— Бают, воевать собралисе?
— С войной погодить надоть! — подала голос хозяйка от печи. — Репу еще не собрали. Репу соберем, тогда можно воевать!
— Врут ли, правду молвят, что литовскому королю хотят задаватьце?
— А нас в ляцкую веру крестить?
— Не, ето нет!
— Ну, нам все едино…
— Война-то пойдет, через наши места покатитце! Не разорили бы вдосталь!
— За болотами отсидимсе…
Спорили, пересуживали, а все казалось даже и самому Тимофею, будто понарошку это, так здесь далеко ото всех, — и от Москвы, и от Литвы. И разговоры скоро перешли на свое, домашнее. Каков урожай, резать ли быка, кто из баб больше собрал брусницы…
— Я шесть баранов забил, хватит ле на зиму? Сигов уловил, да…
— Окунь осенной пошел, в саки имать хорошо!
— Мы на озере окуней, да плотиц, да щук ловим.
Поясняли Тимофею, как постороннему. Хозяйка в очередной раз наливала пива. Дед запел несильным голосом с хрипотцой старину, продолжая плести сеть:
Eак во стольном городи, во Киеви, ?той у ласкова князя, у Владимера, Cаводилось пированьице — поцестен пир.
?той про всех князей-бояр толстобрюхиих, ?той про всех гостей-купцей богатыих, ?той про всех крестиян да православныих, ?той про сильныих, могучиих богатырей…
Oимофей за всеми этими хозяйственными разговорами почувствовал вновь, что он отрезанный ломоть, и, посидев еще немного и вспомнив, что завтра ему в дорогу: «Не проспишь зори вечерней, проспишь зорю утренну», собрался домой. Тетка ушла еще раньше и уже приготовила ему место на хозяйской деревянной кровати, застелив взбитый сенник чистым рядном и накрыв его сверху духовитой овчиной.
Тимофей спал и чувствовал себя мальцом. Так же в трубе жаловался ветер, так же стонал домовой, ворочалась корова в хлеву. Только он был ростом до стола и дальше Дмитровского с его каменной церковью, что казалось ему громадной, не ведал он мира, и некому было завидовать, не перед кем унижаться тогда.
Было темно и рано, но тетка уже затопила и осторожно побуживала Язя:
— Тимоша, пора! Демид прогневаетце!
Она и сама побаивалась Демида, так как по болезни мало напряла, и потому не хотела лишних покоров из-за племянника.
Чуть светлело небо и звезды начинали бледнеть, когда тетка перекрестила Тимофея и дала ему в руки кулек с теплыми подорожниками. В полдень он уже выехал из Дмитровского, спрятав за пазуху грамотки и затвердив поручения Демида, а утром третьего дня подъезжал к Новгороду.
— Приехал? — встретил его на пороге молодечной Коста Вяхирь. — Тут у нас такие дела! Весь Новгород в брани, одни за короля хотят, другие за Москву! Жри скорей! — промолвил он, отбирая Демидовы грамоты. — Нужен будешь. А то все в разгоне сейчас. Коня не расседлывай!
Тимоха, чаявший получить отгул, мысленно подосадовал на Вяхиря, но делать было нечего. Он еще понадеялся, что Вяхирь забудет, но не успел выхлебнуть щей, как его уже вызвали:
— Скачи в Плотники с берестом, грамотку передашь. Панфилу Селифонтовичу. Знашь его? Только самому, никому больше!
Тимоха вздохнул и полез в седло. Опять начиналась служба.
Глава 8
Панфил изругался. Артельным мужикам волю дай — готовы шкуру содрать.
«На диво осень стояла, да и то проволоклись! А нынче засиверило, дожди льют, а обозы не поспели, лес не вывезен, анбар хлебный опеть не сведен.
Закрывать-ить нать до дождей! И енти: ни стыда, ни совести! То литки справить, то разгонную, управы нет!
И на кой она, торговля! Земли накуплено, люди уважают, кажной год уличанским старостой кладут бессменно. Да и возраст почтенный, пора пожить для себя, для спокою. Сам давно в житьи записан, а сын. Марко, все в купечестве. В иваньские старосты ладитце, мало ему! Когда-то за отцом тянулся, а таперича — я за ним!»
Панфил отер рукавом мокрое лицо — дождило бесперечь. Мимо волочили, разбрызгивая грязь, матичное бревно. Панфил посторонился и тотчас поглядел на небо, по которому бежали упорные, тянутой чередою, серые волглые облака.
«Эх, Марко, Марко! Не ведал ты доброй поры, за Камень не хаживал! По Волге нонь торговлю Нижний держит, да Кострома, на Кафинский путь, на Сурож и не сунешься, москвичи-сурожане забивают. Устюг, и тот ладитце закамский ход перенять…
…Корабли нать свои! Опеть от Ганзы ходу нет. Может, и впрямь легче будет с Литвой дело иметь! Смоленским путем, по Днепру… Там опеть все налажать наново! Дворы заводить, анбары ставить, приказчиков сажать…
Охо-хо-хо-хо!
…Давеча Киприян Арзубьев баял, что затеяли совсем от Москвы отлагатьце. То дело круто забрали! На говорке Панфил согласился сразу, а теперь было неспокойно на сердце. Опеть Русу пограбят, как в ту войну, а у меня там товару… А поддатьце — земли отберут. Для спокою прикупал, для спокою в житьи писался. Вот он, спокой! Земли боле ста обеж. Ее обиходить нать, а теперь еще и оборонить! Целиком на землю бы осесть… И земля держит, и торговое дело держит. Ну, тут Марко поведет, а землю — надежна ли? Большие бояра тоже на землю зарятце!»
— Куда, куда! Держи! — заорал Панфил, усмотрев угрожающий крен готовой сорваться матицы. — Раззявы, тупари вислоухие, плехи, мать вашу!
Охрипнув, он метался внизу, грозил. Чуток не сронили склизкого бревна! Было бы им, да и ему… Полорукие!
Плотники, взъерошенные, мокрые до нитки и злые, скупо отругивались.
Сзади подошел приказчик:
— Панфил Селифонтыч, тебя сынок зачем-то просит, послал в поиски!
— А, Марко прибыл! — обрадовался Панфил. — Пригляди тута, Антипыч, построжи их! Таки мастеры — без хозяйского глазу ничто толком не сделают!
Панфил потрусил домой, отряхиваясь, словно мокрый пес, и еще оглянулся с поворота — идет ли работа?
Марк встретил отца довольный, щурил глаза, потирая руки, следил, как Панфил высвобождается из мокрого, с полосами грязи охабня.
— Замаялся, батя?
— Обозы где?! — надсадно простонал Панфил, сваливаясь на лавку.
— Идут, под городом уже! Меха нам Марфа Исакова дает. Смотрел давеча, меха — загляденье!
— Стало-то сколь?
— С полчетверти семнадцать рублев.
— Недешево.
— Дешево, товар погляди! Белка — одна к одной, бобры, соболи… И привоз у нее свой.
— С привозом, конечно…
— Да, батя, посыльный к тебе тута, от самой от Борецкой, сожидает.
— Погоди, передохну!
Панфил пил квас. Руки дрожали, словно сам бревно волочил. Обтер усы и бороду поданным рушником, вытер лоб. Под рукой ощутилась дряблая кожа лица. «Сын-то крепок! — подумал Панфил не без зависти. — Все ему сполагоря! А я уж изработался».
Марко, широкий, дебелый, любовно усмехаясь, глядел на родителя, поглаживая себя по коленям.
— Зови посыльного! — ворчливо приказал Панфил.
Марко, не вставая, мигнул слуге. Тот, стремглав, скрылся за дверью.
Тимоха Язь вошел, стреляя глазами по сторонам: крепко живут!
Поклонился с достоинством — от Борецких послан!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146