— Он не успел его поставить, — подтвердил Пальма. Соскочив с лесенки, он нежно провел рукой по нижнему краю полотна, под ногами Христа.
— Здесь, на ступеньке возвышения, на которой находятся Христос и Дева Мария, я опишу историю полотна. Что-нибудь вроде: «То, что не успел завершить Тициан, с почтением завершил и посвятил Богу Пальма». На латыни, конечно.
Виргилий тут же перевел текст на латынь:
— Quod Titianus inchoatum reliquit / Palma reverenter absolvit / Deoq. dedicavit opus.
— Маэстро не знал латыни, но подписывался Titianus, часто красным цветом. Может, этим цветом воспользоваться и мне…
Только тут художник заметил, что склянка почти пуста. От досады он тяжело вздохнул. А Предому пришла в это время в голову мысль, что если Пальма действительно будет «reverenter», то есть почтителен по отношению к маэстро, ему придется использовать лишь три цвета. Художник обернулся к друзьям:
— Вы ведь еще побудете? Мне нужно сбегать в лавочку в квартал Святого Мартина за красной камедью на основе кошенили и бразильского дерева. Много времени это не займет.
Друзья заверили, что дождутся его прихода. Им все равно ждать Мариетту. Да и не мешало еще раз взглянуть на «Марсия» и подумать над схемой.
Пальма вышел.
Собрав белье, Мариетта взглянула на небо: вот-вот разразится гроза. Черные тучи нависли над северной частью лагуны. Со стороны Мурано налетел ветер. Юбка облепила ей ноги. Успеть бы добежать до Бири-Гранде до первых капель!
До набережной Милосердия было рукой подать. Мариетта взошла на мост. Тут-то ей и почудился звук шагов за спиной. Недавнее приключение приучило ее быть настороже. Она обернулась: никого. Но ее уже охватила мелкая дрожь. Она поспешила на другой берег, поскользнулась на камешке и упала. Разозлившись на саму себя, встала, потрогала больное место и только собралась двинуться дальше, как ей вновь что-то почудилось. Она вздрогнула и оглянулась через плечо. По-прежнему никого. Место было мрачное, и от этого страх ее только усилился. На улицу Раккетта, длинную, узкую и совершенно безлюдную, она вышла слегка успокоенная. Пожала плечами, вновь осерчав на себя: какая разница, есть кто-нибудь на улице или нет. Она не нуждается в провожатых. И опять на всякий случай бросила взгляд назад. О боже! Там мелькнула чья-то тень. Она глубоко вздохнула. Опасности нет, но и задерживаться не следует. Она решительно двинулась вперед. Каблучки стучали по мостовой. При каждом шаге их сухой нервный стук заглушал все остальные звуки и отдавался в ушах. На середине улицы она ясно услышала, что стуку ее каблуков вторит стук еще чьих-то. На сей раз сомнений не было. Она решила больше не оглядываться, а прибавить шагу. Она почти бежала. Догонявший последовал ее примеру. Несмотря на свое шумное дыхание и глухие удары сердца, она уже слышала его дыхание. Улице не было конца. Мариетту охватила паника: как в кошмарном сне — чем дальше она продвигалась, тем дальше был конец улицы. Она еще ускорила шаг. Капля дождя, упавшая на щеку, заставила ее вздрогнуть. Вторая капля разбилась о руку. Дождь! «Боже, сделай так, чтобы дождь не задержал меня!» У нее перехватило дыхание, когда она заметила краем глаза, что преследователь споткнулся. Захотелось кричать, но она удержалась и побежала дальше. И тут разразилась гроза. Ослепляющая молния змеей скользнула по небу. Загромыхало. Разверзлись хляби небесные. Пробегая мимо двора Папафава, она украдкой оглянулась и заметила мужской силуэт: преследователь чертыхнулся, угодив в лужу. У моста Лово Мариетта приподняла юбки, чтобы легче было подниматься по ступенькам. После моста свернула направо и помчалась во весь дух, ничего не видя из-за растрепавшихся волос и стены дождя. Легкие жгло. Она задыхалась. Кровь била в виски. В изнеможении она обогнула дворец Зен. Постучать в дверь? Попросить помощи у Лионелло и Зорзи? А если ее преследует кто-то из них? Эта мысль ее ужаснула. А окончательно доконало то, что пришлось снова взбираться по ступеням на мост Святой Катерины. До мастерской было рукой подать. Но силы покинули ее. Тогда она остановилась и прижалась к иене углового дома, бег и хриплое дыхание преследователя были совсем рядом. Она пошарила под ногами и нащупала камень. Еще минута и… Она вся подобралась, готовясь встретить преследователя.
Словно завороженные зловещей силой, исходящей от двух незаконченных полотен Тициана, друзья буквально приросли к ним. Больше всего их притягивало ex-voto, изображающее маэстро с сыном.
— Так и кажется, будто они из своего уголка наблюдают за всем происходящим на полотне: Мария в слезах, Магдалина в отчаянии, Никодим на коленях перед бездыханным телом Христа.
— Ты прав, — прошептал Виргилий. — И это наводит меня на мысль, что Мариетта на сей раз ошиблась. Впрочем, она почти всегда права, один раз не в счет. — Пьер удивленно повернулся к другу, и тот пояснил: — На полотне оба Вечеллио словно спрятались за столбом, откуда тайком наблюдают за происходящим. Они присутствуют при агонии. У тебя в связи с этим не возникает никаких мыслей?
Пьер попытался понять ход рассуждений друга.
— Кадорец с сыном, как и на этой картине, могли наблюдать за убийцей тайком, из укрытия… Именно это мы и подозреваем с самого начала. Во всяком случае, что касается маэстро. Горацио — другое дело. Художник так или иначе присутствовал при убийстве и представил его на полотне. Но почему же Мариетта ошибается?
— Она считает, что из уважения к Господу и христианской религии невозможно изображать Христа иначе как Христом. Я думаю, она не права. Тициан не убоялся святотатства, поскольку был бесконечно потрясен смертью куртизанки, а кроме того, знал, что болен и что это его последнее произведение. В своем ex-voto он призывает к ним милосердие Божие и изображает смерть куртизанки на примере кончины Христа.
— Так, по-твоему, и «Марсий», и «Пьета» изображают смерть Атики?
— Да, и то, и другое. Сосчитай персонажей «Пьеты». Их столько же.
Пьер охотно согласился.
Если не считать ангела Пальмы и если, наоборот, принять во внимание оба изваяния, в «Пьете» насчитывалось шесть персонажей, помимо Христа. «А это значит: Эбено здесь ни при чем», — подумалось ему.
Виргилий продолжал:
— Как и в случае с «Марсием», некоторые параллели между приглашенными Атики и персонажами картины напрашиваются сами собой.
Он вскочил, сорвал свою схему с подрамника, обмакнул кисть в краску и принялся чертить новую схему.
— Как и в предыдущем случае, — начал он, — ребенок — Фаустино. Очевидно, что Моисей, законодатель народа израилева, выступает здесь в роли Рибейры. Магдалина — в роли Олимпии: обе они проститутки. Еще одна параллель: Мустафа — Никодим; оба родом из Малой Азии. Далее не все столь же очевидно. Но, если как следует подумать, можно определить и две другие пары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79