Но они любят своих сыновей, своих детей. И если один из наших мальчиков действительно наследник титула и земель, кто мы такие, чтобы лишать его этого?
— Что? — Уинн опустилась на пятки, огорошенная словами бабушки. Она едва поверила своим ушам и готова была вырвать руку, только Гуинедд крепко держала ее.
— Эти дети, которых тебе дали на воспитание, не твои, Уинн. До сих пор ты старалась заменять им и отца и мать, но на самом деле они не твои. Ты сама знаешь. И всегда знала. Дети — это дар Божьей матери — или Бога, если хочешь. Но они наши только какое-то время. Некоторые умирают во младенчестве, другие вырастают и покидают нас. — Она улыбнулась печальной мудрой улыбкой. — Возможно, настало время покинуть нас одному из пяти.
— Нет! — взвилась Уинн, чувствуя и боль, и злость, и смятение.
Из всех людей, она полагала, Гуинедд первая ее поймет. Она была уверена, что бабушка тоже почувствует угрозу, исходящую от этого англичанина. Но оказалось, бабушка не ощутила ровным счетом ничего. А теперь даже готова отдать одного ребенка какому-то английскому чудовищу. И неважно, что это лорд, обладающий богатством и землями. Да будь он, даже самим английским королем! Он англичанин, а это значит — чума для всей земли или, по крайней мере, для Уэльса.
— Я не отдам ни одного из моих детей этому английскому лорду, — взволнованно поклялась Уинн.
Гуинедд вздохнула.
— Даже если он отец ребенка? Каждый ребенок должен знать своего отца.
Слишком поглощенная своей яростью и глубоко сидящим страхом, Уинн не обратила внимания на слова бабушки, хотя они точно совпадали с ее недавними размышлениями.
— Они все дети Уэльса. Их матери были валлийками, и они тоже валлийцы, какие бы отцы на них ни претендовали. Эти подлецы не имеют на них никаких прав. Слишком поздно.
Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась, когда заговорила Гуинедд.
— Внучка, прошу тебя только об одном — выслушай его. Отбрось свою боль и злобу. Ты сейчас решаешь судьбу ребенка. Не дай Бог тебе сделать выбор, который однажды он поставит тебе в вину.
Уинн постояла немного, не желая даже в гневе проявлять неуважение к бабушке, которая была к ней так добра все эти семь лет, что прошли после смерти родителей. Только когда Гуинедд вновь откинулась в кресле, Уинн коротко кивнула и отправилась прочь. И все же она не сумела скрыть тревоги, которую вселила в нее старая женщина словами, сказанными на прощание.
Ее дети не всегда будут детьми. Наступит день, когда они станут мужчинами и женщинами, способными принимать собственные решения и делать выбор. Она всегда страшилась того дня, когда им предстоит узнать правду о своем рождении. Но у нее никогда даже в мыслях не было, что они могут захотеть увидеть своих отцов. В ее глазах их матери были святыми, замученными так или иначе дьявольской ордой англичан. Детям предстоит возненавидеть своих отцов так, как ненавидела их она.
Но будут ли они их ненавидеть? Мысль о том, что они могут испытывать к ним не ненависть, а любопытство, была слишком болезненной, чтобы с ней смириться. Судя по разговору, который вел вчера Артур с англичанином, мальчик, видимо, уже кое-что услышал о своих родителях.
Уинн давно не испытывала такого огорчения и теперь неслась, сама не сознавая куда, лишь бы подальше от замка. Она знала только, что ей нужно убежать, побыть одной, собраться с мыслями и зализать раны. То, что предлагала бабушка, шло вразрез с ее чувствами. Последние семь лет были не из легких. Живя в сиротстве и разрухе, оставшейся после англичан, она делала все, что было в ее силах. Родители погибли, сестра носила в своем чреве ребенка, зачатого тем самым врагом, который был причиной всех их несчастий. А потом Марадедд нашли у подножья скалы, с которой она бросилась, мертвой, а Уинн осталась с ее младенцем на руках — сильным, живым и требовательным.
Как же Уинн возненавидела этого ребенка! Если бы не он, Марадедд была бы жива. Слава Богу, в дело вмешалась Гуинедд — назвала ребенка Изольдой и заставила тринадцатилетнюю Уинн заботиться о младенце. Заставила ее, Уинн сама это понимала, полюбить девочку. И она действительно полюбила Изольду. Она полюбила их всех. И как теперь Гуинедд может думать, что она способна кого-нибудь отдать?
Уинн резко остановилась у маленького ручейка. Прозрачная холодная вода журчала, пробегая мимо спутанных корявых корней, затем падала с камней и вновь тихо бежала по заросшей мхом поляне, на которой росли ясени и шершавые ильмы. Уинн огляделась по сторонам, словно впервые видела это место. А ведь она знала здесь каждую кроличью норку, каждое птичье гнездо, каждую лисью тропку, и тем не менее все здесь ей показалось новым.
Неужели в Англии найдутся такие места? Дикие места, дышащие покоем и безопасностью? Это казалось невероятным, хотя разум говорил ей другое. Земля все-таки остается землей. Везде разная и все же в чем-то похожая. Это люди делают ее такой: то чудеснейшим местом, то самым ужасным.
Англичане как раз и делают свою землю ужасной, сказала себе Уинн. И жизнь валлийского сироты, такого юного и беззащитного, они тоже сделают ужасной.
Она глубоко вдохнула знакомый сырой воздух. Даже от одной мысли, что ее ребенок окажется в Англии, можно было сойти с ума. Ему будет, страшно и одиноко вдали от семьи, в которой он вырос. Кроме того, его отец потерял все права на него, когда покидал Уэльс с потерпевшей поражение армией. Если дети когда-нибудь спросят о своих отцах, она решит эту проблему просто: расскажет им правду и тогда посмотрим, что будет.
Почувствовав внезапную усталость, Уинн сняла чепец и встряхнула волосами. Потом поплелась к низко свисающей ветке старого дуба. Сколько она себя помнила, это был ее любимый уголок. Она частенько сидела на этой ветке и, отталкиваясь пятками, раскачивалась на ней в медленном и вялом ритме. Это успокаивало ее. С годами здесь ничего не менялось — все тот же мох под ногами, а над головой ветви омелы. Здесь она пролила много слез. Здесь проклинала англичан, давая выход своему гневу и боли, и переполнявшему сердце горю.
Наверное поэтому омела здесь так хорошо цветет, подумала Уинн. Все ее черные чувства, витающие в воздухе, наделяют омелу еще большей силой.
Она подняла руку и легко провела пальцем по восковому зеленому листку, повторив его форму на темной серо-коричневой коре дуба.
— Как же мне лучше всего избавиться от этих дьяволов? — вслух подумала Уинн, затем волоски на ее затылке встали дыбом, и она резко с испугом оглянулась. На краю поляны — ее поляны! — стоял тот самый дьявол, который задумал разрушить ее жизнь.
— Убирайтесь отсюда, — прошипела она угрожающе.
— Нам нужно поговорить.
Она послала ему убийственный взгляд.
— Мне нечего сказать вам, — начала она, — кроме того, что вы безмозглый глупец, раз думаете, что я могу бы отдать одного из своих детей двум бессердечным лордам, вроде вас и этого… и этого…
— Лорда Сомервилла, — подсказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
— Что? — Уинн опустилась на пятки, огорошенная словами бабушки. Она едва поверила своим ушам и готова была вырвать руку, только Гуинедд крепко держала ее.
— Эти дети, которых тебе дали на воспитание, не твои, Уинн. До сих пор ты старалась заменять им и отца и мать, но на самом деле они не твои. Ты сама знаешь. И всегда знала. Дети — это дар Божьей матери — или Бога, если хочешь. Но они наши только какое-то время. Некоторые умирают во младенчестве, другие вырастают и покидают нас. — Она улыбнулась печальной мудрой улыбкой. — Возможно, настало время покинуть нас одному из пяти.
— Нет! — взвилась Уинн, чувствуя и боль, и злость, и смятение.
Из всех людей, она полагала, Гуинедд первая ее поймет. Она была уверена, что бабушка тоже почувствует угрозу, исходящую от этого англичанина. Но оказалось, бабушка не ощутила ровным счетом ничего. А теперь даже готова отдать одного ребенка какому-то английскому чудовищу. И неважно, что это лорд, обладающий богатством и землями. Да будь он, даже самим английским королем! Он англичанин, а это значит — чума для всей земли или, по крайней мере, для Уэльса.
— Я не отдам ни одного из моих детей этому английскому лорду, — взволнованно поклялась Уинн.
Гуинедд вздохнула.
— Даже если он отец ребенка? Каждый ребенок должен знать своего отца.
Слишком поглощенная своей яростью и глубоко сидящим страхом, Уинн не обратила внимания на слова бабушки, хотя они точно совпадали с ее недавними размышлениями.
— Они все дети Уэльса. Их матери были валлийками, и они тоже валлийцы, какие бы отцы на них ни претендовали. Эти подлецы не имеют на них никаких прав. Слишком поздно.
Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась, когда заговорила Гуинедд.
— Внучка, прошу тебя только об одном — выслушай его. Отбрось свою боль и злобу. Ты сейчас решаешь судьбу ребенка. Не дай Бог тебе сделать выбор, который однажды он поставит тебе в вину.
Уинн постояла немного, не желая даже в гневе проявлять неуважение к бабушке, которая была к ней так добра все эти семь лет, что прошли после смерти родителей. Только когда Гуинедд вновь откинулась в кресле, Уинн коротко кивнула и отправилась прочь. И все же она не сумела скрыть тревоги, которую вселила в нее старая женщина словами, сказанными на прощание.
Ее дети не всегда будут детьми. Наступит день, когда они станут мужчинами и женщинами, способными принимать собственные решения и делать выбор. Она всегда страшилась того дня, когда им предстоит узнать правду о своем рождении. Но у нее никогда даже в мыслях не было, что они могут захотеть увидеть своих отцов. В ее глазах их матери были святыми, замученными так или иначе дьявольской ордой англичан. Детям предстоит возненавидеть своих отцов так, как ненавидела их она.
Но будут ли они их ненавидеть? Мысль о том, что они могут испытывать к ним не ненависть, а любопытство, была слишком болезненной, чтобы с ней смириться. Судя по разговору, который вел вчера Артур с англичанином, мальчик, видимо, уже кое-что услышал о своих родителях.
Уинн давно не испытывала такого огорчения и теперь неслась, сама не сознавая куда, лишь бы подальше от замка. Она знала только, что ей нужно убежать, побыть одной, собраться с мыслями и зализать раны. То, что предлагала бабушка, шло вразрез с ее чувствами. Последние семь лет были не из легких. Живя в сиротстве и разрухе, оставшейся после англичан, она делала все, что было в ее силах. Родители погибли, сестра носила в своем чреве ребенка, зачатого тем самым врагом, который был причиной всех их несчастий. А потом Марадедд нашли у подножья скалы, с которой она бросилась, мертвой, а Уинн осталась с ее младенцем на руках — сильным, живым и требовательным.
Как же Уинн возненавидела этого ребенка! Если бы не он, Марадедд была бы жива. Слава Богу, в дело вмешалась Гуинедд — назвала ребенка Изольдой и заставила тринадцатилетнюю Уинн заботиться о младенце. Заставила ее, Уинн сама это понимала, полюбить девочку. И она действительно полюбила Изольду. Она полюбила их всех. И как теперь Гуинедд может думать, что она способна кого-нибудь отдать?
Уинн резко остановилась у маленького ручейка. Прозрачная холодная вода журчала, пробегая мимо спутанных корявых корней, затем падала с камней и вновь тихо бежала по заросшей мхом поляне, на которой росли ясени и шершавые ильмы. Уинн огляделась по сторонам, словно впервые видела это место. А ведь она знала здесь каждую кроличью норку, каждое птичье гнездо, каждую лисью тропку, и тем не менее все здесь ей показалось новым.
Неужели в Англии найдутся такие места? Дикие места, дышащие покоем и безопасностью? Это казалось невероятным, хотя разум говорил ей другое. Земля все-таки остается землей. Везде разная и все же в чем-то похожая. Это люди делают ее такой: то чудеснейшим местом, то самым ужасным.
Англичане как раз и делают свою землю ужасной, сказала себе Уинн. И жизнь валлийского сироты, такого юного и беззащитного, они тоже сделают ужасной.
Она глубоко вдохнула знакомый сырой воздух. Даже от одной мысли, что ее ребенок окажется в Англии, можно было сойти с ума. Ему будет, страшно и одиноко вдали от семьи, в которой он вырос. Кроме того, его отец потерял все права на него, когда покидал Уэльс с потерпевшей поражение армией. Если дети когда-нибудь спросят о своих отцах, она решит эту проблему просто: расскажет им правду и тогда посмотрим, что будет.
Почувствовав внезапную усталость, Уинн сняла чепец и встряхнула волосами. Потом поплелась к низко свисающей ветке старого дуба. Сколько она себя помнила, это был ее любимый уголок. Она частенько сидела на этой ветке и, отталкиваясь пятками, раскачивалась на ней в медленном и вялом ритме. Это успокаивало ее. С годами здесь ничего не менялось — все тот же мох под ногами, а над головой ветви омелы. Здесь она пролила много слез. Здесь проклинала англичан, давая выход своему гневу и боли, и переполнявшему сердце горю.
Наверное поэтому омела здесь так хорошо цветет, подумала Уинн. Все ее черные чувства, витающие в воздухе, наделяют омелу еще большей силой.
Она подняла руку и легко провела пальцем по восковому зеленому листку, повторив его форму на темной серо-коричневой коре дуба.
— Как же мне лучше всего избавиться от этих дьяволов? — вслух подумала Уинн, затем волоски на ее затылке встали дыбом, и она резко с испугом оглянулась. На краю поляны — ее поляны! — стоял тот самый дьявол, который задумал разрушить ее жизнь.
— Убирайтесь отсюда, — прошипела она угрожающе.
— Нам нужно поговорить.
Она послала ему убийственный взгляд.
— Мне нечего сказать вам, — начала она, — кроме того, что вы безмозглый глупец, раз думаете, что я могу бы отдать одного из своих детей двум бессердечным лордам, вроде вас и этого… и этого…
— Лорда Сомервилла, — подсказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88