Так же точно за островом Тенедосом, лежащим против Безикской бухты, таился ахейский флот, готовясь к походу против твердынь Илиона. За Тенедосом, богатым вином; поджидал Агамемнон, вождь ахейцев, остроносые суда греков, полные воинов для десанта.
В Севастополе знали, что флагманский корабль английской эскадры, таившейся теперь вместе с французской за островом Змеиным, корабль, на котором держал свой флаг командующий эскадрой адмирал Дондас, носил звучное имя «Агамемнон».
II
— Вот посмотрите, господа, на эти часы — только по рассеянности в свои карманы не прячьте — и скажите, где здесь ключик, — говорил лейтенант Бирюлев, показывая плоские, обыкновенные на вид золотые часы в группе молодых флотских офицеров в буфете собрания.
Лейтенант Астапов, склонный к полноте блондин, повертел в руках часы, посмотрел пристально на бретерское осанистое долгоносое лицо Бирюлева и сказал:
— Просто и ясно: ключик потерян.
— Все такого мнения, господа, что ключик потерян? — обвел глазами других Бирюлев. — Как будто все! Тогда смотрите. Вот я завожу часы!.. А вот я ставлю часы по часам этого собрания, так как у меня они позади на двенадцать минут.
И он передвинул стрелку так же без ключика, как и завел часы.
И часы, только что дошедшие в Севастополь из-за границы, пошли бы гулять по рукам, если бы Бирюлев не спрятал их в карман.
— Может быть, такие часы без ключика есть у всех офицеров союзного флота, — сказал Астапов.
На это Бирюлев ответил:
— Я думаю, что и у многих армейцев. Но вот еще какая новость техники: за границей начали будто бы делать бумагу из дерева.
— Как из дерева? Из какого дерева? — удивились все.
— А из чего делают бумагу у нас? — спросил Бирюлев.
— Из тряпок, кажется.
— То-то что из тряпок. Но это — дорогая бумага, а там будто бы получается из обыкновенных бревен и очень дешевая.
— Каким же образом?
— Очень просто. Подвергаются бревна химической обработке, в результате получается прекрасная бумага.
— Вот оно что! — качнул головой лейтенант Холин, книжник и немного поэт. — Если с простыми карманными часами и с бумагой так обстоит дело за границей, то сколько же последних слов техники приготовили они для нас, грешных? А мы об этом и понятия не имеем.
— О конических пулях Минье мы уже читали, остается только увидеть их в действии, — сказал Астапов.
— Пули Минье уж не новость, я читал о каких-то ядовитых газах, — выдумал один англичанин, — только не дал я этому веры, — отозвался на это мичман Завалишин, крепкий брюнет с энергичным лицом. — Могут ли быть изготовлены такие газы?
— Отчего же нет? Есть ведь «Собачья пещера» — грот такой где-то в Италии, в котором собаки дохнут. Почему же дохнут? Очень просто — ядовитые газы! — сказал Бирюлев.
— Я не об этом! Ядовитые газы, конечно, есть даже в угольных шахтах в России, — незачем в Италию ездить, — а вот как ими действовать могут?
Начинять ими гранаты, что ли?
— А почему же? Хотя бы и так!
Дамы не позволили молодым флотским развить разговор о последних словах заграничной техники в военном деле. Дамы требовали неусыпного внимания к себе, иначе зачем же они пришли на бал? Наконец, они чувствовали себя встревоженно и настойчиво требовали, чтобы их успокоили по-настоящему, прочно, отвлекли бы их мысли в беззаботное прошлое.
Несмотря на то, что огромный союзный флот заставил молодой и малочисленный русский флот укрыться в бухте под мощную защиту семисот орудий береговых батарей, севастопольская жизнь отнюдь не нарушала своего заведенного задолго до объявления войны течения.
Даже и в августе до этого последнего дня каждый день в шесть часов вечера на стодвадцатипушечном корабле «Великий князь Константин», носившем флаг Корнилова и стоявшем у Екатерининской пристани, начинал играть оркестр, а на самой пристани гремело еще несколько оркестров, как флотских, так и армейских, и даже роговой хор гусарского полка с песенниками.
И тогда на Приморском бульваре, где стоял бронзовый памятник герою Черноморского флота — лейтенанту Казарскому, начиналось гулянье, и Севастополь мог показаться даже любому мизантропу самым счастливым, самым веселым городом в мире.
На гуляньях этих много было женщин, для них в сущности и устраивались гулянья, потому что Севастополь по самому чину военной твердыни, предназначенной охранять весь юг Европейской России, был подчеркнуто мужской город. Из сорока двух тысяч его населения в те времена тридцать пять тысяч приходилось на войско гарнизона и матросов флота, а из семи тысяч остальных жителей сколько могло приходиться на женщин, если исключить чиновников, купцов, ремесленников, рабочих и детей?
Конечно, город с таким огромным количеством постоянно живущих военных привлек не одну сотню жриц свободной любви, которые, чуть только раздавалась музыка на пристани, выходили на свой промысел, отчетливо, по-военному маршируя по главным улицам — Екатерининской и Морской, по Театральной площади и пристаням. На Приморский же бульвар, где у входа дежурила с шести часов полиция, могли из них попасть только те, которые одевались «под приличных дам».
По всей основной шестикилометровой бухте, которая называлась Большим рейдом, и по рукаву ее — Южной бухте — стояли картинно красивые, хотя и со свернутыми парусами, корабли, фрегаты, бриги, бригантины, корветы, яхты, тендера, транспорты, шкуны и многочисленный купеческий флот.
Было и несколько пароходов. Все знали, что за постройкою их следил и принимал их Корнилов.
На всех этих судах, хотя и праздно стоявших, все-таки кипела привычная жизнь. Между ними и от них к пристаням — Екатерининской и Графской — скользили под веслами и на парусах боты, вельботы, шлюпки и катеры с катающимися флотскими дамами. Весело, раскатисто смеялись на тихой воде, разноцветными зонтиками защищаясь от жаркого солнца, звонко пели.
В такие «царские» дни, как этот — 30 августа, все суда бывали разукрашены флагами, и эта пестрота флагов, отражаясь в зеркале бухт, не могла не веселить глаз, Что Севастополь совершенно неприступная крепость и взять ее с моря невозможно, в это поверили к концу дня 14 июля даже и те, кто сомневался в этом. В этот день с утра Севастополь был обложен флотом союзников, который подошел к его батареям почти на пушечный выстрел. Флот был вдвое более сильный, чем скрывшийся в бухте русский. Все видели, что лавирует он не спеша от Камышевой бухты — «Прекрасной гавани» древнего Херсона — до Балаклавы, однако не пытаясь вступать в бой с батареями фортов.
А в это время все начальствующие лица Севастополя были заняты подготовкой к торжеству закладки нового собора. И торжество это действительно состоялось на следующий день, день памяти «святого равноапостольного и великого князя Владимира», когда, по плану профессора архитектуры «действительного статского советника К.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169