Потом как-то враз поглядели друг на друга.
— Ты выйди на час! — попросил Федор Ивана. Верно, не похотели спорить при нем. О чем толковали без него бояре, Иван так и не узнал, но хоть и то узрел, что ему поверили.
Поверили сразу и Морозовы. Заспорили, Ивана не чинясь, и не о том, правда ли, нет, а — как уломать великого князя, чтобы не верил Витовту?
Поверили сразу и Квашнины. И Дмитрий, и Илья, и Василий Туша — все трое были за Темир-Кутлуга и против Тохтамыша, коему не могли простить сожженной Москвы. Тут тоже речь шла больше о том, как убедить думу да уломать великого князя.
У Бяконтовых Ивана Федорова поразила почти монастырская тишина и обилие книг. Данила Лексаныч Плещеев читал какую-то толстую книгу на греческом, и Иван, понимавший греческую молвь, но не письмо, не разобрал, что это было. Боярин заложил книгу вышитой бисером закладкою, застегнул узорные жуковинья. Выслушавши Ивана, задумался.
— Возможно, и так! — изрек. — Опас поиметь надобно! У кого ты, молодец, уже был?
Дав несколько дельных советов, Данила Лексаныч сам, уважительно, проводил Ивана до дверей, наказавши посетить Добрынских и Одинцовых.
Иван похудел, аж почернел, дергался ночью, почти не ел, мало спал, но к концу второй недели уже весь город ходил на дыбах, вопрошая, за сколько пенязей Василий Митрич продал Москву Витовту.
Собиралась дума, собиралась по случаю взятья Нижнего князем Семеном. Требовалось срочно подымать полки, скликать дружины подручных князей, готовить припас. Воеводство над ратью безо споров порешили вручить Юрию, брату великого князя, в коем, с легкой руки Акинфичей, видели теперь чуть ли не спасителя страны.
И когда урядили с этим и Василий уже утирал красным тафтяным платом взмокший лоб, собираясь покинуть княжеское золоченое креслице, вспыхнул вопрос о тайном сговоре Тохтамыша с Витовтом. Тут-то Василий и понял впервые, что он один против всех, не исключая и родных братьев.
— Брехня нелепая! Бабьи байки! — пытался он возразить совокупному натиску своих бояр. — Кто солгал?! Мало на Москве пустой безлепицы? Новый колокол отливают, штоль?!
Однако так просто погасить боярскую молвь не удалось. И вызванный в думу послужилец, — как на грех старый знакомец, Иван Федоров, с коим бежали из Орды, не давши себя сбить, твердо и ясно поведал думе и князю, как и что узнал по дороге, в Крыму. И действительно, то был всего лишь слух, и скажи ему о том хотя кто один из вятших — отмахнул бы рукою — лжа, мол!.. — и все тут. Но целую думу переспорить не мочно было. Пришлось пообещать, что Витовту с Тохтамышем он ратной помочи не подаст, что к Темир-Кутлугу пошлет своих киличеев повестить, чтобы не опасался его, Василия, и не ждал от московлян удара в спину.
В конце концов поехать к Темир-Кутлугу взялся Федор Андреич Кошка, и с тем лишь утихла боярская молвь.
Ночью Софья плакала злыми слезами, прижимаясь к мужу.
— Стоит с тобою чему произойти, съедят меня! — шептала, вздрагивая в его объятиях. А Василий молчал и думал невесело о том, что теперь, ежели даже Витовт потребует от него помочи, ратных полков ему не собрать. И что надобно ему перемолвить с кем-нито из духовных. С Киприаном? Быть может, с Никоном, что руководит ныне Радонежскою обителью?
Он-таки поехал к Троице. Поехал лишь затем, чтобы выслушать строгое наставление Никона: хранить православие нерушимо, защищая от «суемудрых латинян», и хранить русскую землю от всякого нахожего ворога…
Возвращался, поняв, что и тут, в церкви, не найдет сторонников своего союза с Витовтом и что Софья, в своих опасениях, пожалуй, права.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В посольство к Темир-Кутлугу (Темерь-Кутлую, по русскому прозыванию) собирались Федор Кошка с Ильей Иванычем Квашниным. Ивана Федорова Кошка вызвал к себе, повестил коротко:
— С нами поедешь! Сам ты етую колготу затеял, дак помогай и расхлебывать!
Шел молодой, липкий, радостный снег. Близило Рождество, и так не хотелось в эти дни покидать теплые хоромы с горячею русскою печью, от щей да каши снова переходить на дорожную сухомять!
Наталья Никитишна ворчливо собирала Ивана в дорогу. Она втайне гордилась своим сыном. Боялась давеча: оробеет, отступит, нет, возмог, батькиной памяти не уронил! Иван, насвистывая, подтачивал кончики стрел, осторожно и ловко правил сабельный клинок. В степи ноне на всякую замятню нарваться мочно! Тем паче, князь Юрий зорит сейчас Булгар и Жукотин, подступает к Казани, отмщая царевичу Ентяку погром Нижнего. В таковой нужде могут и княжеских киличеев захватить!
Оба наследника, Ванята и Серега, вертелись рядом, опасливо трогали оружие, восхищенными глазами следя за отцовой работой. Когда, пробуя, вздел кольчатую броню, не выдержали, кинулись к отцу, прижались к холодному железу… Ероша русые головенки, подумал о себе: ну, и возьму я им мачеху? А вдруг не залюбит? Своего родит и почнет етих в черном теле держать? Нет уж, вырастить! А там… А там уже и старость подойдет. Либо в путях где погину. Служба ратная!
Стащил через голову броню, и тотчас Ванята полез, пыжась, натягивать ее на себя.
— Охолонь! — остановил сына. — Подрасти маленько!
Снег шел трое суток подряд. На свесах кровель, на кострах, на дымниках наросли целые сугробы. Кое-как промятая конями дорога была непривычно бела.
Старый московский посол ехал в розвальнях, до носу закутанный в просторный ордынский тулуп. Илья Иваныч трясся верхом. Два десятка дружинников рысили следом. Подарки, справу — все везли с собою в тороках и на вторых санях. Тяжелых возков, дорожного опасу ради, с собою не брали.
Ока стала, но лед был тонок. Перебирались по хворостяному настилу, утолоченному снегом и политому водой. Кони храпели, пятились, спешившиеся ратники тянули коней за узду, покрикивали, сами чуя ту же истомную слабость в коленях: а ну как не выдержит! Тотчас ведь вода утянет под лед, и поминай как звали! Однако перебрались. В Переяславле-Рязанском нашли татарских барышников, что, распродавши коней, налегке, верхами, возвращались назад. Сговорились двигаться вместе. Иван по ночам ставил двойную сторожу, боялся, что сблодят бесермены. Но опять обошлось. Рождество встретили в пути. Ставка Темир-Кутлуга располагалась за Волгою, близь старого Сарая. В разгромленных ордынских городах было пусто. Купцы еще только начинали обживать окраины. С трудом удавалось доставать там — лошадиную ляжку, тут — тощего старого барана. Мясо обугливали на кизячном костре. Ели впроголодь. Федор Кошка на привалах трясся, отходя от холода. Жаловался, что уже не по возрасту ему такое. Впрочем, степная привычка брала свое. В тяжких местах, где конь едва волок по сугробам полупустые сани, Федор Андреич садился верхом и на коне сидел прочно, молодым не уступая.
На волжском берегу сидели несколько дней, ждали, когда окрепнет лед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
— Ты выйди на час! — попросил Федор Ивана. Верно, не похотели спорить при нем. О чем толковали без него бояре, Иван так и не узнал, но хоть и то узрел, что ему поверили.
Поверили сразу и Морозовы. Заспорили, Ивана не чинясь, и не о том, правда ли, нет, а — как уломать великого князя, чтобы не верил Витовту?
Поверили сразу и Квашнины. И Дмитрий, и Илья, и Василий Туша — все трое были за Темир-Кутлуга и против Тохтамыша, коему не могли простить сожженной Москвы. Тут тоже речь шла больше о том, как убедить думу да уломать великого князя.
У Бяконтовых Ивана Федорова поразила почти монастырская тишина и обилие книг. Данила Лексаныч Плещеев читал какую-то толстую книгу на греческом, и Иван, понимавший греческую молвь, но не письмо, не разобрал, что это было. Боярин заложил книгу вышитой бисером закладкою, застегнул узорные жуковинья. Выслушавши Ивана, задумался.
— Возможно, и так! — изрек. — Опас поиметь надобно! У кого ты, молодец, уже был?
Дав несколько дельных советов, Данила Лексаныч сам, уважительно, проводил Ивана до дверей, наказавши посетить Добрынских и Одинцовых.
Иван похудел, аж почернел, дергался ночью, почти не ел, мало спал, но к концу второй недели уже весь город ходил на дыбах, вопрошая, за сколько пенязей Василий Митрич продал Москву Витовту.
Собиралась дума, собиралась по случаю взятья Нижнего князем Семеном. Требовалось срочно подымать полки, скликать дружины подручных князей, готовить припас. Воеводство над ратью безо споров порешили вручить Юрию, брату великого князя, в коем, с легкой руки Акинфичей, видели теперь чуть ли не спасителя страны.
И когда урядили с этим и Василий уже утирал красным тафтяным платом взмокший лоб, собираясь покинуть княжеское золоченое креслице, вспыхнул вопрос о тайном сговоре Тохтамыша с Витовтом. Тут-то Василий и понял впервые, что он один против всех, не исключая и родных братьев.
— Брехня нелепая! Бабьи байки! — пытался он возразить совокупному натиску своих бояр. — Кто солгал?! Мало на Москве пустой безлепицы? Новый колокол отливают, штоль?!
Однако так просто погасить боярскую молвь не удалось. И вызванный в думу послужилец, — как на грех старый знакомец, Иван Федоров, с коим бежали из Орды, не давши себя сбить, твердо и ясно поведал думе и князю, как и что узнал по дороге, в Крыму. И действительно, то был всего лишь слух, и скажи ему о том хотя кто один из вятших — отмахнул бы рукою — лжа, мол!.. — и все тут. Но целую думу переспорить не мочно было. Пришлось пообещать, что Витовту с Тохтамышем он ратной помочи не подаст, что к Темир-Кутлугу пошлет своих киличеев повестить, чтобы не опасался его, Василия, и не ждал от московлян удара в спину.
В конце концов поехать к Темир-Кутлугу взялся Федор Андреич Кошка, и с тем лишь утихла боярская молвь.
Ночью Софья плакала злыми слезами, прижимаясь к мужу.
— Стоит с тобою чему произойти, съедят меня! — шептала, вздрагивая в его объятиях. А Василий молчал и думал невесело о том, что теперь, ежели даже Витовт потребует от него помочи, ратных полков ему не собрать. И что надобно ему перемолвить с кем-нито из духовных. С Киприаном? Быть может, с Никоном, что руководит ныне Радонежскою обителью?
Он-таки поехал к Троице. Поехал лишь затем, чтобы выслушать строгое наставление Никона: хранить православие нерушимо, защищая от «суемудрых латинян», и хранить русскую землю от всякого нахожего ворога…
Возвращался, поняв, что и тут, в церкви, не найдет сторонников своего союза с Витовтом и что Софья, в своих опасениях, пожалуй, права.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В посольство к Темир-Кутлугу (Темерь-Кутлую, по русскому прозыванию) собирались Федор Кошка с Ильей Иванычем Квашниным. Ивана Федорова Кошка вызвал к себе, повестил коротко:
— С нами поедешь! Сам ты етую колготу затеял, дак помогай и расхлебывать!
Шел молодой, липкий, радостный снег. Близило Рождество, и так не хотелось в эти дни покидать теплые хоромы с горячею русскою печью, от щей да каши снова переходить на дорожную сухомять!
Наталья Никитишна ворчливо собирала Ивана в дорогу. Она втайне гордилась своим сыном. Боялась давеча: оробеет, отступит, нет, возмог, батькиной памяти не уронил! Иван, насвистывая, подтачивал кончики стрел, осторожно и ловко правил сабельный клинок. В степи ноне на всякую замятню нарваться мочно! Тем паче, князь Юрий зорит сейчас Булгар и Жукотин, подступает к Казани, отмщая царевичу Ентяку погром Нижнего. В таковой нужде могут и княжеских киличеев захватить!
Оба наследника, Ванята и Серега, вертелись рядом, опасливо трогали оружие, восхищенными глазами следя за отцовой работой. Когда, пробуя, вздел кольчатую броню, не выдержали, кинулись к отцу, прижались к холодному железу… Ероша русые головенки, подумал о себе: ну, и возьму я им мачеху? А вдруг не залюбит? Своего родит и почнет етих в черном теле держать? Нет уж, вырастить! А там… А там уже и старость подойдет. Либо в путях где погину. Служба ратная!
Стащил через голову броню, и тотчас Ванята полез, пыжась, натягивать ее на себя.
— Охолонь! — остановил сына. — Подрасти маленько!
Снег шел трое суток подряд. На свесах кровель, на кострах, на дымниках наросли целые сугробы. Кое-как промятая конями дорога была непривычно бела.
Старый московский посол ехал в розвальнях, до носу закутанный в просторный ордынский тулуп. Илья Иваныч трясся верхом. Два десятка дружинников рысили следом. Подарки, справу — все везли с собою в тороках и на вторых санях. Тяжелых возков, дорожного опасу ради, с собою не брали.
Ока стала, но лед был тонок. Перебирались по хворостяному настилу, утолоченному снегом и политому водой. Кони храпели, пятились, спешившиеся ратники тянули коней за узду, покрикивали, сами чуя ту же истомную слабость в коленях: а ну как не выдержит! Тотчас ведь вода утянет под лед, и поминай как звали! Однако перебрались. В Переяславле-Рязанском нашли татарских барышников, что, распродавши коней, налегке, верхами, возвращались назад. Сговорились двигаться вместе. Иван по ночам ставил двойную сторожу, боялся, что сблодят бесермены. Но опять обошлось. Рождество встретили в пути. Ставка Темир-Кутлуга располагалась за Волгою, близь старого Сарая. В разгромленных ордынских городах было пусто. Купцы еще только начинали обживать окраины. С трудом удавалось доставать там — лошадиную ляжку, тут — тощего старого барана. Мясо обугливали на кизячном костре. Ели впроголодь. Федор Кошка на привалах трясся, отходя от холода. Жаловался, что уже не по возрасту ему такое. Впрочем, степная привычка брала свое. В тяжких местах, где конь едва волок по сугробам полупустые сани, Федор Андреич садился верхом и на коне сидел прочно, молодым не уступая.
На волжском берегу сидели несколько дней, ждали, когда окрепнет лед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167