А он: "Это я-то, да чтобы в грязь вывалить! На сухом месте может, конечно, всякое случиться, - кто без греха? Ну, чтобы уж в грязь, - нет! Этого никоим манером не допущу!" И что же он, мерзавец? Конечно, с пьяных глаз погнал с какого-то косогора в провал, экипаж набок, да еще проволочило нас спинами сколько-то шагов, пока, наконец, лошади стали. Освободились мы кое-как с товарищем из-под экипажа, грязнее свиней вылезли, и давай спички зажигать, посмотреть, в каком положении дело. А ямщик наш - он тоже слетел подымается, и видим мы при спичке - на бороде у него кровь: губу он себе обо что-то порезал. Мы к нему, конечно, как оба врачи: "Давай пощупаем, челюстная кость у тебя цела ли?" И, конечно, усердно мы спички зажигаем все ради этого случая. А ямщик нам: "Эх, спицы бы хоть пожалели, а то потом и закурить не будет!.. Вот и сразу видать - ненастоящие господа вы!.."
- Зауряд-господа, - вставил Ливенцев.
- "...Потому что настоящие - они бы спиц тратить не стали да искать, кость у меня там какая-то цела ль. Они бы мне за такое дело, как я их в грязь вывалил, вон бы какую прибавку к губе должны бы мне сделать, а не то чтоб меня лечить! Ну, в таком разе помогайте экипаж подымать, - берись, где кому сподручней... Эх, род-димые! Дураками наша земля только и процветает!.." Вот афоризм! Можно сказать - глас народа.
Ливенцев улыбнулся.
- Погодите, пойдем и мы с вами дурака валять: дайте-ка только получить знамена!
Моняков поерошил бороду тонкой просвечивающей рукой и сказал уверенно:
- Нет! Я убежден все-таки, что до нас дело не дойдет. Войну должны закончить к весне, а то некому будет ни пахать, ни сеять, и все равно тогда армии с голоду должны подохнуть. Нас, паразитов, кормить тоже не шутка!
- Земские замашки в вас вопят - "пахать, сеять некому"! А бабы на что? И у нас, и у немцев, и у французов - и запашут и посеют.
- А у турок? Тоже бабы пахать пойдут? - уязвил Моняков. - Живал я в краях Магомета, - бабы там только по домашности, а пашут мужики какими-то колчужками. Эх, никогда не забуду, как из Казалинска в Кара-Кумы, верст за четыреста, на мертвое тело мы с фельдшером и следователем ехали один раз. Вот было путешествие! А совсем ведь и не путешествие, просто по делам службы: ирригационное убийство, частый очень случай, - из-за воды там готовы глотку кому угодно перервать. На восьми верблюдах мы ехали: на одном - я, на другом - фельдшер, на третьем - следователь, на четвертом проводник-киргиз, а на четырех еще верблюдах турсуки с водой везли. Днем нельзя было ехать - жара шестьдесят градусов, ехали ночью. Четыреста верст туда, четыреста - оттуда. Экспедиция если какая научная, это бы еще куда ни шло, а то - мертвое тело!.. Убили и убили, при чем же тут врач? Я ведь его не воскрешу! Зачем же я должен целый месяц мучиться и население без медицинской помощи оставлять? Вот он, чиновничий формализм!.. Погодите! Я когда-нибудь на досуге опишу этот эпизод как следует. Вы это прочитаете со временем во "Враче".
- Гм... Буду ждать этого удовольствия... А как наш Полетика на смотру держался?
- Очень звонко скомандовал: "Смирно!", и прочее. И ни в одном слове не сбился. Баснин тоже был очень приличен. Вообще я думаю, что смотры - это омолаживающее средство... А вот что для вас будет, кажется, особенно интересно: ваш "приятель" Генкель получает, как он мне сам говорил, правда, по секрету, - здесь, в Севастополе, штатную должность, так что может на ней остаться и после войны...
- Это - ужасная новость! - даже вскочил со стула и начал в волнении ходить по комнате Ливенцев. - Неужели штатную должность? Какую же? Где?
- Этого не сказал, где именно, но будто бы вполне самостоятельная. И повышенье по службе.
- Даже повышение? Такому подлецу? За что?
Моняков сказал наставительно:
- Не волнуйтесь зря, а то опять перебои будут, и придется ландышевые капли вам пить.
- Как у нас везет мерзавцам!
- Мерзавцы энергичны - в этом вся штука. Где сопляки разводят свой соплизм, там мерзавцы действуют во все стороны локтями - и преуспевают, конечно.
- Но почему же все-таки? Почему преуспевают?
- Потому что надоедают соплякам, и они на них машут, наконец, руками.
- У вас выходит так, что есть только две категории людей: сопляки и мерзавцы.
- Может быть, только и есть, что эти две категории.
- Так что если кто протестует, когда видит мерзавца, то это непременно сопляк?
- А знаете, что я вам на это скажу? - Тут Моняков сильно задрал кверху свою клочковатую бороду. - Если только протестует он, а зубы выбить мерзавцу не может или не смеет, то, конечно же, он сущий сопляк!
- А если может и смеет зубы выбить, то такой же мерзавец с локтями?
- Что тогда? - Глаза Монякова начали бегать от усилия мысли. - Тогда он ни то, ни другое просто потому, что выполняет функцию не частного лица, а власти предержащей, потому что только она, предержащая власть, выбивает зубы на законном основании.
- Проще говоря, тогда он прибегает к самосуду?.. Вы извернулись неплохо. Вы сейчас вспомнили, с одной стороны, об японской войне, с другой об ямщике, который вас вывернул, да еще и дураками за интеллигентские ваши замашки обозвал... Видите ли, это да еще Генкель этот проклятый мне напомнили тоже один со мною случай... Ведь я во время японской войны тоже призывался, как прапорщик, в Очаковский полк. Полк этот и стоял в Очакове. Очаков же - это очень глухое местечко. Бычков там можно было ловить удочками, даже скумбрию, даже осетров небольших, но больше там ни-че-го! А тут один батальон наш переходит в Херсон для несения караульной службы. И как раз не тот батальон, в котором был я, а другой. Завидно, а ничего не поделаешь. Херсон все-таки губернский город, не Очакову чета. И вдруг, на мое счастье, приходит ко мне другой прапорщик, такой же, как я, со странной просьбой: "Не хотите ли поменяться со мной ротами: вы бы тогда в Херсон, а я бы здесь остался". Я, конечно, ему: "Ах, отец-благодетель! Да это как и нельзя лучше!" Пошли мы к командиру полка и устроили замену. А когда устроили уж, я его спрашиваю, почему все-таки он не хочет в Херсон. "Да из-за ротного командира, - говорит. - Бывают среди них звери, но такого я не предполагал даже". - "Та-ак! - говорю. - Значит, это вы меня к зверю пихнули?" - "Ничего, вы, - говорит, - человек смелый, а я - робкого десятка, только смотрю на него да глазами моргаю". Ну, словом, эшелон ушел уж в Херсон, а я дня на два задержался в Очакове, потом туда пароходом в одиночном порядке. Прибыл туда утром, да надо было найти, где расположился наш эшелон, - все-таки около восьми часов я уже входил в помещение роты своей новой. Приглядываюсь, где ротный, вижу капитана, - фамилия его была Абрамов, борода ярко-рыжая, и так же с сединой, как сегодня я у царя видел, только немного длиннее, сухощавый, но очень жилистый, а главное - вида действительно свирепого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81