Но это еще не все. Если у одного человека могло появиться намерение причинить ей вред, то почему бы того же не захотеть другим?
Госпожа маркиза, хотя у нее по-настоящему и не было на то причины, в какой-то момент в этот вечер взглянула нее со смертельной ненавистью. И еще был Туше. Она оскорбила этого человечка в ту ночь на побережье, хотя непреднамеренно, а такие, как он, долго не забывают унижения. Кто еще это мог быть? Арман, потому что она не могла ответить взаимностью на его чувства или откликнуться на его преувеличенное обожание? Бретоны, из-за угрозы, которую она представляла собой для них?
— Нет! — воскликнула она, обхватив себя руками. — Нет. Это не из-за меня. Из-за тебя.
Он встал, положил руки ей на плечи и тихо сказал:
— Да, я думаю, так и было. Или просто ограбление, а нас выбрали случайно.
Его прикосновение успокаивало, он искренне пытался тешить ее. Беда была лишь в том, что она ему не верила. Немного спустя вода для мытья согрелась. Поскольку огонь в гардеробной, разведенный для них, пока они переодевались к балу, потух, фарфоровая сидячая ванна была поставлена в спальне. От воды поднимался легкий пар, она быстро остывала. Рене остался сидеть в салоне, потягивая остатки пунша, Сирен пошла мыться первая. Марта хлопотала возле нее, доставала полотенца, пробовала воду, расставляла свечи. Ее суетливость действовала Сирен на нервы. Она позволила служанке закрепить себе волосы на макушке и расстегнуть сзади платье, а потом, несмотря на протесты, отослала ее спать.
Она мылась быстро, чтобы оставить капельку тепла Рене, хотя велико было искушение сидеть здесь и отмокать, чтобы с тела сошли все переживания этого вечера. Она мыла лицо, морщась от прикосновения к щеке, куда ее ударили, когда Рене вошел в спальню.
Он закрыл за собой дверь, глядя на сидевшую в ванне Сирен; ее кожа влажно блестела, позади нее вспыхивали голубые и оранжевые блики огня и в его отблесках четко вырисовывались безупречные контуры ее тела, овал лица…
Теплое восхищение в его взгляде вдруг сменилось озабоченностью. Он подошел к ней быстрыми шагами и опустился рядом на одно колено.
— Тебя ударили; я должен был догадаться. Какой я идиот, ничего не заметил.
Она отстранилась, когда он протянул руку к синяку.
— Это пустяки, правда.
— Нечего храбриться, — коротко бросил он и, взяв ее за подбородок, повернул щекой к свету.
Синяк был багрово-синий. Но он расплылся прямо под скулой, где его скрывала естественная тень. Хотя кожа не была рассечена, должно было пройти некоторое время, прежде чем пятно исчезнет. Он тихонько потрогал пальцами скулу.
— Челюсть болит?
— Немного.
— Но двигать ею ты можешь?
— О да, — сказала она, — мне совсем нетрудно разговаривать.
Он смотрел на нее без улыбки.
— Еще какие-нибудь травмы есть?
Она покачала головой. Он бросил на нее недоверчивый взгляд, потом медленно осмотрел ее обнаженное тело.
— Ну хорошо, я ушибла руку о дверь, — призналась она, краснея, — но это все.
Он взял ее руку и повернул. На тыльной стороне была длинная ссадина с багровым кровоподтеком. Он долго сидел с опущенными ресницами, скрывавшими выражение его глаз, разглядывая ее руку. Наконец он наклонил голову и осторожно прикоснулся губами к поврежденной коже. Еле слышно, почти шепотом он сказал:
— Прости.
Ей показалось, что его раскаяние относилось не только к событиям этой ночи.
— Простить? Что? — спросила она.
Он поднял голову и открыто встретил ее взгляд.
— Все. Я никогда не собирался… я не хотел, чтобы тебе было больно.
Она отвернулась, ее голос был спокойным и невыразительным:
— Синяки пройдут. Ничего страшного не случилось.
— Да? Хотелось бы мне так думать. Сам я не настолько в этом уверен.
Он быстро встал и отодвинулся от ванны. Сирен повернула голову, чтобы взглянуть на него, но он стоял к ней спиной. Видимо, его слова не нуждались в ответе, и ей не следовало утешать его; этого он не заслуживал. Когда он начал через голову стаскивать с себя рубашку, она в последний раз ополоснула лицо и плеснула водой на плечи и грудь, прежде чем освободить для него место. Он управился быстро. К тому времени как она вытерлась и надела ночную рубашку, потом расчесала волосы, которые страшно спутались и свалялись оттого, что она носила их распущенными, он уже закончил мыться. Она стояла у огня, он подошел, забрал у нее щетку и положил на каминную доску, потом его пальцы сгрузились в мягкий, нагревшийся у огня шелк ее прядей, и он притянул ее к себе.
— Прекрасная, отважная Сирен. Ты заслуживаешь лучшей участи, а я дважды проклятый дурак, но я не могу позволить тебе уйти.
Он взял в ладони ее лицо в оправе волос и долго внимательно осматривал, потом провел губами по ушибленной щеке. Он целовал ее брови и ресницы, кончик подбородка и нежные уголки рта, а потом прижался к ее губам. Его движения были легкими и бесконечно нежными, он упивался ее сладостным ароматом.
Ей следовало сопротивляться, Сирен знала это, следовало отвергнуть его притязания, но было уже слишком поздно. Он не хотел причинять ей боли, так он сказал; и это тоже было напрасно. И все-таки почему-то казалось, что ее можно исцелить тем способом, который принес ей больше всего вреда, — восхитительной лаской его поцелуя и кольцом его объятий. Это, может быть, не самый разумный путь, но его привлекательность была непреодолимой. Ее вынуждало к этому не только его прикосновение, но и какая-то смутно ощущавшаяся перемена в том, что было между ними. Он изменился. Она чувствовала это, хотя не понимала причины.
Она вскинула руки, провела ладонями по его твердой мускулистой груди, запустила пальцы в его роскошные густые волосы. Ее губы были податливыми и мягкими, жаркими от бродившего в ней желания. У нее вырвался тихий вздох, она прижалась к нему теснее, пока их тела не слились полностью.
Через минуту он поднял голову с глубоким вздохом. Его наполненные томлением глаза встретились с ее широко распахнутым взглядом, его голос был глубоким и проникновенным.
— Несправедливо, что ты такое совершенство, что все хорошее и прекрасное неотделимо от тебя.
— Вовсе нет, — сказала она, озабоченно тряхнув головой. — Все не так.
Улыбка скользнула по его губам.
— Нет? Возможно, ты и права. В тебе сидит и своенравная колдунья; это она тайком проникла мне в душу и наложила заклятья, так что я думаю только о тебе, мечтаю о тебе, тоскую по тебе, пока не начинает казаться, что я схожу с ума. Так не должно было случиться.
Она вглядывалась в его лицо и видела в нем желание и что-то похожее на уважение, явно смешанное с сожалением. Напряженно, почти шепотом она произнесла:
— А как должно было быть?
— Кто может сказать? Возможно, в конце концов, так и должно… непременно… быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Госпожа маркиза, хотя у нее по-настоящему и не было на то причины, в какой-то момент в этот вечер взглянула нее со смертельной ненавистью. И еще был Туше. Она оскорбила этого человечка в ту ночь на побережье, хотя непреднамеренно, а такие, как он, долго не забывают унижения. Кто еще это мог быть? Арман, потому что она не могла ответить взаимностью на его чувства или откликнуться на его преувеличенное обожание? Бретоны, из-за угрозы, которую она представляла собой для них?
— Нет! — воскликнула она, обхватив себя руками. — Нет. Это не из-за меня. Из-за тебя.
Он встал, положил руки ей на плечи и тихо сказал:
— Да, я думаю, так и было. Или просто ограбление, а нас выбрали случайно.
Его прикосновение успокаивало, он искренне пытался тешить ее. Беда была лишь в том, что она ему не верила. Немного спустя вода для мытья согрелась. Поскольку огонь в гардеробной, разведенный для них, пока они переодевались к балу, потух, фарфоровая сидячая ванна была поставлена в спальне. От воды поднимался легкий пар, она быстро остывала. Рене остался сидеть в салоне, потягивая остатки пунша, Сирен пошла мыться первая. Марта хлопотала возле нее, доставала полотенца, пробовала воду, расставляла свечи. Ее суетливость действовала Сирен на нервы. Она позволила служанке закрепить себе волосы на макушке и расстегнуть сзади платье, а потом, несмотря на протесты, отослала ее спать.
Она мылась быстро, чтобы оставить капельку тепла Рене, хотя велико было искушение сидеть здесь и отмокать, чтобы с тела сошли все переживания этого вечера. Она мыла лицо, морщась от прикосновения к щеке, куда ее ударили, когда Рене вошел в спальню.
Он закрыл за собой дверь, глядя на сидевшую в ванне Сирен; ее кожа влажно блестела, позади нее вспыхивали голубые и оранжевые блики огня и в его отблесках четко вырисовывались безупречные контуры ее тела, овал лица…
Теплое восхищение в его взгляде вдруг сменилось озабоченностью. Он подошел к ней быстрыми шагами и опустился рядом на одно колено.
— Тебя ударили; я должен был догадаться. Какой я идиот, ничего не заметил.
Она отстранилась, когда он протянул руку к синяку.
— Это пустяки, правда.
— Нечего храбриться, — коротко бросил он и, взяв ее за подбородок, повернул щекой к свету.
Синяк был багрово-синий. Но он расплылся прямо под скулой, где его скрывала естественная тень. Хотя кожа не была рассечена, должно было пройти некоторое время, прежде чем пятно исчезнет. Он тихонько потрогал пальцами скулу.
— Челюсть болит?
— Немного.
— Но двигать ею ты можешь?
— О да, — сказала она, — мне совсем нетрудно разговаривать.
Он смотрел на нее без улыбки.
— Еще какие-нибудь травмы есть?
Она покачала головой. Он бросил на нее недоверчивый взгляд, потом медленно осмотрел ее обнаженное тело.
— Ну хорошо, я ушибла руку о дверь, — призналась она, краснея, — но это все.
Он взял ее руку и повернул. На тыльной стороне была длинная ссадина с багровым кровоподтеком. Он долго сидел с опущенными ресницами, скрывавшими выражение его глаз, разглядывая ее руку. Наконец он наклонил голову и осторожно прикоснулся губами к поврежденной коже. Еле слышно, почти шепотом он сказал:
— Прости.
Ей показалось, что его раскаяние относилось не только к событиям этой ночи.
— Простить? Что? — спросила она.
Он поднял голову и открыто встретил ее взгляд.
— Все. Я никогда не собирался… я не хотел, чтобы тебе было больно.
Она отвернулась, ее голос был спокойным и невыразительным:
— Синяки пройдут. Ничего страшного не случилось.
— Да? Хотелось бы мне так думать. Сам я не настолько в этом уверен.
Он быстро встал и отодвинулся от ванны. Сирен повернула голову, чтобы взглянуть на него, но он стоял к ней спиной. Видимо, его слова не нуждались в ответе, и ей не следовало утешать его; этого он не заслуживал. Когда он начал через голову стаскивать с себя рубашку, она в последний раз ополоснула лицо и плеснула водой на плечи и грудь, прежде чем освободить для него место. Он управился быстро. К тому времени как она вытерлась и надела ночную рубашку, потом расчесала волосы, которые страшно спутались и свалялись оттого, что она носила их распущенными, он уже закончил мыться. Она стояла у огня, он подошел, забрал у нее щетку и положил на каминную доску, потом его пальцы сгрузились в мягкий, нагревшийся у огня шелк ее прядей, и он притянул ее к себе.
— Прекрасная, отважная Сирен. Ты заслуживаешь лучшей участи, а я дважды проклятый дурак, но я не могу позволить тебе уйти.
Он взял в ладони ее лицо в оправе волос и долго внимательно осматривал, потом провел губами по ушибленной щеке. Он целовал ее брови и ресницы, кончик подбородка и нежные уголки рта, а потом прижался к ее губам. Его движения были легкими и бесконечно нежными, он упивался ее сладостным ароматом.
Ей следовало сопротивляться, Сирен знала это, следовало отвергнуть его притязания, но было уже слишком поздно. Он не хотел причинять ей боли, так он сказал; и это тоже было напрасно. И все-таки почему-то казалось, что ее можно исцелить тем способом, который принес ей больше всего вреда, — восхитительной лаской его поцелуя и кольцом его объятий. Это, может быть, не самый разумный путь, но его привлекательность была непреодолимой. Ее вынуждало к этому не только его прикосновение, но и какая-то смутно ощущавшаяся перемена в том, что было между ними. Он изменился. Она чувствовала это, хотя не понимала причины.
Она вскинула руки, провела ладонями по его твердой мускулистой груди, запустила пальцы в его роскошные густые волосы. Ее губы были податливыми и мягкими, жаркими от бродившего в ней желания. У нее вырвался тихий вздох, она прижалась к нему теснее, пока их тела не слились полностью.
Через минуту он поднял голову с глубоким вздохом. Его наполненные томлением глаза встретились с ее широко распахнутым взглядом, его голос был глубоким и проникновенным.
— Несправедливо, что ты такое совершенство, что все хорошее и прекрасное неотделимо от тебя.
— Вовсе нет, — сказала она, озабоченно тряхнув головой. — Все не так.
Улыбка скользнула по его губам.
— Нет? Возможно, ты и права. В тебе сидит и своенравная колдунья; это она тайком проникла мне в душу и наложила заклятья, так что я думаю только о тебе, мечтаю о тебе, тоскую по тебе, пока не начинает казаться, что я схожу с ума. Так не должно было случиться.
Она вглядывалась в его лицо и видела в нем желание и что-то похожее на уважение, явно смешанное с сожалением. Напряженно, почти шепотом она произнесла:
— А как должно было быть?
— Кто может сказать? Возможно, в конце концов, так и должно… непременно… быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98