невидимо, но осязаемо, как излучение радия, они шли от командиров рот - Тригуляева, Локоткова, Рясного.
Совсем еще молодой Рясный, недавно окончив школу прапорщиков, возможно, и не был чинолюбив, однако он твердо усвоил, что школа эта дала ему право на очень скорое производство в подпоручики, и тогда он, конечно, будет выше в чине, чем новый их командующий батальоном. И Ливенцев чувствовал, что если внешне теперь прапорщик относился к нему почтительно, то только поглядывая при этом на его университетский значок. Но у Тригуляева и Локоткова юристов - были точно такие же значки, они были тоже прапорщики запаса, хотя и моложе годами и производством в этот чин, чем Ливенцев. Кроме того, оба, получив ранения, остались в строю, что вполне обоснованно ставили себе в особую перед Ливенцевым заслугу, и он не мог не ощущать, что смотрят они оба на него почти как на узурпатора власти батальонного командира.
Конечно, они не говорили ему этого прямо, но это можно было вывести из их намеков, более тонких у Тригуляева и более доходчивых у Локоткова.
- Не понимаю, Николай Иванович, - говорил как-то Тригуляев, - что это с вами случилось: вдруг ни с того, ни с сего: "Батальон, слушай мою команду!" Такую на себя обузу взяли - и зачем именно, с какой-такой стати?
При этом Тригуляев и плечами пожал и губы сделал трубкой, только в веселых обычно его глазах не появилось ничего веселого, ни малейшего сочувствия ему во взятой на себя обузе.
Локотков же, который, очевидно, от природы лишен был способности улыбаться, длинный, узкий и с забинтованной рукой, вдруг совершенно неожиданно для Ливенцева сделал сложную, почти мучительную попытку улыбнуться, говоря ему:
- Есть такая пословица: "Кто палку взял, тот и капрал". Я, признаться, и раньше сомневался в том, верна ли она вообще, а теперь, на вашем примере, Николай Иванович, вижу воочию, что нет правил без исключений: быть во главе батальона - это, знаете ли, вам очень к лицу!
Ливенцев сделал вид, что понял его слова буквально, и сказал на это:
- Да ведь на линии фронта, во время боя, если не взять в руки палки, а ждать, когда ее другой кто-нибудь возьмет, то, пожалуй, убьют раньше, чем этого дождешься... Кстати, какое грубое понятие - "линия" фронта!
- Чем именно грубое? - уже неприязненно спросил Локотков.
- А вы как определяете, что такое линия? - спросил вместо ответа Ливенцев.
- Линия и есть линия, - что тут определять? - явно задорно сказал Локотков и отвернулся.
- Эвклид определяет линию так: это длина без ширины, - терпеливо начал объяснять Ливенцев. - Если вы можете определить иначе и лучше, говорите, я вас слушаю... Буду слушать даже и тогда, если вы скажете: линия - это палка капрала.
- Земля есть земля, вода есть вода, линия есть линия, и на черта мне заниматься какою-то схоластикой! - почти выкрикнул Локотков.
- Может быть, вы определите линию так: это след от движения точки на плоскости, - стараясь сохранить невозмутимость, продолжал Ливенцев.
- Как хотите, - хоть так, хоть этак, - мне совершенно безразлично!
- Вот видите, - вам безразлично, а для математиков это очень существенный вопрос, - сказал Ливенцев, улыбнулся и отошел, предоставив Локоткову решать про себя эту задачу, как он хочет.
V
Перед самим же Ливенцевым тоже стояла задача, над которой он думал, вспоминая, что мог утонуть в зловонной Пляшевке, если бы не вытащил его этот волчеглазый Тептерев. На месте Тептерева, конечно, мог быть и кто-либо другой, но Тептереву удалось, а другому могло и не удаться, - как знать? Тептерев сам стоял тогда на чем-то твердом и не мог поэтому погрузиться в трясину.
Он помнил из физики формулу: удельное давление равно силе, деленной на площадь, или P:S, где P - сила, а S - площадь, - но как применить эту формулу к болотам реки Слоневки?.. Представлялись копыта лосей, способные широко раздвигаться в обе стороны и тем предохранять больших этих животных от погружения, когда им случается перебегать через лесные топи; или перепончатые пальцы болотных птиц, причем перепонки эти не только помогают им плавать, но и бегать, не проваливаясь, по болотам в поисках пищи; водяные пауки тоже отлично приспособлены для передвижений по воде, - человек же придумал лыжи, чтобы не только не проваливаться на снегу, но еще и скользить по нему, как скользят водяные пауки по водной поверхности...
Когда до 402-го полка дошла очередь обучать людей действиям в лесу, Ливенцев приказал своим нарубить хвороста несколько охапок и принести в окопы. Из хвороста потом на его глазах сплели несколько небольших плетней, таких, что их свободно могли нести два человека.
Плетни эти делали в тринадцатой роте, и Некипелов внимательно следил за тем, чтобы плели их не кое-как, а на совесть.
- Потом, когда стемнеет, можно их отнести на болото, попробовать, как они будут действовать, - сказал ему Ливенцев.
- Зачем же это, Николай Иваныч? - возразил Некипелов. - Пробовать тут нечего, - должны выдержать... Важно только, чтоб не расползлись, - ведь по ним не один человек проходить будет, - а выдержать могут... Только вот вопрос тут в чем, - и он подмигнул весело, как будто еще круче вздернув свой нос: - Сколько же таких плетней понадобится на весь полк, уж не говоря об дивизии?
- Конечно, это вопрос существенный, но если начальнику дивизии поставить на выбор, как говорится, альтернативу: или плетней наделать побольше, или опять здесь, как на Пляшевке, рота утонет, то, я думаю, он прикажет нарубить в этом лесу хвороста сколько можно...
- Разумеется, - подтвердил теперь уже без подмигивания Некипелов, - это дело такое. В Сибири у нас чем топи гатят? Все тем же хворостом, а то ведь есть места, что пяти шагов не пройдешь - засосет... Ну, у нас еще и решетки такие делают из жердей - по ним тоже пробираются.
- Решетки? - подхватил Ливенцев. - Вот видите, а вы молчали! Конечно, отчего и не решетки? Они не так удобны, как плетни, но ведь, в крайности, тоже годятся. Чего же вы молчали в таком случае и заставили меня, как Ньютона, открывать закон тяготения, который за двадцать лет до него Роберт Гук открыл!
Когда Гильчевский узнал, что в четвертом батальоне Усть-Медведицкого полка заготовляют плетни и решетки для форсирования Слоневки, он сам пришел туда с бригадным первой бригады, рыжеватым Алферовым, и подполковником Печерским.
- Каков, а? - говорил он потом, когда осмотрел плетни и на них попрыгал, чтобы определить, насколько они прочны. - Каков оказался этот прапорщик? Из молодых, да ранний!
И, заглядывая в карие глаза Ливенцева своими острыми, еще серыми глазами, он ласково хлопал его по плечу и тут же отдал приказ Алферову, чтобы в обоих полках его бригады по примеру этого четвертого батальона заготовлялись плетни и решетки.
- Вот видите, как, господа, получается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Совсем еще молодой Рясный, недавно окончив школу прапорщиков, возможно, и не был чинолюбив, однако он твердо усвоил, что школа эта дала ему право на очень скорое производство в подпоручики, и тогда он, конечно, будет выше в чине, чем новый их командующий батальоном. И Ливенцев чувствовал, что если внешне теперь прапорщик относился к нему почтительно, то только поглядывая при этом на его университетский значок. Но у Тригуляева и Локоткова юристов - были точно такие же значки, они были тоже прапорщики запаса, хотя и моложе годами и производством в этот чин, чем Ливенцев. Кроме того, оба, получив ранения, остались в строю, что вполне обоснованно ставили себе в особую перед Ливенцевым заслугу, и он не мог не ощущать, что смотрят они оба на него почти как на узурпатора власти батальонного командира.
Конечно, они не говорили ему этого прямо, но это можно было вывести из их намеков, более тонких у Тригуляева и более доходчивых у Локоткова.
- Не понимаю, Николай Иванович, - говорил как-то Тригуляев, - что это с вами случилось: вдруг ни с того, ни с сего: "Батальон, слушай мою команду!" Такую на себя обузу взяли - и зачем именно, с какой-такой стати?
При этом Тригуляев и плечами пожал и губы сделал трубкой, только в веселых обычно его глазах не появилось ничего веселого, ни малейшего сочувствия ему во взятой на себя обузе.
Локотков же, который, очевидно, от природы лишен был способности улыбаться, длинный, узкий и с забинтованной рукой, вдруг совершенно неожиданно для Ливенцева сделал сложную, почти мучительную попытку улыбнуться, говоря ему:
- Есть такая пословица: "Кто палку взял, тот и капрал". Я, признаться, и раньше сомневался в том, верна ли она вообще, а теперь, на вашем примере, Николай Иванович, вижу воочию, что нет правил без исключений: быть во главе батальона - это, знаете ли, вам очень к лицу!
Ливенцев сделал вид, что понял его слова буквально, и сказал на это:
- Да ведь на линии фронта, во время боя, если не взять в руки палки, а ждать, когда ее другой кто-нибудь возьмет, то, пожалуй, убьют раньше, чем этого дождешься... Кстати, какое грубое понятие - "линия" фронта!
- Чем именно грубое? - уже неприязненно спросил Локотков.
- А вы как определяете, что такое линия? - спросил вместо ответа Ливенцев.
- Линия и есть линия, - что тут определять? - явно задорно сказал Локотков и отвернулся.
- Эвклид определяет линию так: это длина без ширины, - терпеливо начал объяснять Ливенцев. - Если вы можете определить иначе и лучше, говорите, я вас слушаю... Буду слушать даже и тогда, если вы скажете: линия - это палка капрала.
- Земля есть земля, вода есть вода, линия есть линия, и на черта мне заниматься какою-то схоластикой! - почти выкрикнул Локотков.
- Может быть, вы определите линию так: это след от движения точки на плоскости, - стараясь сохранить невозмутимость, продолжал Ливенцев.
- Как хотите, - хоть так, хоть этак, - мне совершенно безразлично!
- Вот видите, - вам безразлично, а для математиков это очень существенный вопрос, - сказал Ливенцев, улыбнулся и отошел, предоставив Локоткову решать про себя эту задачу, как он хочет.
V
Перед самим же Ливенцевым тоже стояла задача, над которой он думал, вспоминая, что мог утонуть в зловонной Пляшевке, если бы не вытащил его этот волчеглазый Тептерев. На месте Тептерева, конечно, мог быть и кто-либо другой, но Тептереву удалось, а другому могло и не удаться, - как знать? Тептерев сам стоял тогда на чем-то твердом и не мог поэтому погрузиться в трясину.
Он помнил из физики формулу: удельное давление равно силе, деленной на площадь, или P:S, где P - сила, а S - площадь, - но как применить эту формулу к болотам реки Слоневки?.. Представлялись копыта лосей, способные широко раздвигаться в обе стороны и тем предохранять больших этих животных от погружения, когда им случается перебегать через лесные топи; или перепончатые пальцы болотных птиц, причем перепонки эти не только помогают им плавать, но и бегать, не проваливаясь, по болотам в поисках пищи; водяные пауки тоже отлично приспособлены для передвижений по воде, - человек же придумал лыжи, чтобы не только не проваливаться на снегу, но еще и скользить по нему, как скользят водяные пауки по водной поверхности...
Когда до 402-го полка дошла очередь обучать людей действиям в лесу, Ливенцев приказал своим нарубить хвороста несколько охапок и принести в окопы. Из хвороста потом на его глазах сплели несколько небольших плетней, таких, что их свободно могли нести два человека.
Плетни эти делали в тринадцатой роте, и Некипелов внимательно следил за тем, чтобы плели их не кое-как, а на совесть.
- Потом, когда стемнеет, можно их отнести на болото, попробовать, как они будут действовать, - сказал ему Ливенцев.
- Зачем же это, Николай Иваныч? - возразил Некипелов. - Пробовать тут нечего, - должны выдержать... Важно только, чтоб не расползлись, - ведь по ним не один человек проходить будет, - а выдержать могут... Только вот вопрос тут в чем, - и он подмигнул весело, как будто еще круче вздернув свой нос: - Сколько же таких плетней понадобится на весь полк, уж не говоря об дивизии?
- Конечно, это вопрос существенный, но если начальнику дивизии поставить на выбор, как говорится, альтернативу: или плетней наделать побольше, или опять здесь, как на Пляшевке, рота утонет, то, я думаю, он прикажет нарубить в этом лесу хвороста сколько можно...
- Разумеется, - подтвердил теперь уже без подмигивания Некипелов, - это дело такое. В Сибири у нас чем топи гатят? Все тем же хворостом, а то ведь есть места, что пяти шагов не пройдешь - засосет... Ну, у нас еще и решетки такие делают из жердей - по ним тоже пробираются.
- Решетки? - подхватил Ливенцев. - Вот видите, а вы молчали! Конечно, отчего и не решетки? Они не так удобны, как плетни, но ведь, в крайности, тоже годятся. Чего же вы молчали в таком случае и заставили меня, как Ньютона, открывать закон тяготения, который за двадцать лет до него Роберт Гук открыл!
Когда Гильчевский узнал, что в четвертом батальоне Усть-Медведицкого полка заготовляют плетни и решетки для форсирования Слоневки, он сам пришел туда с бригадным первой бригады, рыжеватым Алферовым, и подполковником Печерским.
- Каков, а? - говорил он потом, когда осмотрел плетни и на них попрыгал, чтобы определить, насколько они прочны. - Каков оказался этот прапорщик? Из молодых, да ранний!
И, заглядывая в карие глаза Ливенцева своими острыми, еще серыми глазами, он ласково хлопал его по плечу и тут же отдал приказ Алферову, чтобы в обоих полках его бригады по примеру этого четвертого батальона заготовлялись плетни и решетки.
- Вот видите, как, господа, получается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83