Хозяин оставил в доме молоденькую служанку с бегающим взглядом, о которой сообщил мне, что она у него в услужении совсем недавно и что он подозревает ее в краже еды и посуды. А может, также серебра и одежды, он точно не знает. Если когда-нибудь у меня возникнет желание спровадить ее, я не должен колебаться. Почему же он сам этого не сделал? Я не спросил его об этом. Я ее еще толком не видел. Раза два она прошмыгнула по дому — босиком, опустив голову и закутавшись в черно-красную клетчатую шаль.
Мы разошлись по комнатам. Их шесть, не считая комнаты служанки, устроенной на чердаке, куда надо забираться по приставной лестнице. Хатем взял ту, которую занимал обычно приказчик нашего хозяина; племянники тоже забрали себе по комнате, так же, как я и Марта, — все та же история: чтобы соблюсти видимость приличий, — но я не имею ни малейшего желания спать вдали от нее.
Впрочем, сейчас я немедленно пойду к ней.
18 декабря.
В доме Уиллера осталась незанятой шестая комната, сегодня утром я предложил ее Маимуну.
Со времени своего приезда в Смирну он живет с отцом у некоего Исаака Ланиадо, уроженца Алеппо, горячего приверженца Саббатая, к тому же оказавшегося внезапно соседом семьи упомянутого мессии, что вынуждает моего друга к постоянной скрытности. Он был откровенен со мной, жалуясь с глубоким вздохом, что не знает, долго ли еще ему удастся выносить этот длительный шаббат в их присутствии.
Тем не менее он отклонил мое приглашение. «Когда наши близкие заблуждаются, наш долг — быть рядом с ними», — сказал он мне. Я не настаивал.
В городе по-прежнему царит хаос. Страх перед законами потерян, словно грядущее Царствие будет царством прощения и милосердия, но не порядка. Однако эта безнаказанность не вызвала ни разгула страстей, ни бунтов, ни моря крови, ни грабежей. Волк возлежит рядом с ягненком, не пытаясь его сожрать, как сказано где-то в Писании. Сегодня вечером процессия евреев, около двадцати мужчин и женщин, спустилась из своего квартала до самого порта, потрясая факелами и распевая «Мелисельду, королевскую дочку»; этим они презрели и собственную свою веру, запрещающую им зажигать огонь в пятницу вечером, и закон этой страны, оставляющий только иноземным торговцам право покидать ночью свои дома, освещая себе дорогу зажженными факелами. Проходя недалеко от моего дома, они пересеклись с отрядом янычар, неспешно шагавших за своим начальником. Пение стихло на несколько мгновений, но потом возобновилось — еще громче и прекраснее, и каждая группа проследовала своим путем, не заботясь о другой.
Сколько времени может еще продолжаться это опьянение? День? Три дня? Сорок? Верящие в Саббатая утверждают: века и века. Скоро начнется новая эра, говорят они, ничто ее не задержит. Раз начавшись, Воскресение не остановится… В эру Воскресения смерти больше не будет. Но придет конец оскорблениям, унижениям и рабству, гонениям и преследованиям.
А где же я во всем этом, чего мне желать? Маимун упрекает своего отца в том, что тот все оставил и последовал за своим мессией. А разве я не совершил худшее? Разве я не покинул свой город, свою торговлю, свою мирную жизнь из-за этих слухов об Апокалипсисе, даже не надеясь на Спасение?
Разве я не безумнее их, всех этих людей, заблудших, вышедших в ночь шаббата с зажженными факелами в руках, разве я не безумнее их, я, бросивший вызов одновременно законам божеским и человеческим, я — на глазах своих близких — открыто легший в постель с женщиной, хотя она не моя жена и, может быть, все еще жена другого. Долго ли я еще смогу жить в этой лжи? И главное, долго ли я еще останусь безнаказанным?
Если я и думаю порой о грозящей мне каре, то все же эти мысли не отвращают меня от моих желаний. Взгляд Бога беспокоит меня меньше людских взглядов. Прошлой ночью я впервые держал Марту в своих объятиях, не прячась от чужих глаз, не оглядываясь на окна и двери, мне не надо было напрягать слух, пытаясь уловить шум чьих-то шагов. Потом я начал медленно раздевать ее, медленно распустил ленты, расстегнул пуговицы, распахнул ее одеяния и дал им соскользнуть на пол, прежде чем задул свечу. Подняв согнутую в локте руку, она прятала глаза, только глаза. Я взял ее за руку и, подведя к постели, уложил на нее, а потом и сам лег рядом с ней. Ее тело пахло духами, которые мы покупали вместе у того генуэзца в Константинополе. Я шептал, обдавая ее своим дыханием, что люблю и буду любить ее всегда. Ощущая дуновение моих слов, она обняла меня обеими руками, привлекла к своему горячему телу, бормоча слова радости, нетерпения, покорности и желания.
Я обнимал ее с жадной торопливостью любовника и с ясным спокойствием супруга. Разве я мог бы так любить ее, если бы не царило вокруг нас в этом городе и во всем мире это властное опьянение?
19 декабря.
Голландский пастор зашел ко мне рано утром, сказав, что только желал удостовериться, что я удобно устроился в доме его друга. Когда я вполне искренне ответил, что живу здесь как у себя дома, он счел необходимым возразить, что мне все же не стоит забывать, что этот дом мне не принадлежит. Его замечание настолько задело меня, что я сухо ответил ему, что просто хотел подчеркнуть свою благодарность и что я остановился в этом доме, потому что меня попросили оказать услугу; мне прекрасно жилось в монастыре капуцинов, и я совершенно спокойно могу туда вернуться. Я полагал, что он возьмет свою шляпу и уйдет или, возможно, предложит мне убираться восвояси со всеми моими домочадцами; но, поколебавшись минуту, он испустил короткий смешок и извинился, покашливая, объяснив все это недоразумением и отговорившись плохим знанием итальянского, — на котором, однако, он изъясняется так же хорошо, как и я, — словом, он недвусмысленно старался исправить впечатление от своих слов, так что, когда он пять минут спустя поднялся, собираясь уходить, я удержал его рукой, прося не делать этого и подождать немного, чтобы выпить по-дружески чашечку кофе, который как раз готовит для нас «моя жена».
После довольно неловкого начала между нами завязался разговор совсем в другом тоне, и я быстро обнаружил, что имею дело со знающим и мудрым человеком. Я также узнал от него о том, что вот уже несколько месяцев по разным городам Европы ходят слухи о потерянных коленах Израилевых, говорят, будто они появились в Персии и собрали бесчисленную армию. Утверждают, что они якобы завладели Аравией, разгромили оттоманские войска и даже продвинулись до Марокко; а в этом году в Тунисе караван паломников будто бы отказался идти в Мекку, страшась повстречать их на своем пути. По словам Кенена, который совсем не верит этим слухам, они, вероятно, исходят прежде всего из Вены, осажденной армией султана, кроме того, их распространяет и Венеция, которая вот уже тридцать лет воюет с Портой и подбадривает себя, измышляя нежданных союзников, готовых напасть на мусульман с тыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112