи, обнося нас фарфоровыми блюдами и соусниками, наливая из
графинов. Локоны на невинном затылке Елизаветы отражались в зеркале,
тянувшемся вдоль всей стены.
Она сидела в дымчато-розовом платье с низким вырезом - все оторочено
кружевами, по ее вкусу, на шее повязан легкий шарф. Порою мне казалось,
что, искоса поглядывая на меня, Елизавета ждет некоего моего начинания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
и я - Георгий не решился. Вслед за встряскою, произведенной в мозгу едким и
густо-сладким запахом, сокрушительно чихнув, я почувствовал необычайную
свежесть и прояснение ума, словно и не было за спиною целодневной
изнурительной дороги.
Пока мы наслаждались дивным Никитиным "кнастером", Елизавета в машине
распеленала Стану, осмотрела порезы на ее животе, чем-то смазала и велела
ехать дальше.
Тьма лежала теперь вокруг нас, полная и непроницаемая; вымершие села не
радовали ни единым огнем. Фары "хорьха" вырывали из ночи то стелу
облупленную, с надписью "Галицкий эфиро-масличный завод", то руины фермы,
то стену разросшегося, одичавшего сада. Мы видели в полях высокого бурьяна
дрожащие сполохи костров. Наверное, летом здесь разводили свои жалкие
посевы бродяги из крестьян, охраняли друг от друга, заживо разрывали в
клочья воров -да так в шалашах и оставались до весны... Нашу огромную,
слепящую фарами машину принимали, должно быть, за полицейскую, оттого и не
цеплялись.
За поворотом на Ичню Никита включил музыку. До сих пор не знаю, был ли в
машине приемник, или магнитофон, но звучание пленяло чистотой и
объемностью. Оркестровая мелодия - болеро Мориса Равеля, памятное с
детства, всегда поражавшее меня богатством красок и ровным, неуклонным
нарастанием силы. Поначалу чувственно-томная, будто арабская сказка, музыка
являла мне шествие каравана, закутанных в белое бедуинов на верблюжьих
горбах, красавиц в чадрах и звенящем золоте... Но неумолимо рос напор
духовых и ударных; ритм был постоянен, однако шли мерным шагом уже не
спесивые верблюды с гуриями; боевые слоны прогибали землю, склонив бивни,
усаженные стальными кольцами. Ход чудовищной армады, под конец уже подобный
разгулу стихий, обрывался внезапно, то ли победою, то ли катастрофой - не
знаю, но мне всегда становилось обидно, когда мелодия заканчивалась.
Хотелось слушать сначала.
Лучи, метнувшись над подернутой паром водою, скользнули по кирпичной
громаде - остову бывшего сахарозавода. Взревев, машина пошла в гору, а
затем плавно скатилась с нее.
В замке небесного свода блеснула сквозь муть чистая серебряная долька.
Утомленным засыпающим взором поймал я у обочины пару массивных белых
строений, каждое вроде малой беседки. Свернув меж ними, "хорьх" въехал на
дорогу, глубоко прорезавшую холмы.
Большое сияние близилось навстречу... Минута, другая, и я увидел за
оградою освещенный со всех сторон дворец, двухэтажное размахнувшее крылья
строение с куполом и колоннадою при входе. Два льва над воротами, вздыбясь,
опирались на щиты; под каждым замер солдат в зеленом мундире и кивере,
держа на отлете высоченное, в мужской рост ружье со штыком.
Казалось, нас сразу бросили в разгар действия на съемочной площадке.
Сонных и усталых, буквально выхватили из машины ливрейные лакеи в пудреных
париках. Целая группа уносила Стану; там среди лакейских галунов и чепцов
горничных виднелся мундир пожилого военного, явно всем распоряжавшегося.
Краем уха я услышал, что нашу болящую берет под свою опеку знаменитый
армейский хирург, специалист по ранам, и тем выздоровление ее обеспечено...
Честно говоря, я полагал, что всех нас приткнут в какой-нибудь бывшей
кладовой, наскоро переделанной под общежитие, - но случилось иначе. Меня
проводили в белый нарядный флигель, и я оказался один в прохладной комнате
второго этажа, пахнувшей паркетным лаком и свежевыстиранным бельем. Она не
была пышна или вычурна, но от высоких полированных дверей с медными замками
и ручками, от простых беленых стен веяло старомодной добротностью. Простою
была и мебель, зато в каждом изгибе подлокотника, в каждой точеной ножке
кровати чувствовались любовь и неспешность мастера. Сперва впав в
недоумение при виде ночной вазы и кувшинарукомойника с мискою,- зачем столь
подробно воспроизводить предметную среду 18-го века? - я подумал затем, что
эти вещи более интимны и человечны, чем кран и унитаз, и превращают комнату
в некое замкнутое, уютное гнездо...
Ах, и с помощью димедрола или радедорма, героически добывавшихся мною в
обмен на антикварные книги, не выспался бы я дома так, как в этой свежей,
хрустящей постели! А какое было пробуждение - с атласным стеганым халатом,
разложенным на кресле, с колокольчиком у изголовья, звоном коего я вызвал
из-за дверей величаво поклонившегося лакея! Подойдя к полукруглому окну, он
привычным движением раздернул шторы - и в комнату хлынул свет погожего
утра!.. Туч и дождя как не бывало: под серо-голубым ласковым небом лежал
посреди двора тронутый желтизною газон с купами розовых кустов, окруженный
дорожкою из кирпича. Двор обнимали крылья дворца, с пристроенной к торцу
одного из них странной остроконечной башнею. Восторженно и жадно, будто
преподнесенный лично мне роскошный подарок, рассматривал я аллегорические
фигуры над фасадом. Что держит женщина, возлежащая слева - копье, что ли?..
Резко встав с постели, я зажмурился, ожидая прилива боли к затылку - рана
сделалась мучительно-привычной, давая себя знать при каждом неловком
движении... Но ничего не случилось. Затылок безмолвствовал. Я дотронулся:
шрам был на месте, но вел себя так, будто нарки пырнули меня недели две
назад...
Стесняясь принимать помощь от слуги, я все же был вынужден просить его
совета: столь непривычны были все крючки и застежки моей новой одежды. Но,
справившись, с удовольствием повертелся перед зеркалом: какого бравого,
видного молодца сделали из меня расшитый шелковыми узорами камзол, серый
кафтан с широкими, отделанными серебряной тесьмою отворотами; нарядное
жабо, короткие штаны до колен, белые чулки, башмаки на довольно высоком
каблуке, со стразовыми пряжками! Теперь и щетину можно было сбрить, никак
со всем прочим не сочетавшуюся, и надеть пудреный парик с буклями и косицею
в черном шелковом кошельке!..
Вторым чудом за это утро были показания дозиметра. Привычно выхватил я
его, сходя с крыльца на двор... Жалкие микрорентгены показывал счетчик, в
пределах естественного фона! То ли какой-нибудь благодетельный циклон
стащил из этих мест радиацию, то ли... других объяснений я тогда не
подобрал.
Завтрак был накрыт во дворце, в одной из столовых второго этажа. Легко
скользили лакеи, обнося нас фарфоровыми блюдами и соусниками, наливая из
графинов. Локоны на невинном затылке Елизаветы отражались в зеркале,
тянувшемся вдоль всей стены.
Она сидела в дымчато-розовом платье с низким вырезом - все оторочено
кружевами, по ее вкусу, на шее повязан легкий шарф. Порою мне казалось,
что, искоса поглядывая на меня, Елизавета ждет некоего моего начинания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24