Английский матрос был неосторожен, будучи, наверное, слегка навеселе, он не нашел ничего лучшего, как заявить голландцам, что в конце концов их флот будет побежден. А невезучим оказался сицилиец, случайно проходивший мимо и решивший заступиться за своего товарища.
В плену, 29 июня.
Отныне я не вылезаю из своего угла, и так поступаю не я один. Маурицио сказал мне, что палуба пустынна и там разгуливают только голландцы, а моряки выходят из своих кают лишь для того, чтобы исполнять свою работу. Рядом с капитаном теперь ходит голландский офицер, который следит за ним и отдает ему приказы, — но на это я жаловаться не стану.
2 июля.
Задув прошлой ночью фонарь, я вдруг почувствовал, что замерз, хотя был укрыт так же, как вчера и позавчера, и хотя дневная погода была еще очень мягкой. Возможно, это — больше, чем холод, это — страх… Впрочем, во сне я видел, как голландцы схватили меня и поволокли по полу, потом сорвали одежду и били кнутом до крови. Уверен, что я вопил от боли и проснулся от этого вопля. После мне уже не удалось заснуть, хотя я и пытался снова задремать, но моя голова была такой же свежей, как зеленое яблочко, которому еще далеко до осенней спелости.
4 июля.
Сегодня какой-то голландский матрос толкнул дверь моей клетушки, оглядел помещение и удалился, не сказав ни слова. Спустя четверть часа то же самое проделал его сотоварищ, но этот пробормотал словечко, которое, должно быть, означало, что он поздоровался. Мне показалось, что они что-то ищут, а может, и кого-то.
Мы, вероятно, уже недалеко от места назначения, и я беспрестанно задаюсь вопросом, как себя вести, когда мы туда прибудем. А особенно — что делать с деньгами, доверенными мне в Лиссабоне, с моими собственными сбережениями и с этой тетрадью?
По правде говоря, у меня нет особого выбора, здесь возможны только два варианта.
Либо я полагаюсь на то, что со мной станут обходиться с уважением как с иностранным негоциантом и, может, даже дадут разрешение на въезд в Объединенные Провинции, и тогда, когда придет пора сойти на землю, мне стоило бы держать все мои «сокровища» при себе.
Либо с «Sanctus Dionisius» обойдутся как с военным трофеем: груз конфискуют, всех, находящихся на борту, включая и меня, задержат на некоторое время, а потом выдворят из страны вместе с кораблем; тогда лучше было бы оставить мои «сокровища» в тайнике, моля Небеса, чтобы никто их там не обнаружил и чтобы мне удалось вновь обрести их по окончании этого тяжкого испытания.
После двух часов колебаний я склонился ко второму решению. Дай бог, чтобы потом не пришлось пожалеть об этом!
Прямо сейчас я спрячу свой дневник и все письменные принадлежности в тайник, где уже лежат деньги Грегорио, — в стенной перегородке, за плохо пригнанной доской. Я положил туда также и половину оставшихся у меня денег: необходимо, чтобы при мне нашли достаточную сумму, иначе они заподозрят мою хитрость и заставят меня раскрыть мою тайну.
У меня возникло сильное искушение оставить у себя эту тетрадь. Деньги зарабатывают и теряют, а эти страницы, этот дневник, мой — плоть от плоти, он стал моей жизнью, моим последним товарищем. Я не решаюсь расстаться с ним. Но, вероятно, придется…
14 августа 1666 года.
За сорок дней я не написал ни строчки. Я был заключенным на земле, а мой дневник — в тайнике на море. Слава богу, мы оба невредимы и наконец вместе.
Я слишком потрясен сегодня, чтобы писать. Завтра моя радость уляжется и я все расскажу.
Да, мне сложно писать в таком состоянии, но еще сложнее — удержаться от этого. Что ж, я расскажу о своих злоключениях, которые уже благополучно завершились. Расскажу, не слишком вдаваясь в подробности, а так, как переходят вброд ручеек, перепрыгивая с камня на камень.
Восьмого июля, в среду, «Sanctus Dionisius» вошел в порт Амстердама с «низко опущенной головой», как плененный зверь, которого тянут за шею на веревке. Я стоял на палубе со своим узелком на плече, опершись о борт руками и не отрывая глаз от розовых стен, коричневых крыш и черных шляп, видневшихся на набережной, — однако мысли мои были далеко отсюда.
Как только мы пристали к берегу, нам велели, не слишком грубо, но и не церемонясь, покинуть судно и идти в здание на дальнем конце причала, где нас и заперли. Это, говоря по правде, была не тюрьма, а просто крытый сарай с двумя дверями и часовым перед каждой дверью, который преграждал нам выход. Нас разделили на две, а может, и на три группы. Вместе со мной оказались пассажиры, еще остававшиеся на судне, и часть экипажа, но ни Маурицио, ни капитана с нами не было.
На третий день к нам зашел с инспекционной проверкой какой-то городской чиновник, взглянув на меня, он произнес какие-то успокаивающие слова; тем не менее лицо его оставалось суровым, и он не давал никаких обещаний.
Неделю спустя я увидел капитана, он пришел в сопровождении незнакомых мне людей и начал выкликать самых крепких моряков. Я понял, что это делается для того, чтобы снять груз, бывший у нас на борту. Их привели в наш «сарай» только под вечер и вернулись за ними на следующий день и еще раз — на третий.
Единственный вопрос жег мне губы: пока голландцы потрошили корабль, не обыскали ли они заодно и пассажирские каюты? Я долго искал способ, как бы его задать, чтобы удовлетворить свое любопытство, не привлекая подозрений; но в конце концов отказался от этого. В моем положении нетерпение — худший советчик.
В течение всех этих долгих дней тревоги и ожидания, сколько раз я вспоминал Маимуна, все, что он рассказывал мне об Амстердаме, и все, что я сам привык думать об этом городе. Этот город, бывший тогда таким далеким, стал для нас местом нашей общей мечты, горизонтом надежды. Мы обещали друг другу посетить его когда-нибудь вместе и пожить там, а может, Маимун уже здесь, как он и хотел. Что до меня, то мне жаль, что я ступил на эту землю. Мне жаль, что я приехал сюда, став пленником в стране свободных людей. Мне жаль, что я провел в Амстердаме столько дней и ночей и не увидел ничего, кроме стен этого сарая.
Прошло еще две недели, прежде чем нам позволили подняться на палубу нашего корабля. Впрочем, нам пока еще не разрешили сниматься с якоря. Мы по-прежнему лишены свободы, но теперь уже на борту «Sanctus Dionisius», который постоянно патрулируется отрядом солдат.
Чтобы следить за нами было легче, нас всех заперли на одной половине судна. Моя каюта — с другой стороны, из осторожности я стараюсь не ходить туда, чтобы не выдать свой секрет.
И даже когда корабль наконец отчалил, я еще некоторое время не решался возвращаться в свою прежнюю комнату, так как голландский отряд оставался на борту до тех пор, пока мы не вышли из их внутреннего моря, из Зюйдерзее, и не добрались до Северного моря.
Только сегодня мне удалось убедиться в том, что мои сокровища лежат в тайнике нетронутыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112