- закричал он, усевшись наконец на кровати.
- Уж я, братец, право, не знаю, как и начать, с чего! Оба в радостном
волнении смотрели друг на друга.
- Кто она, Вася?
- Артемьевы!.. - произнес Вася расслабленным от счастия голосом.
- Нет?
- Ну, да я тебе уши прожужжал об них, потом замолк, а ты ничего и не
приметил. Ах, Аркаша, чего стоило мне скрывать от тебя; да боялся, боялся
говорить! Думал, что все расстроится, а я ведь влюблен, Аркаша! Боже мой,
боже мой! Видишь ли, вот какая история, - начал он, беспрерывно
останавливаясь от волнения, - у ней был жених, еще год назад, да вдруг его
командировали куда-то; я и знал его - такой, право, бог с ним! Ну, вот, он
и не пишет совсем, запал. Ждут, ждут; что бы это значило?.. Вдруг он,
четыре месяца назад, приезжает женатый и к ним ни ногой. Грубо! подло! да
за них заступиться некому. Плакала, плакала она, бедная, а я и влюбись в
нее... да я и давно, всегда был влюблен! Вот стал утешать, ходил, ходил...
ну, и я, право, не знаю, как это все произошло, только и она меня полюбила;
неделю назад я не выдержал, заплакал, зарыдал и сказал ей все - ну! что
люблю ее - одним словом, все!.. Я вас сама любить готова, Василий Петрович,
да я бедная девушка, не насмейтесь надо мной; я и любить-то никого не смею.
Ну, брат, понимаешь! понимаешь?.. Мы тут с ней на слове и помолвились; я
думал-думал, думал-думал; говорю: как сказать маменьке? Она говорит:
трудно, подождите немножко; она боится; теперь еще, пожалуй, не отдаст меня
вам; сама плачет. Я, ей не сказавшись, бряк старухе сегодня. Лизанька перед
ней на колени, я тоже... ну, и благословила. Аркаша, Аркаша! голубчик ты
мой! будем жить вместе. Нет! я с тобой ни за что не расстанусь.
- Вася, как я ни смотрю на тебя, а не верю, ей-богу, как-то не верю,
клянусь тебе. Право, мне все что-то кажется... Послушай, как же это ты
женишься?.. Как же я не знал, а? Право, Вася, я, уже признаюсь тебе, я сам,
брат, думал жениться; а уж как теперь ты женишься, так уж все равно! Ну,
будь счастлив, будь счастлив!..
- Брат, теперь так сладко в сердце, так легко на душе... - сказал Вася,
вставая и шагая в волнении по комнате. - Не правда ли, не правда ли? ведь
ты чувствуешь тоже? Мы будем жить бедно, конечно, но счастливы будем: и
ведь это не химера, наше счастье-то ведь не из книжки сказано: ведь это на
деле счастливы мы будем!..
- Вася, Вася, послушай!
- Что? - сказал Вася, остановясь перед Аркадием Ивановичем.
- Мне пришла мысль; право, я как-то боюсь и сказать тебе!.. Ты прости
меня, ты разреши мои сомнения. Чем же ты жить будешь? Я, знаешь, я в
восторге, что ты женишься, конечно, в восторге и владеть собой не могу, но
- чем ты жить будешь? а?
- Ах, боже, боже мой! какой ты, Аркаша! - сказал Вася, в глубоком
удивлении смотря на Нефедевича. - Да что ты в самом деле? Даже старуха, и
та двух минут не подумала, когда я ей представил все ясно. Ты спроси, чем
они жили? Ведь пятьсот рублей в год на троих: ведь всего-то пенсиону после
покойника столько. Жила она, да старуха, да еще братишка, за которого в
школу платят из тех же денег, - ведь вот как живут! Ведь это только мы
капиталисты с тобой! А у меня, поди-ка ты, в иной год, в хороший, даже
семьсот наберется.
- Послушай, Вася; ты меня извини; я, ей-богу, я так ведь, я все только
думаю, как бы это не расстроить, - каких же семьсот? только триста...
- Триста!.. А Юлиан Мастакович? забыл?
- Юлиан Мастакович! да ведь это дело, братец, неверное; это не то, что
триста рублей верного жалованья, где всякий рубль как друг неизменный.
Юлиан Мастакович, конечно, ну, даже великий он человек, я его уважаю,
понимаю его, даром что он так высоко стоит, и, ей-богу, люблю его, потому
что он тебя любит и тебе за работу дарит, тогда как мог бы не платить, а
командировать себе прямо чиновника - но ведь согласись сам, Вася...
Послушай еще: я ведь не вздор говорю; я согласен, во всем Петербурге не
найдешь такого почерка, как твой почерк, я готов тебе уступить, - не без
восторга заключил Нефедевич, - но вдруг, боже сохрани! ты не понравишься,
вдруг ты не угодишь ему, вдруг у него дела прекратятся, вдруг он другого
возьмет - ну да, наконец, мало ли что может случиться! Ведь Юлиан-то
Мастакович был да сплыл, Вася...
- Послушай, Аркаша, ведь этак, пожалуй, над нами сейчас потолок
провалится...
- Ну, конечно, конечно... я ведь ничего...
- Нет, послушай меня, ты выслушай - видишь что: каким он образом может со
мною расстаться... Нет, ты только выслушай, выслушай. Ведь я все исполняю
рачительно; ведь он такой добрый, ведь он мне, Аркаша, ведь он мне сегодня
дал пятьдесят рублей серебром!
- Неужели, Вася? так тебе награждение?
- Какое награждение! из своего кармана. Говорит: уж ты, брат, пятый месяц
денег не получал; хочешь, возьми; спасибо, говорит, тебе, спасибо,
доволен... ей-богу! не даром же ты мне, говорит, работаешь - право! так и
сказал. У меня слезы полились, Аркаша. Господи боже!
- Послушай, Вася, а ты дописал те бумаги?..
- Нет... еще не дописал.
- Ва...синька! ангел мой! что ты сделал?
- Послушай, Аркадий, ничего, еще два дня сроку, успею...
- Как же ты это так не писал?..
- Ну вот, ну вот! ты с таким убитым видом смотришь, что у меня вся
внутренность ворочается, сердце болит! Ну, что ж? ты меня всегда этак
убиваешь! Так и закричит: а-а-а!!! Да ты рассуждай; ну, что ж такое? ну,
кончу, ей-богу, кончу...
- Что если не кончишь? - закричал Аркадий, вскочив. - А он же тебе
сегодня дал награждение! Ты же тут женишься... Ай-ай-ай!
- Ничего, ничего, - закричал Шумков, - я сейчас же и сажусь, сию минуту
сажусь; ничего!
- Как это ты манкировал, Васютка?
- Ах, Аркаша! ну, мог ли я усидеть? такой ли я был? Да я в канцелярии-то
едва сидел; ведь я сердца сносить не мог... Ах! ах! теперь ночь просижу, и
завтра ночь просижу, да послезавтра еще, и - докончу!..
- Много осталось?
- Не мешай, ради бога, не мешай, замолчи...
Аркадий Иванович на цыпочках подошел к кровати и уселся; потом вдруг
хотел было встать, но потом опять принужден был сесть, вспомнив, что
помешать может, хотя и сидеть не мог от волнения: видно было, что его
совсем перевернуло известие и первый восторг еще не успел выкипеть в нем.
Он взглянул на Шумкова, тот взглянул на него, улыбнулся, погрозил ему
пальцем и потом, страшно нахмурив брови (как будто в этом заключалась вся
сила и весь успех работы), уставился глазами в бумаги. Казалось, и он тоже
еще не пересилил своего волнения, переменял перья, вертелся на стуле,
пристроивался, опять принимался писать, но рука его дрожала и отказывалась
двигаться.
- Аркаша! Я им говорил об тебе, - закричал он вдруг, как будто только что
вспомнил.
- Да? - закричал Аркадий, - а я только спросить хотел; ну!
- Ну! ах да, я тебе после все расскажу! Вот, ей-богу, сам виноват, а
совсем из ума вышло, что не хотел ничего говорить, покамест не напишу
четырех листов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13