Но, несмотря на промахи и задержки, он добился нужных препаратов, показал в них прогрессивные стадии разрушения легких и образования фиброза благодаря вдыханию пыли.
Удовлетворенный, он сделал передышку, перестал ворчать на Кристин и в течение нескольких дней вея себя сносно. Затем его осенила новая идея, и он опять с головой окунулся в работу.
Во всех своих исследованиях он исходил из предположения, что к разрушению легких ведут механические повреждения их твердыми и острыми кристаллами кремнезема, попадающими туда при вдыхании пыли в копях. Но теперь ему вдруг пришел в голову вопрос, не кроется ли какое-нибудь химическое воздействие за этим чисто физическим раздражением легочной ткани твердыми частицами. Он не был химиком, но эта работа настолько его увлекла, что он не желал признать себя побежденным. И начал новую серию экспериментов.
Он достал кремнезем в коллоидальном растворе и впрыснул его под кожу одной из свинок. Результатом был нарыв. Оказалось, что такие же нарывы можно вызвать путем впрыскивания водных растворов аморфного кремния, который не вызывал никакого физического раздражения. Эндрью с торжеством убедился, что впрыскивание вещества, вызывающего механические раздражение, например частиц угля, не дает нарывов. Значит, кремнеземная пыль оказывает какое-то химическое действие, разрушая легкие.
От возбуждения и неистовой радости он чуть не пометался. Он достиг даже большего, чем рассчитывал. Лихорадочно собирал он данные, суммировал результаты трехлетней работы. Уже за много месяцев перед тем у него было решено не только опубликовать свои исследования, но и взять их темой для диссертации на звание доктора медицины. Когда работа его, переписанная на машинке, вернулась из Кардиффа, красиво переплетенная в бледноголубую обложку, он с восторгом перечел ее. Потом в сопровождении Кристин пошел на почту и отправил ее в Лондон. После этого он впал в беспросветное отчаяние.
Он был измучен, ко всему безучастен. Он сознавал яснее, чем когда-либо, что он вовсе не кабинетный ученый, что самая лучшая, самая ценная часть его работы заключалась в первой фазе клинического исследования. Он вспоминал с острым раскаянием, как часто обрушивался на бедную Кристин. Много дней он ходил унылый, ко всему равнодушный. И все же бывали счастливые мгновения, когда он сознавал, что в конце концов что-то сделал.
XV
Та озабоченность, то странное состояние отрешенности от всего, в котором Эндрью находился с тех пор, как отослал свою работу, помешали ему обратить внимание на расстроенное лицо Кристин, когда он однажды в майский день вернулся домой. Он рассеянно поздоровался с ней, пошел наверх умываться, затем вернулся в столовую пить чай.
Но когда он кончил и закурил папиросу, он вдруг заметил это выражение лица Кристин. И спросил, потянувшись за вечерней газетой:
- Что это ты? В чем дело?
Кристин с минуту внимательно рассматривала свою чайную ложку.
- У нас сегодня побывали гости... вернее - у меня, когда тебя не было дома.
- О! Кто же?
- Депутация от комитета, целых пять человек. Среди них Эд Ченкин, а сопровождал их Перри - знаешь, синайский священник, и какой-то Дэвис.
Напряженное молчание. Эндрью затянулся папиросой и опустил газету, чтобы посмотреть на Кристин.
- А что им было нужно?
Только теперь Кристин ответила на его пытливый взгляд, не скрывая больше своего раздражения и тревоги. Она быстро заговорила:
- Они пришли часа в четыре... спросили тебя. Я им сказала, что тебя нет дома. Тогда Перри сказал, что это не имеет значения, что они все равно войдут. Конечно, я совсем растерялась. Я не поняла, хотят ли они тебя дождаться или нет. Тут Эд Ченкин сказал, что этот дом принадлежит комитету и они как представители комитета имеют право войти и войдут. - Она замолчала и торопливо пересела дух. - Я не сдвинулась с места. Я разозлилась, огорчилась. Но не показала виду и спросила, для чего они хотят войти в дом. Тогда выступил Перри. Он сказал, что и до него и до комитета дошло, и вообще весь город говорит, что ты делаешь какие-то опыты над животными, - они имели наглость назвать это вивисекцией. И поэтому они пришли осмотреть твою рабочую комнату и привели с собой мистера Дэвиса, члена Общества защиты животных.
Эндрью не шевелился и не сводил глаз с лица Кристин.
- Рассказывай дальше, дорогая, - сказал он спокойно.
- Ну, я пыталась их не пустить, но ничего из этого не вышло. Они просто протиснулись мимо меня, все семеро, в переднюю, а оттуда - в лабораторию. Когда они увидели морских свинок, Перри завопил: "О бедные бессловесные твари!" А Ченкин указал на пятно на полу - там, где я уронила бутылку с фуксином, помнишь? - и закричал: "Посмотрите-ка сюда! Кровь!" Они все перешарили, осмотрели наши прекрасные срезы, микротом, все решительно. Потом Перри сказал: "Я не оставлю здесь этих бедных животных, чтобы их подвергали мучениям. Я предпочту избавить их разом от страданий". Он схватил мешок, принесенный Дэвисом, и запихал туда всех свинок. Я пыталась ему объяснить, что никаких мучений, вивисекции и тому подобной ерунды и в помине не было. И что во всяком случае эти пять морских свинок вовсе не для опытов, что мы их собирались подарить детям Боленда и маленькой Агнес Ивенс. Но они не хотели меня слушать. Забрали свинок и ушли.
Эндрью густо покраснел. Он выпрямился на стуле.
- Никогда в жизни не слыхивал о такой гнусной наглости! Безобразие, что тебе пришлось терпеть это, Крис. Но они у меня поплатятся!
Он с минуту размышлял, потом бросился в переднюю к телефону. Сорвал трубку с рычага.
- Алло! - сказал он сердито, потом голос его слегка изменился - у телефона оказался Оуэн.
- Да, это Мэнсон говорит. Послушайте, Оуэн...
- Знаю, знаю, доктор, - быстро перебил его Оуэн. - Я весь день пытался вас поймать. Слушайте. Нет, нет, не перебивайте меня. Не надо терять голову. Заварилось пренеприятное дело, доктор. Но телефону об этом говорить не будем. Я сейчас иду к вам.
Эндрью воротился к Кристин.
- Что он хотел сказать, не понимаю, - кипятился он, передавая ей разговор с Оуэном. - Можно подумать, что мы в чем-нибудь виноваты.
Они дожидались прихода Оуэна: Эндрью - шагая из угла в угол в приливе нетерпения и гнева, Кристин - сидя за шитьем и беспокойно поглядывая на мужа.
Пришел Оуэн. Но в лице его не было ничего успокоительного. Раньше чем Эндрью успел открыть рот, он сказал:
- Скажите, доктор, у вас имеется патент?
- Что? - Эндрью широко открыл глаза. - Какой патент?
Оуэн еще больше нахмурился.
- Вам следовало взять патент от министерства внутренних дел на экспериментальную работу с животными. Вы этого не знали?
- Какой еще к черту патент?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Удовлетворенный, он сделал передышку, перестал ворчать на Кристин и в течение нескольких дней вея себя сносно. Затем его осенила новая идея, и он опять с головой окунулся в работу.
Во всех своих исследованиях он исходил из предположения, что к разрушению легких ведут механические повреждения их твердыми и острыми кристаллами кремнезема, попадающими туда при вдыхании пыли в копях. Но теперь ему вдруг пришел в голову вопрос, не кроется ли какое-нибудь химическое воздействие за этим чисто физическим раздражением легочной ткани твердыми частицами. Он не был химиком, но эта работа настолько его увлекла, что он не желал признать себя побежденным. И начал новую серию экспериментов.
Он достал кремнезем в коллоидальном растворе и впрыснул его под кожу одной из свинок. Результатом был нарыв. Оказалось, что такие же нарывы можно вызвать путем впрыскивания водных растворов аморфного кремния, который не вызывал никакого физического раздражения. Эндрью с торжеством убедился, что впрыскивание вещества, вызывающего механические раздражение, например частиц угля, не дает нарывов. Значит, кремнеземная пыль оказывает какое-то химическое действие, разрушая легкие.
От возбуждения и неистовой радости он чуть не пометался. Он достиг даже большего, чем рассчитывал. Лихорадочно собирал он данные, суммировал результаты трехлетней работы. Уже за много месяцев перед тем у него было решено не только опубликовать свои исследования, но и взять их темой для диссертации на звание доктора медицины. Когда работа его, переписанная на машинке, вернулась из Кардиффа, красиво переплетенная в бледноголубую обложку, он с восторгом перечел ее. Потом в сопровождении Кристин пошел на почту и отправил ее в Лондон. После этого он впал в беспросветное отчаяние.
Он был измучен, ко всему безучастен. Он сознавал яснее, чем когда-либо, что он вовсе не кабинетный ученый, что самая лучшая, самая ценная часть его работы заключалась в первой фазе клинического исследования. Он вспоминал с острым раскаянием, как часто обрушивался на бедную Кристин. Много дней он ходил унылый, ко всему равнодушный. И все же бывали счастливые мгновения, когда он сознавал, что в конце концов что-то сделал.
XV
Та озабоченность, то странное состояние отрешенности от всего, в котором Эндрью находился с тех пор, как отослал свою работу, помешали ему обратить внимание на расстроенное лицо Кристин, когда он однажды в майский день вернулся домой. Он рассеянно поздоровался с ней, пошел наверх умываться, затем вернулся в столовую пить чай.
Но когда он кончил и закурил папиросу, он вдруг заметил это выражение лица Кристин. И спросил, потянувшись за вечерней газетой:
- Что это ты? В чем дело?
Кристин с минуту внимательно рассматривала свою чайную ложку.
- У нас сегодня побывали гости... вернее - у меня, когда тебя не было дома.
- О! Кто же?
- Депутация от комитета, целых пять человек. Среди них Эд Ченкин, а сопровождал их Перри - знаешь, синайский священник, и какой-то Дэвис.
Напряженное молчание. Эндрью затянулся папиросой и опустил газету, чтобы посмотреть на Кристин.
- А что им было нужно?
Только теперь Кристин ответила на его пытливый взгляд, не скрывая больше своего раздражения и тревоги. Она быстро заговорила:
- Они пришли часа в четыре... спросили тебя. Я им сказала, что тебя нет дома. Тогда Перри сказал, что это не имеет значения, что они все равно войдут. Конечно, я совсем растерялась. Я не поняла, хотят ли они тебя дождаться или нет. Тут Эд Ченкин сказал, что этот дом принадлежит комитету и они как представители комитета имеют право войти и войдут. - Она замолчала и торопливо пересела дух. - Я не сдвинулась с места. Я разозлилась, огорчилась. Но не показала виду и спросила, для чего они хотят войти в дом. Тогда выступил Перри. Он сказал, что и до него и до комитета дошло, и вообще весь город говорит, что ты делаешь какие-то опыты над животными, - они имели наглость назвать это вивисекцией. И поэтому они пришли осмотреть твою рабочую комнату и привели с собой мистера Дэвиса, члена Общества защиты животных.
Эндрью не шевелился и не сводил глаз с лица Кристин.
- Рассказывай дальше, дорогая, - сказал он спокойно.
- Ну, я пыталась их не пустить, но ничего из этого не вышло. Они просто протиснулись мимо меня, все семеро, в переднюю, а оттуда - в лабораторию. Когда они увидели морских свинок, Перри завопил: "О бедные бессловесные твари!" А Ченкин указал на пятно на полу - там, где я уронила бутылку с фуксином, помнишь? - и закричал: "Посмотрите-ка сюда! Кровь!" Они все перешарили, осмотрели наши прекрасные срезы, микротом, все решительно. Потом Перри сказал: "Я не оставлю здесь этих бедных животных, чтобы их подвергали мучениям. Я предпочту избавить их разом от страданий". Он схватил мешок, принесенный Дэвисом, и запихал туда всех свинок. Я пыталась ему объяснить, что никаких мучений, вивисекции и тому подобной ерунды и в помине не было. И что во всяком случае эти пять морских свинок вовсе не для опытов, что мы их собирались подарить детям Боленда и маленькой Агнес Ивенс. Но они не хотели меня слушать. Забрали свинок и ушли.
Эндрью густо покраснел. Он выпрямился на стуле.
- Никогда в жизни не слыхивал о такой гнусной наглости! Безобразие, что тебе пришлось терпеть это, Крис. Но они у меня поплатятся!
Он с минуту размышлял, потом бросился в переднюю к телефону. Сорвал трубку с рычага.
- Алло! - сказал он сердито, потом голос его слегка изменился - у телефона оказался Оуэн.
- Да, это Мэнсон говорит. Послушайте, Оуэн...
- Знаю, знаю, доктор, - быстро перебил его Оуэн. - Я весь день пытался вас поймать. Слушайте. Нет, нет, не перебивайте меня. Не надо терять голову. Заварилось пренеприятное дело, доктор. Но телефону об этом говорить не будем. Я сейчас иду к вам.
Эндрью воротился к Кристин.
- Что он хотел сказать, не понимаю, - кипятился он, передавая ей разговор с Оуэном. - Можно подумать, что мы в чем-нибудь виноваты.
Они дожидались прихода Оуэна: Эндрью - шагая из угла в угол в приливе нетерпения и гнева, Кристин - сидя за шитьем и беспокойно поглядывая на мужа.
Пришел Оуэн. Но в лице его не было ничего успокоительного. Раньше чем Эндрью успел открыть рот, он сказал:
- Скажите, доктор, у вас имеется патент?
- Что? - Эндрью широко открыл глаза. - Какой патент?
Оуэн еще больше нахмурился.
- Вам следовало взять патент от министерства внутренних дел на экспериментальную работу с животными. Вы этого не знали?
- Какой еще к черту патент?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121