Он мог мчаться прямиком через чащу, ничуть не сбавляя скорости даже там, где березы росли так густо, что любому другому пришлось бы между ними протискиваться. Калем бегал так, как Эйкен скакал верхом – вкладывая в это каждую унцию той ловкости и сноровки, которыми Господь одарил его.
Однако убегать от невест, привезенных Фергюсом, это уж было чересчур!
– И сколько же их там на этот раз?
– Пять.
Калем отцепил последнюю лесную колючку от рубашки и бросил мох и иголки в пустой медный бак для золы, стоявший у очага. Ему послышалось, что Эйкен тихонько хмыкнул. Калем поднял глаза.
Брат смотрел на него, широко улыбаясь, как и всегда, когда Калем наводил чистоту.
– Я просто люблю порядок, – сказал Калем, оправдываясь, потом прошел к своему письменному столу и собрался было сесть, но передумал, смахивая какие-то пылинки с сиденья.
– Ну конечно, вот в этом ты весь! – Эйкен помолчал, глядя на голову Калема все с той же усмешкой. – Может, ты заодно уж вытащил бы шишку из своей шевелюры? А то ты похож с ней на гончую с подрезанным ухом на охоте за кабаном.
Эйкен засмеялся, а Калем взъерошил свои волосы, и маленькая сосновая шишка упала на аккуратную стопку бумаг на столе. Он хотел было устранить этот новый непорядок, как гулкое цок-цок-цок раздалось в коридоре.
Братья подняли глаза. Конь Эйкена, цокая копытами, вбежал в библиотеку. Он замер, посмотрел на хозяина и потряс головой.
Калем со стоном упал в кресло.
– Неужели ты не можешь держать эту чертову скотину подальше от дома?
Эйкен пожал плечами:
– Он ведь ничего не ломает.
Калем смотрел, как длинный хвост жеребца раскачивается взад и вперед, едва не задевая хрустальный с серебром графинчик для виски.
– Этого еще не хватало, – тихонько пробормотал Калем, глядя, как брат ласково треплет лошадь по морде. – Этот псих, видно, думает, что перед ним комнатная левретка.
Внезапно оглушительный яростный стук донесся до них одновременно и от парадных дверей, и от черноте хода.
– Впустите нас! – кричали за дверью женщины. – Впустите!
Братья переглянулись.
– Я займусь ими. – Эйкен выбрался из кресла и встал.
– Да смотри, прихвати с собой Фергюса!
– Ладно. Я и так собирался.
Эйкен, широко шагая, быстро прошел через комнату; трава и засохшие комочки земли осыпались на ковер с его высоких сапог для верховой езды. Лошадь заржала и рысью, словно танцуя, пошла вслед за ним.
Калем выдвинул нижний ящик письменного стола и достал оттуда веничек и совок для мусора. Мгновение спустя он уже стоял на коленях, сметая траву, и пыль, и комочки засохшей грязи, сохранившие отпечатки конских копыт, с ковра. Он высыпал мусор из совка, отряхнул метелку и, тряпкой протирая совок, внимательным взглядом окинул темный ковер. Удовлетворенный, Калем повернулся, оглядывая высокие, из полированного красного дуба, полки для книг, занимавшие в комнате две стены и сделанные еще его дедушкой.
Все книги в кожаных переплетах стояли ровными, аккуратными рядами. Нигде ни пылинки, ни пушинки, и весь хрусталь, все предметы из бронзы, бывшие в комнате, – от графинов до вазы с орехами – так и сверкали. Оконные стекла были такие чистые, что, если бы не рамы и не легкие неровности на стекле, можно было бы подумать, их вовсе нет.
Спрятав метелку и тряпки обратно в ящик, Калем уселся за стол. Он три раза перекладывал стопки бумаг и, сочтя в конце концов, что они достаточно ровные, с облегчением вздохнул и откинулся в кресле. Все было в полном порядке.
Немного погодя дверь с грохотом распахнулась, отлетев к стене с такой силой, что лепные украшения на ней могли запросто сплющиться. Бумаги Калема разлетелись по всему письменному столу.
Эйкен вошел, шагая, как обычно, широко, бесшабашно.
– Все в порядке, – доложил он так, словно укрощать разъяренных женщин было в самом деле не труднее, чем дышать.
Калем лег грудью на стол, раскинув руки, словно баклан крылья; он – ухватился за край стола, прижимая к нему бумаги. Он поднял глаза, очки его сидели на кончике носа. Вид у его младшего брата был такой, будто он только что проделал нечто столь же несложное, как бодрящая прогулка верхом по лугам.
Калем выпрямился, сдвинул очки на переносицу и сгреб бумаги в охапку. Он опять принялся их складывать в ровные, аккуратные стопки, а брат его тем временем снова развалился в любимом кресле, словно ничего и не случилось. Да, для Эйкена, пожалуй, усмирить этих женщин и впрямь не составляло труда.
Но не для Калема. Женщины страшили его. Они с Эйкеном во многом отличались друг от друга, но это несходство никогда не мешало Калему. А вот с женщинами Калем ощущал себя так, точно попадал в другой мир – непонятный, несуразный, бессмысленный.
Женщины были совершенно недоступны его пониманию – вечно они говорили одно, а делали при этом совершенно другое. Калем никогда не знал, чему верить: тому, что они говорят, или тому, что делают... или даже хуже того – тому, что они вовсе не говорят, но хотят, чтобы ты сам догадался и сделал. Они были начисто лишены всякой логики, и стоило ему оказаться в их обществе, как он становился раздражительным и сварливым, совсем как в те минуты, когда Фергюс к нему приставал с разговорами о женитьбе.
Калем закончил уборку и пристально, с неодобрением уставился на грязные сапоги брата.
– Между прочим, у каждой двери есть рожки для сапог.
– Знаю. Мне уже осточертело без конца через них перешагивать. Дурацкая штука, если ты хочешь знать мое мнение.
Эйкен взял грецкий орех из вазы, стоявшей около кресла, и тот хрустнул в его громадной ладони. Он вынул сердцевину, бросив скорлупки на стол и на кресло. Мгновение спустя послышалось цоканье – и конь его рысью вбежал в комнату.
Калем сдался. Он снова сдвинул очки на переносицу и стал решительно раскладывать бумаги на столе. Он делал это до тех пор, пока все они не были сложены ровными стопками в алфавитном порядке. Потом оглянулся на Эйкена; тот сидел весь засыпанный ореховой скорлупой.
– Где женщины?
– На кухне.
– На кухне? С чего это вдруг?
– Место женщины на кухне.
Эйкен с хрустом расколол еще один орех.
– К тому же я сказал им, что ты просто обожаешь пончики и пирог с голубикой.
– Это же ты обожаешь пончики и пирог с голубикой!
Эйкен ухмыльнулся:
– Конечно!
– Я жажду избавиться от этих мегер, а ты посылаешь их печь пироги?
Эйкен пожал плечами, подбросив в воздух очищенный орех, так что тот упал ему прямо в рот.
– Я проголодался. – Он посмотрел на Калема. – Не волнуйся. Они слишком озабочены тем, чтобы произвести на тебя впечатление своей стряпней, для того чтобы гоняться за тобой. К тому же я запер кухонную дверь.
– Где Фергюс?
Эйкен скорлупкой указал на открытую дверь.
Калем взглянул, но в дверях никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Однако убегать от невест, привезенных Фергюсом, это уж было чересчур!
– И сколько же их там на этот раз?
– Пять.
Калем отцепил последнюю лесную колючку от рубашки и бросил мох и иголки в пустой медный бак для золы, стоявший у очага. Ему послышалось, что Эйкен тихонько хмыкнул. Калем поднял глаза.
Брат смотрел на него, широко улыбаясь, как и всегда, когда Калем наводил чистоту.
– Я просто люблю порядок, – сказал Калем, оправдываясь, потом прошел к своему письменному столу и собрался было сесть, но передумал, смахивая какие-то пылинки с сиденья.
– Ну конечно, вот в этом ты весь! – Эйкен помолчал, глядя на голову Калема все с той же усмешкой. – Может, ты заодно уж вытащил бы шишку из своей шевелюры? А то ты похож с ней на гончую с подрезанным ухом на охоте за кабаном.
Эйкен засмеялся, а Калем взъерошил свои волосы, и маленькая сосновая шишка упала на аккуратную стопку бумаг на столе. Он хотел было устранить этот новый непорядок, как гулкое цок-цок-цок раздалось в коридоре.
Братья подняли глаза. Конь Эйкена, цокая копытами, вбежал в библиотеку. Он замер, посмотрел на хозяина и потряс головой.
Калем со стоном упал в кресло.
– Неужели ты не можешь держать эту чертову скотину подальше от дома?
Эйкен пожал плечами:
– Он ведь ничего не ломает.
Калем смотрел, как длинный хвост жеребца раскачивается взад и вперед, едва не задевая хрустальный с серебром графинчик для виски.
– Этого еще не хватало, – тихонько пробормотал Калем, глядя, как брат ласково треплет лошадь по морде. – Этот псих, видно, думает, что перед ним комнатная левретка.
Внезапно оглушительный яростный стук донесся до них одновременно и от парадных дверей, и от черноте хода.
– Впустите нас! – кричали за дверью женщины. – Впустите!
Братья переглянулись.
– Я займусь ими. – Эйкен выбрался из кресла и встал.
– Да смотри, прихвати с собой Фергюса!
– Ладно. Я и так собирался.
Эйкен, широко шагая, быстро прошел через комнату; трава и засохшие комочки земли осыпались на ковер с его высоких сапог для верховой езды. Лошадь заржала и рысью, словно танцуя, пошла вслед за ним.
Калем выдвинул нижний ящик письменного стола и достал оттуда веничек и совок для мусора. Мгновение спустя он уже стоял на коленях, сметая траву, и пыль, и комочки засохшей грязи, сохранившие отпечатки конских копыт, с ковра. Он высыпал мусор из совка, отряхнул метелку и, тряпкой протирая совок, внимательным взглядом окинул темный ковер. Удовлетворенный, Калем повернулся, оглядывая высокие, из полированного красного дуба, полки для книг, занимавшие в комнате две стены и сделанные еще его дедушкой.
Все книги в кожаных переплетах стояли ровными, аккуратными рядами. Нигде ни пылинки, ни пушинки, и весь хрусталь, все предметы из бронзы, бывшие в комнате, – от графинов до вазы с орехами – так и сверкали. Оконные стекла были такие чистые, что, если бы не рамы и не легкие неровности на стекле, можно было бы подумать, их вовсе нет.
Спрятав метелку и тряпки обратно в ящик, Калем уселся за стол. Он три раза перекладывал стопки бумаг и, сочтя в конце концов, что они достаточно ровные, с облегчением вздохнул и откинулся в кресле. Все было в полном порядке.
Немного погодя дверь с грохотом распахнулась, отлетев к стене с такой силой, что лепные украшения на ней могли запросто сплющиться. Бумаги Калема разлетелись по всему письменному столу.
Эйкен вошел, шагая, как обычно, широко, бесшабашно.
– Все в порядке, – доложил он так, словно укрощать разъяренных женщин было в самом деле не труднее, чем дышать.
Калем лег грудью на стол, раскинув руки, словно баклан крылья; он – ухватился за край стола, прижимая к нему бумаги. Он поднял глаза, очки его сидели на кончике носа. Вид у его младшего брата был такой, будто он только что проделал нечто столь же несложное, как бодрящая прогулка верхом по лугам.
Калем выпрямился, сдвинул очки на переносицу и сгреб бумаги в охапку. Он опять принялся их складывать в ровные, аккуратные стопки, а брат его тем временем снова развалился в любимом кресле, словно ничего и не случилось. Да, для Эйкена, пожалуй, усмирить этих женщин и впрямь не составляло труда.
Но не для Калема. Женщины страшили его. Они с Эйкеном во многом отличались друг от друга, но это несходство никогда не мешало Калему. А вот с женщинами Калем ощущал себя так, точно попадал в другой мир – непонятный, несуразный, бессмысленный.
Женщины были совершенно недоступны его пониманию – вечно они говорили одно, а делали при этом совершенно другое. Калем никогда не знал, чему верить: тому, что они говорят, или тому, что делают... или даже хуже того – тому, что они вовсе не говорят, но хотят, чтобы ты сам догадался и сделал. Они были начисто лишены всякой логики, и стоило ему оказаться в их обществе, как он становился раздражительным и сварливым, совсем как в те минуты, когда Фергюс к нему приставал с разговорами о женитьбе.
Калем закончил уборку и пристально, с неодобрением уставился на грязные сапоги брата.
– Между прочим, у каждой двери есть рожки для сапог.
– Знаю. Мне уже осточертело без конца через них перешагивать. Дурацкая штука, если ты хочешь знать мое мнение.
Эйкен взял грецкий орех из вазы, стоявшей около кресла, и тот хрустнул в его громадной ладони. Он вынул сердцевину, бросив скорлупки на стол и на кресло. Мгновение спустя послышалось цоканье – и конь его рысью вбежал в комнату.
Калем сдался. Он снова сдвинул очки на переносицу и стал решительно раскладывать бумаги на столе. Он делал это до тех пор, пока все они не были сложены ровными стопками в алфавитном порядке. Потом оглянулся на Эйкена; тот сидел весь засыпанный ореховой скорлупой.
– Где женщины?
– На кухне.
– На кухне? С чего это вдруг?
– Место женщины на кухне.
Эйкен с хрустом расколол еще один орех.
– К тому же я сказал им, что ты просто обожаешь пончики и пирог с голубикой.
– Это же ты обожаешь пончики и пирог с голубикой!
Эйкен ухмыльнулся:
– Конечно!
– Я жажду избавиться от этих мегер, а ты посылаешь их печь пироги?
Эйкен пожал плечами, подбросив в воздух очищенный орех, так что тот упал ему прямо в рот.
– Я проголодался. – Он посмотрел на Калема. – Не волнуйся. Они слишком озабочены тем, чтобы произвести на тебя впечатление своей стряпней, для того чтобы гоняться за тобой. К тому же я запер кухонную дверь.
– Где Фергюс?
Эйкен скорлупкой указал на открытую дверь.
Калем взглянул, но в дверях никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79