Она не поняла, что он имеет в виду.
— Ты собираешься уехать туда? — спросила она.
— Нет, нет. Я имею в виду то, что ты направила меня на верный путь, когда я был в опасности. И Господь благословит тебя за это!
Она не ответила. Но она видела, куда направлен его взгляд; он смотрел на изображение Иоанна, по-прежнему, как и во времена Эльвира, висящее на хорах. Он заметил, что и она смотрит туда же, и повернулся к ней.
— Мне кажется, я вижу отца на этой картине, — сказал он. — И я думаю о том, что он говорил тебе о Божественной любви.
Сигрид глотнула слюну; она вспомнила, что сама как-то раз увидела Эльвира в изображении Иоанна. Но то был совсем другой случай.
— Отец, будь он жив сегодня, гордился бы тобой, — продолжал Тронд, — когда ты добровольно отказалась от своих надежд на продолжение рода ради того, чтобы спасти меня от греха.
Она опустила глаза.
— Я не понимаю, как это у меня получилось, — сказала она.
Некоторое время он сидел молча; пальцами правой руки он гладил резьбу на подлокотнике: это был дракон; но взгляд его при этом был устремлен к алтарю.
— Сегодня вечером я повторил мою клятву священника здесь, в церкви, — сказал он. — Теперь я знаю наверняка, что именно этого я и хочу.
Некоторое время она удивленно смотрела на него.
— Как ты мог стать священником, если сам не был уверен в себе? — наконец спросила она.
Он по-прежнему сидел и гладил пальцами резного дракона.
— Ты казался непоколебимым в своей решимости, — продолжала она.
— Возможно, я прикрывал этим свою неуверенность, — сухо заметил он. Но потом добавил: — Прости меня, мама, что я был так жесток с тобой, когда ты говорила о продолжении рода, и что я притворялся. Просто я еще не был настолько уверен в себе, чтобы говорить с тобой об этом.
— По-моему, ты сказал, что уже обдумал все.
— Я достаточно продумал все, чтобы знать, как следует поступать, — сказал он, — но этого было недостаточно для того, чтобы осуществить это на деле.
Она опять с удивлением посмотрела на него, и он нетерпеливо мотнул головой.
— Ты, должно быть, поняла, что я был в Икольмкилле не только для того, чтобы служить Господу, — сказал он.
— Нет, — ответила она, — я так не думала.
Некоторое время он сидел молча, глядя прямо перед собой.
— Выполнив наложенное на меня наказание, я остался там ради знаний, — сказал он. — Я уже рассказывал тебе, что мне казалось, будто я открыл для себя новую жизнь; и мне захотелось исследовать ее. Вскоре я заметил, что учеба дается мне легче, чем остальным; очень быстро я освоил письменность. А потом пришла жажда соперничества, и я стал бороться при помощи слова, как раньше я орудовал мечом — и это оказалось не менее увлекательным занятием. И когда аббат сказал, что мне нужно стать священником, я сначала не принял его слова всерьез. Передо мной была вся жизнь, и мне не хотелось лишаться ее ради того, чтобы читать молитвы.
В первое лето, когда я вернулся домой из монастыря, я даже ходил вместе с Кальвом викингом, хотя и знал с детства, что это дурно. И я не получал особой радости от этих походов, сначала ощущая в себе жажду крови и буйства, а потом раскаиваясь в этом. В конце концов я стал бояться самого себя; жажда крови непрерывно усиливались во мне, доводила меня до крайних жестокостей, отвращая меня — как это когда-то было с моим отцом, когда он был еще язычником, — от жизни викингов. И все закончилось тем, что я вернулся к монахам.
Я пробыл в Икольмкилле более года, когда вера всерьез стала овладевать мной. Удивительно жить в таком окружении; через некоторое время тебя начинает интересовать то, что интересует остальных. Может быть, это Бог объединяет всех…
Спустя некоторое время я понял, что воля Бога действительно состоит в том, чтобы я стал священником. Монахи были правы: я должен был выполнить желание отца служить Богу; я должен был использовать Богом данные мне способности, чтобы возвеличить Его. Иначе зачем же Он послал меня в Икольмкилль?
Но стоило мне покинуть монастырь, как уверенность моя пропадала, и даже в самые просветленные моменты я не испытывал особого желания следовать своему призванию.
Помолчав, он продолжал:
— Богу известно, какую борьбу я вел все эти годы. И когда я принял сан священника, я сделал это главным образом потому, что понимал, что если покину Икольмкилль непосвященным, то священника из меня никогда не будет. И я чувствовал, что для церкви это будет большая потеря, чем для меня самого…
— И что же теперь? — спросила она после некоторого молчания.
— Теперь я понимаю, что играл с огнем, — ответил он.
Он быстро повернулся к ней — и он улыбался.
— Да будет благословенна твоя честность! — сказал он. — Энунд сказал как-то, что самое трудное для священника, это заметить свои собственные ошибки, поскольку никто не осмеливается поучать его. Но у меня есть ты, и я могу быть на этот счет спокоен.
— Ты думаешь остаться в Эгга? — спросила она.
— Все зависит от епископа, — ответил он. — Я не привязан к монастырю в Икольмкилле. Энунду требуется помощь, и я вполне могу служить мессу. К тому же мне может понадобиться совет такого опытного священника, как он, — добавил он и, немного помолчав, продолжал: — Я начинаю наконец понимать, как велика разница между знанием и мудростью, между ученостью и верой… — он снова замолчал, но потом сказал: — Стоя сейчас на коленях перед алтарем, я понял, что сам был одним из тех, о ком писал святой Грегориус: эти люди с большим рвением изучают духовное, но тут же, в своей собственной жизни, топчут все, что узнали.
— Все это не так легко, — задумчиво произнесла Сигрид. — Даже когда человек желает жить согласно своим убеждениям, очень часто все получается как раз наоборот.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— Бывало так, что мне казалось, будто передо мной разверзлась небо, — пояснила она, — и я чувствовала, что мое единственное желание — подчинить свою волю Богу. Но ты сам видишь, какой упрямой я бываю в жизни. И я чувствовала, что во мне есть величайший из всех даров: способность любить самоотверженно; но в жизни оказывается всегда так, что мое собственное высокомерие затмевает все.
Он сидел неподвижно, взгляд его был прикован к алтарю.
— Люди, созданные властвовать, благодаря своей способности к пониманию… — медленно произнес он, — … люди соблазняются, словно Люцифер, собственным блеском и величием…
Она смотрела на него, не совсем понимая, о чем он говорит.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
Он повернулся к ней.
— Я вспомнил одну песнь, прославляющую Господа, — сказал он. — Ту, которую сочинил святой Коломб, основатель монастыря в Икольмкилле.
Понимание приводит к опасным соблазнам. Человек опьяняется своей ученостью, словно вином, и начинает думать, что знает все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73