— Вы должны вручить себя Господу, не дерзая размышлять о делах Его, смысл коих сокрыт от смертных. Да, вы можете распахнуть ворота Антиохии и, встретившись с противником на берегах Оронта, окрасить его воды своею кровью, но это будет не мученичество, а обыкновенное самоубийство. Посмотрите на себя! Каждый из вас носит на груди крест, и странствие это было предпринято вами единственно ради того, чтобы снасти свои души! Однако путь креста — дорога на Голгофу — долог и многотруден!
Епископ зашелся кашлем. Его слова звучали очень тихо и вряд ли были различимы даже на середине площади, однако ни один простолюдин не посмел его перебить.
— Наша цель велика, но это не значит, что на пути нашем не будет препятствий. Именно это мучительное восхождение придает ей величье. Ужасы, с которыми мы сталкиваемся на этом пути, мучения, которые мы на нем претерпеваем, — вот о чем вы вспомните, преклонив колена у Святого Гроба, ибо путь этот освящен ими! Погибнуть в сражении еще не значит стяжать мученический венец! Путь Христа уготован только кротким, милостивым и смиренным! Ступайте!
С этими словами епископ стал поднимать свой посох, словно желал разделить им надвое волновавшееся у его ног людское море, однако это оказалось ему не под силу. Силы окончательно оставили Адемара, и его жезл опустился. По толпе пробежал ропот, однако никто не посмел подняться на ступени. Разделившись по двое, по трое, паломники стали расходиться.
Протиснувшись сквозь толпу, я поспешил к епископу. Один из служителей уже успел подхватить владыку под руку и помог ему сесть на каменную скамью. Лоб под митрой был усеян бисеринками холодного пота, а руки сильно дрожали.
— Ты потерял контроль над своими паломниками, Маленький Петр, — тихо, но твердо произнес епископ.
Вытянувшийся в струнку пустынник стоял перед колонной.
— Овцы перестали бояться волков и решили покинуть своего пастыря. Что я могу с этим поделать?
— Обзавестись собакой! — вырвалось у меня. Адемар устало улыбнулся:
— Деметрий Аскиат, как всегда, практичен.
— Мне кажется, что твои овцы представляют сейчас куда большую угрозу, нежели волки, — сказал я отшельнику.
— Так и должно быть! Если тщеславные и глупые князья ввергают народ в беду, если заветы Божьи забыты повсюду, народ может и должен выступить против их злочестия! — Он ткнул грязным пальцем в сторону Адемара. — Тебе и твоим принцам не следовало бы забывать о том, что за вами следуют люди.
— Тебе тоже не следовало бы забывать об этом! — Адемар был еще достаточно силен для того, чтобы выказать свой гнев. Серебряный наконечник его посоха застыл над головой Маленького Петра, лицо епископа потемнело от ярости. — Как ты думаешь, почему мы приглашаем на заседания военного совета тебя, — тебя, простого крестьянина? Потому что ты командуешь целой армией идущих вслед за нами нищих пилигримов! Если они перестали тебе подчиняться, значит, ты лишился своей былой власти. Хороший пастырь никогда не оставляет своего стада. Если же стадо оставляет его, стало быть, он вообще не является пастырем!
— Меня благословил на это служение Сам Господь! — взвизгнул отшельник.
— А меня поставила на это служение церковь. Не подумай, что я тебе угрожаю! Я просто пытаюсь быть откровенным. За этими стенами находятся бесчисленные полчища турок. Мы окружены со всех сторон врагами, и потому нас может спасти только единство! Если ты не можешь его обеспечить, я подыщу себе других помощников.
Морщась от боли, Адемар поднялся со скамьи. К нему тут же подбежал стоявший неподалеку священник, однако епископ не обратил внимания на протянутую ему руку и, прихрамывая, направился к двери.
— Бог наказывает тех, кто дерзает ослушаться Его святой воли! — воскликнул Маленький Петр после того, как Адемар исчез в соборе.
— Маленький Петр! — окликнул его я. — Я хочу задать тебе вопрос.
— Что тебе нужно?
Взгляд его голубых глаз, чистых и разом бездонных, поразил меня настолько, что я непроизвольно сделал шаг назад.
— Я разыскиваю рыцаря по имени Одард. Одард из Бари. До недавнего времени он служил у Боэмунда. Я знаю, что теперь у него нет ни коня, ни оружия. Должно быть, он стал обычным паломником. Ты знаком с ним?
Петр зашевелил своим длинным носом.
— Паломников очень много, но я стараюсь помочь каждому из них. Все они могут почитать меня за отца, но не всех их я считаю своими сыновьями. Его зовут Одо?
— Одард.
— Он лишился всего?
— Мне так сказали.
— Он норманн?
— Да.
— Скорее всего, он присоединился к тафурам. — Заметив мой испуг, Маленький Петр не удержался от улыбки. — Ты слышал о них?
— Кто же о них не слышал!
— Отправиться во владения их повелителя дерзали немногие. Вернулись же оттуда и вовсе единицы. Туда-то я сейчас и направляюсь. Я не испытываю страха, ибо Господь со мною!
— Ты не мог бы взять меня с собой?
Отшельник залился смехом. По его подбородку потекли слюни.
— Отчего бы не взять? А вот выпустят ли тебя оттуда — это все в руках Божьих!
25
Сопровождать Маленького Петра было далеко не просто. Мы встретились возле дворца и уже через несколько минут, сойдя с одной из главных улиц, попали в лабиринт узких улочек и переулков, бегущих по склонам горы Сильпий. Кривые деревянные балконы делали грязные кирпичные стены еще безобразнее, камни и всевозможные отбросы преграждали нам путь. Совсем недавно это был турецкий квартал, теперь же турок не осталось здесь и в помине. Их дома и улицы, с бедностью которых не могли сравниться даже самые худшие трущобы Константинополя, заняли франки. Возле нас бегали голые дети, швыряя друг в друга грязью и дерьмом, их матери сидели в дверях, бесстыдно демонстрируя свои голые груди. Я покраснел и решил смотреть только себе под ноги. Пустынника, похоже, вообще не посещали греховные мысли: как ни в чем не бывало он, прихрамывая, продолжал шагать вперед. Нам то и дело приходилось останавливаться. Улицы здесь имели ровно такую ширину, чтобы по ним могла проехать телега, однако Петра встречало столько франков, что пробиться сквозь их толпу было весьма непросто. Кто-то касался края его короткого плаща, другие падали пред ним ниц, испрашивая его расположения или благословения. Прикрыв глаза и протянув им раскрытые ладони, с блаженным выражением на обращенном к солнцу лице он касался их ран и нес им слова утешения. Он явно пытался подражать Христу, и его нищая конгрегация любила его именно за это. Ничего удивительного, что паломники и поныне готовы были следовать за ним куда угодно.
На перекрестке узких улиц мы увидели знак. Он свисал с паутины натянутых над нашими головами веревок. Это была доска с начертанными на ней словами «Regnum Tafurorum». По бокам ее висели два вытянутых щита с белыми крестами, а над нею болтался на гвозде человеческий череп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89