Из княжих запасов брони выдавали токмо опытным воинам — кто не имел своей.) Приезжих мужиков влили в негустую ватагу отставших ратных и тем же днем, накормив, отправили догонять княжеский полк.
Кострому, занятую московскою ратью, пришлось объезжать стороной. Старшой попался бестолковый, дважды едва не угодили в полон — ругань, пот, грязь, стертые конские спины, усталость от многодневной тряски в седле, встречные татары (едва не произошла сшибка — да и те и другие были слишком измотаны), и только уже в виду Нижнего нагнали-таки Юрьеву рать.
Тут и прояснилось, что сил для битвы недостанет (с московской стороны, помимо великих бояр, были все братья Юрия и дети Владимира Храброго, каждый со своей дружиной), и приходилось отступать и отступать. В Нижнем побыли недолго, подкормили коней, обновили припас и опять двинулись, уходя берегом Волги от наседающего противника.
В Нижнем московиты разделились. Догонять Юрия послали одного Константина с ратью. Юрий, сумев оторваться, успел перейти Суру и стать на бреге. Константин остановился на той стороне реки. Ратные подъезжали вплоть к берегу, изредка пускали стрелы, чаще переругивались. Ратиться не хотел никто, да и дико казалось — как это бить своих? Тем паче Константин не стремился перейти Суру и навязать бой Юрию. В конце концов решив, что он выполнил свой долг, Константин повел свои полки обратно. Юрий, чуть поотстав, шел следом и так же, как давеча без боя, вступил в Нижний, занял город опять. Константин отступал не останавливаясь, и Юрий вослед за ним пошел к Галичу. Ратников шатало в седлах, все потные, грязные, завшивевшие, измученные донельзя, проделавшие такой путь за считанное число дней, они только и ждали теперь отдыха и бани. Куда-то и литовская беда отступила, и княжеские несогласия стали не нужны. Впрочем, московское войско тоже вымоталось и с тихим облегчением устремлялось к дому. Мужики и ратные одинаково сожалели, что в нелепом походе этом пропустили покос. Впрочем, только-только начинался июль, и многие надеялись в остатние дни еще поправить дело — успеть бы до августа, до той поры, когда утренняя роса не сходит почти до полудня и уже нельзя ставить сушить накошенное сено — коротко русское лето! А зима — долга, и на скотину, чтобы не сдохла до весны, чтобы не пришлось кормить прутьем да лапником, — много надо!
Братья, почернелые, худые, как и все, думали только о бане да еще о том, как не потерять спавших с тела коней. Не было боев, не было и военной добычи: портов, коней, узоречья, и о том, что такое сражения, Скворцу с Глухарем еще только предстояло узнать. Война пока для них обернулась своими суровыми буднями — долгими изматывающими переходами с недоедом и недосыпом, потом и грязью, и им еще предстояло понять, что на деле война в этом и состоит, а сабельные сшибки, сражения ратей — это лишь редкие ослепительные мгновения в долготе военных переходов, и что выносливость и терпение на войне подчас нужнее ратного мужества.
Из Галича Юрий послал на Москву весть, предлагая перемирие на год. И только тогда вдосталь измученные и усталые селяне Скворец с Глухарем на загнанных лошадях воротились домой, чтобы тотчас взять в руки косы и спасать Лутонин покос. Скворцова баба крепко обняла мужа, прижалась к нему раздавшимся чревом и стояла так, уткнувшись лицом в мужево плечо. Скворец чуял, как шевелится у жены в чревах малыш, готовый вот-вот выйти на свет, и замер, боясь придавить и страшась отпустить супругу.
— Работала? — вопросил.
— Как же! — коротко ответила она и, отстранясь, глянула на милого ладу своего, любуя взором. — Жив! Воротился!
Иное творилось на Москве. Ее всю сейчас переполнял глубокий благостный покой.
Софья рвала и метала. Ее вестоноши уже достигли Витовта, и литвин готовился, ежели так падет судьба, защитить дочерь с внуком ратною силой.
На совете княжеском порешили послать посольство к Юрию, и не кого-нибудь, а самого митрополита Фотия. Владыка на сей раз не чванился, не медлил, согласился сразу. Его было дело мирить князей и укреплять московский престол. Он смотрел шире всех них и понимал, что от того, что произойдет здесь (здесь, а не в Константинополе!), зависит судьба православия, а в конечном счете — судьба всех: не только бояр и церкви, но и всего народа русского.
Глава 7
Первым, кого встретил Юрий, воротясь в Галич, была Настасья, прибывшая незадолго до его возвращения со всем двором, обслугой, дружиной и казной из Звенигорода. Юрий так и не понял толком: не успела, не захотела или не смогла Софья (не позволили братья?) захватить его казну и послужильцев. Настасья, лишь только остались вдвоем, глядя на него заждавшимися, отчаянными, молодыми глазами, кинулась на грудь, целовала в щеки, глаза, уста. И чуя, как истомилась по нем женщина, которую зовут так же, как звали его покойную жену, да не за имя ли и выбрал когда-то из всей ждавшей господинова не повеления, нет, знака одного прислуги (иное пришло уже много позже, спустя время, иное — не любовь, благодарность, скорее — «жалость»), сам Юрий помягчел, что-то, как острый шип сидевшее в груди, отпустило, отошло. Есть, есть душа, которая его любит — запросто так, любит, и все! Не глядя ни на годы князя, ни на седину, ни на его нынешние ратные неудачи. Согрела сердце, хоть и не избавила от вышних забот.
Юрий был опытным полководцем, понимал, что его нынешний стремительный бросок до Суры Поганой и назад — поражение. Хоть Нижний Новгород, не колеблясь и раз, и другой, открыл ему ворота, хоть купцы теснились к нему с дарами и чуть было не соблазнили дать бой братьям-князьям под самым Нижним Новгородом. Чего он ждал? Что всемосковское войско разом перейдет на его сторону и он победителем вступит в стольный град земли? Да, конечно, разумеется — была такая надежа! И еще там, на Суре, ждал, что обиженный покойным Василием Константин перейдет на его сторону. Тогда бы все еще могло свершиться иначе! Но московские воеводы, убежденные или застращенные Фотием, не посмели изменить Софье, и Юрий понимал, что теперь его дела могут пойти совсем скверно, ежели Фотий… Опять же Фотий! Зачем ему, православному греку, надобен литовский католик Витовт? Надеется получить от него вновь в свое управление Галицко-Волынские епархии? Думал так и злил себя, но понимал, что Фотий не из тех людей, коих возможно соблазнить подарками, и что его решение держаться сына, Василия, не куплено никем, тем паче Витовтом, а исходит из его собственных строгих взглядов на правило престолонаследия в русской земле. И когда узнал, что сам Фотий едет к нему в Галич на переговоры, был даже рад — рад концу неопределенности, рад тому, что будет говорить один на один с духовным владыкою русской земли. Иван тоже явно ждал приезда Фотия, хотя толковни с родителем об этом не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42