- Ваша фамилия? - спросил вахмистр, вынимая записную книжечку в клеенке. - А может быть, с вами и паспорт?
Илья стонал негромко, видимо сдерживаясь. Сознания он не потерял: показались на один момент в просвете между загораживающими людьми открытые глаза.
- Я его опасно? - спросил Алексей Иваныч жандарма.
- Это уж доктор знает, - строго сказал жандарм.
- Только бы не опасно... только бы не смертельно... Ах, не нужно было этого совсем! - бормотал Алексей Иваныч.
Вахмистр посмотрел на него, прочитал первый листок его паспорта и спросил:
- Куда вы хотели пройтись?.. Вы ведь теперь арестованы.
- А?.. Вот как!.. Зачем это?
- Человек не муха, - сказал вахмистр, вписывая его в свою книжку.
- Да, конечно... Ничего, я сяду. Я ослабел очень.
И другой жандарм, рыжий, с густыми усами, просил толпу разойтись, а толпа говорила ему, что разойтись некуда, что это не улица, а вокзал, что скоро должен был прийти поезд, поэтому везде теснота, и дежурный по станции громко говорил кому-то, что карету скорой помощи он уже вызвал по телефону, когда случилось что-то неожиданное для Алексея Иваныча.
Какая-то знакомая на лицо молодая дама в котиковой шапочке, очутившись близко от скамьи, на которой лежал раненый, долго всматривалась в него и вдруг спросила громко:
- Боже мой, кто это?
Должно быть, ей никто не ответил, потому что она опять спросила дьякона:
- Батюшка, кто - это? - но батюшка не знал.
Тогда она протиснулась к изголовью (под головой Ильи была уже белая, справа окровавленная подушка) и вдруг вскрикнула истерически: - Илья! - и по голосу ее Алексей Иваныч вспомнил, что это Наталья Львовна. Тут же вспомнил он, что она здесь должна быть с Макухиным, и, поискав глазами, нашел Макухина.
О том, что Наталья Львовна могла тоже знать Илью, он не подумал даже: тут ничего странного не было для него на первый взгляд, но вот что он отметил, вот что его изумило чрезвычайно: он ждал, что теперь придет Валя, но пришла совсем другая, - Наталья Львовна.
То острое расстройство, которым заболел Алексей Иваныч, началось, конечно, несколько раньше, но окончательно постигло его оно вот именно в этот момент, когда другая, близко знакомая женщина вскрикнула истерически "Илья", так же, как, очевидно, вскрикнула бы и Валя. Эта тоска влилась в Алексея Иваныча, как Валина тоска, и захлестнула его. И то, что он видел и слышал теперь, было как-то на краю сознания, едва доходило и тут же выпадало, и связать одно с другим даже не пыталась мысль.
Макухин стоял с видом большой растерянности: он пытался удержать Наталью Львовну, но та вырвалась почти силой. Убедившись уже в том, что этот раненый - ее Илья, она теперь добивалась узнать, кто его ранил. Алексей Иваныч видел, как слабо и криво улыбнулся узнавший ее Илья, точно хотел сказать: "А-а! И вы здесь!..", услышал свое имя, с ненавистью произнесенное Асклепиодотом, и увидел, как, изумленно повторив: "Алексей Иваныч!" - упала Наталья Львовна, заломив руки, а Макухин, весь красный, сопящий, поднял ее с пола и понес в дамскую уборную, поминутно бросая в толпу:
- Пропустите, пожалуйста!.. - Следом за ним почему-то пошел туда же и рыжий жандарм.
Потом пришел поезд, публика с вокзала ринулась к вагонам, на вокзале стало совсем просторно; в дверях военный врач с детским личиком отбивался от наседавшего на него Асклепиодота и кричал визгливо:
- Поймите же: его надо в больницу! Там хирург!..
Илья лежал лицом к спинке дивана. Жандармский вахмистр отошел было к дверям вокзала, но тут же вернулся вновь.
- Меня теперь - в тюрьму? - рассеянно спросил его Алексей Иваныч.
- Это - дело полиции, - ответил жандарм. - Мы должны передать вас полиции... Пройдите пока в жандармскую комнату: дознание напишем.
В это время продвинулся вперед загораживавший окна поезд, и косые пыльные лучи ворвались.
- Что это? Солнце садится? - рассеянно спросил Алексей Иваныч.
Старик в жандармской шинели покосился на него и промолчал.
В жандармскую комнату за ним, где, кроме желтого стола с чернильницей и ручкой и двух желтых же табуретов, ничего не было, Алексей Иваныч вошел с большой готовностью, но там, осмотревшись и видя пустоту, по старой привычке своей начал усердно шагать из угла в угол. Вахмистр по-стариковски понимающе поглядел на него, убедился, должно быть, что бежать никуда он не хочет, и начал писать протокол о том, что на таком-то вокзале, такого-то числа, месяца и года и во столько-то часов дня один человек, - такой-то, - был ранен другим, - таким-то - вследствие ссоры.
Но еще не успел вахмистр дописать своих последних казенных слов, как рыжий жандарм ввел оправившуюся Наталью Львовну и Макухина.
Алексей Иваныч перестал шагать. Из толпы, чужой и холодной, выделились эти двое, как свои, но в то же время неясно как-то пробежало в сознании, что женщина эта, в сбившейся шапочке и со следами недавних слез на бледном лице, почему-то смертельно оскорблена им, и потому в ее большие темные нестерпимо тоскливые глаза Алексей Иваныч, остановясь, глядел умоляющими глазами.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ...
Когда душа притихает, не кажется ли тогда излишне шумным решительно все на свете?
Душа слушает тогда только себя одну: свое прошлое, свои искания, свои тайны, и иногда так болезненно трудно бывает внезапно оторваться от всего этого, самого скрытого, самого дорогого, - и идти куда-то вместе со всеми жить. Разве это усталость души? Нет, это просто душа у себя, в своей собственной келье, дома. В сутолоке жизни так редко бывает это с нашей душой, а как это нужно!..
Это - не одиночество, это только свидание с самим собою, радостное и милое, - ну, просто куда-то сбежал от себя самого, долго скитался и вот вернулся.
И что бы ни говорили слишком краснощекие, а хорошо это: закрыть ставни наглухо днем, занавесить окна черным, зажечь свечу, скромную, как ребячий глазок, - сидеть перед нею, прижавши руки к вискам, и думать.
Может быть, то, что промелькнет в это время или на чем остановишься с любовью, никому и не нужно, - но ведь это было бы неслыханным чудом, если бы до скрытых тайников в твою душу проникла чужая душа! Именно то, что никому другому не нужно, нужнее всего тебе.
И у кого тиха и глубока своя келья, и у кого длинна и ярка свеча, и у кого есть над чем задуматься надолго, - просто, самозабвенно, без слез и без гнева, - хорошо тому, потому что с ним весь мир...
- Алексей Иваныч! - с усилием сказала Наталья Львовна. - Что вы сделали!..
- Простите! - привычно для себя сказал Алексей Иваныч.
- Но его уже нет на вокзале, вы знаете? Где же он? Где же Илья? Где?
У Натальи Львовны вновь навернулись крупные слезы.
- Это вы насчет раненого? - осведомился вахмистр. - Значит, карета скорой помощи пришла. Железнодорожная больница есть у нас тоже, но уж лучше в настоящую, в земскую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53