Через некоторое время она выпрямилась и подошла к скамье. Она села в угол, спиной к пустому цоколю. Нино пламенно и робко смотрел на нее. Платье собралось над ее скрещенными ногами в мелкие, резко очерченные поперечные складки. Более длинные, спускавшиеся с плеч, пышными волнами окружили ее бедра. Одна рука поддерживала голову, светлым пятном выделявшуюся на темной завесе деревьев. Другая небрежно опиралась о старую, обросшую зеленым мхом мраморную спинку. Она казалась нагой до плеча в прозрачной серебряной раковине пышного рукава. Она попросила:
— Теперь скажи мне, что ты читал, когда я пришла?
Он посмотрел вверх. На двух кипарисах за ней, на самой верхушке, сидели два белых голубя и ворковали. Он тихо начал, устремив взор на вершины кипарисов:
Amor ch'acor gentil ratio s'apprende,
Prese costui.
Он декламировал все дальше, не задумываясь. Слова приходили вместе с воздухом, он не звал их. Он не знал ни одного любовного стихотворения, кроме стихов о Франческе. Она смотрела снизу на его лицо; свет сиял на нем, освещая блаженное страдание, восторженное стремление слиться с этими стихами — стать одним сладостным словом из многих и вместе с воздухом, который доносил их до нее, на секунду прильнуть к ее груди.
Вдруг его взгляд опустился вниз, на ее руку, ее шею. Нино запнулся; он медленно покачал головой. Она прочла в его глазах: «Что пользы во всех стихах, что в опьяняющем порыве, от которого замирает сердце!.. Твоей красоты не достигнет ничто. Она неумолима. Почему ты смотришь на меня так устало и так тепло из-под тяжелых век? Иолла, милая Иолла, твоя красота жестока».
Затем он докончил:
Quellorno piu non leggemmo avante.
Он, вздохнув, сел рядом с ней. Они молча смотрели на неутомимую работу вечера. Как вчера, расстилал он по воздуху свои розовые покрывала. Верхушки обоих кипарисов прорезывали их, а две белые голубки в них запутались. Они тихо улетели прочь; ноги их были похожи на капли крови.
Круглая площадка медленно погружалась в сумрак. Герцогиня взяла мальчика за руку; они опять прошли аллею молчания. В косом солнечном луче фиолетовым светом сверкнул гравий. Каменные фигуры уже принадлежали одиночеству и мраку. Одна из них засветилась; когда Нино обернулся, она была уже едва видна. Лениво тянулся между черными зубцами туй бледно-серебристый поток неба. А под ним все хранило молчание: молчали безропотные мудрецы, терпеливые, влюбленные, запуганные боги.
Мальчик молча шел рядом со своей возлюбленной; ее одежды колебались. Он торжественно говорил себе:
— Я тоже когда-нибудь умру, как это ни странно. Тогда я буду думать о том, что я пережил этот день. Что все остальное в сравнении с этим!
«Неужели это невозможно?» — спрашивал он себя в течение целой недели, в лабиринтах рощиц, на горе, у бассейна и в своей комнате. «Что?» — отвечал он самому себе.
«Она называет меня своим другом. Никогда не смеется она надо мною, даже тогда, когда я выдаю себя и стыжусь. Она сама открывает мне свои тайны, — я не понимаю их, но они пугают меня, и мне чудится, что это говорят фонтаны в чаще… Разве она не могла бы любить меня, как мужчину? Это звучит нелепо, это я, конечно, знаю, но предположим на минутку, конечно, не серьезно. Ведь я уже не ребенок, ростом я только немного меньше нее, не так ли? Я вспоминаю образ святой Катерины, в нашей лицейской церкви. Какая высокая, мощная женщина, — и как взволнованно и нежно подает она свою пышную руку своему жениху: маленькому Иисусу.
Она прекрасна в своем белом платье и золотом плаще, вся увешанная нитями жемчуга! В волосах у нее корона, полная драгоценных камней. Поют ангелы; за ними вокруг белых колонн обвиваются красные хоругви… Какое торжество! Так должно было бы быть, именно так, с Иоллой и со мной».
Он умолял самого себя, в страхе, что его мечта сейчас рассыплется в прах.
«Подумай, ведь если бы мне было восемнадцать лет, нет, только семнадцать, и у меня было бы на подбородке два-три волоска, никто не удивлялся бы. Ведь известно, что Антонио Фабрицции, из восьмого класса, любовник жены одного полковника. Мне недостает трех лет, только всего. Куда же годится мир, в котором неизмеримое счастье — разве я знаю, что это вообще было бы такое? — не может существовать только потому, что человеку не хватает трех лет?»
Он рвал платье у себя на груди, ломал руки.
«Почему ты не растешь, не становишься шире? Я готов заключить союз с дьяволом. Пусть он сделает меня мужчиной, на один только год, и даст мне любовь Иоллы. Пусть тогда он возьмет мою душу… Один год? Нет, один день. За один день я сделал бы это! К сожалению, дьявол не хочет ничего знать обо мне, вероятно, потому, что я ничего не знаю о нем. Зачем мы неверующие! Подожди-ка…»
И он погружался в предположения о реальности или сказочности всего божественного. Они медленно препровождали его в царство сна.
Утром он решал с бьющимся сердцем:
— Я спрошу ее, не выйдет ли она за меня замуж. В сущности, это, может быть, очень просто, только мои сомнения осложняют дело. Говорят, что у любящих всегда так бывает… Она скажет «да», потому что любит меня. Мы подождем, пока мне исполнится двадцать лет…
Вечером он натягивал одеяло до подбородка, стискивал зубы и бормотал:
— Как это мне приходят в голову такие безумные мысли?
Просыпаясь, он всплескивал руками.
— Но я так люблю ее. Не должна ли она ответить мне тем же? Никто не может принять безвозмездно столько любви, это было бы слишком несправедливо: любовь не допустила бы этого.
Amor ch'a nullo amato amar perdona.
«Иолла бледна, она утомлена, она носит просторные платья. Она говорит: „Я хотела бы, чтобы меня любили“, — конечно, она подразумевает меня».
А ночью он стонал:
— Не меня, я знаю, а того, другого!
Он обеими руками брался за голову; она болела от напряжения, с которым он подавлял в своем мозгу истину.
— Не думай, — кричал он тому Нино, который не хотел отказаться от самообмана, — что я серьезно слушаю твои невозможные выдумки. Ведь я все-таки знаю, что будет!
Он не знал ничего, — и это было самое ужасное.
Однажды после обеда герцогиня сказала:
— Сойдем вниз на дорогу! Я жду гостей.
Он ничего не спросил; кровь у него застыла.
— Фрау Беттину и ее мужа, — пояснила она.
Дорогой они почти не разговаривали. День был душный. Раз, на повороте, мальчик увидел наверху, между массами зелени, белые ступени.
«Теперь они исчезнут навеки, — подумал он. — Они уже не поведут меня в царство сказки».
Он закусил нижнюю губу; ему удалось не заплакать.
Герцогиня сказала устало:
— Очевидно, они не приедут. Вернемся.
Нино шел, колеблясь между надеждой и отчаянием. Лестница показалась снова. Вдруг он сказал себе холодно, почти испытывая облегчение:
— Теперь все кончено.
Он услышал стук экипажа. Из него вышли Якобус и его жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61