На улице Старой Голубятни есть закусочная и по-прежнему зеленый топорь в саду Святых Мучений, на которые я не могу смотреть без приятной дрожи.
Сегодня, 19 мая 1826 года, отправляясь утром в палату пэров голосовать против одного из законов (не знаю какого), не забыл ли я внезапно и про этот закон, и про свое мнение, свои семьдесят лет и подагру лишь потому, что моя карета стукнулась о столб при повороте на улицу Жендр и я, подняв голову, узнал этот зеленый дом, в котором в 1770 году скрывалось для меня столько любви и красоты?
Жюльенне Пико было не больше четырнадцати лет, а мне едва исполнилось шестнадцать, когда я впервые увидел ее на втором этаже дома на улице По-де-Фэр сквозь промасленную бумагу, порванную ветром. У нее были круглые щеки, светлые волосы и прелестная индийская рубашка с крупными разводами. В то время я был набожен и принял ее за херувима, но, увидев, как она ест галету, понял свою ошибку. У одного моего товарища была комната с окнами на улицу По-де-Фэр. Мне приходилось прибегать к бесчисленным уловкам, чтобы занять место у окна. Я совершал тысячи глупостей, прежде чем оказывался в укрытии напротив моего божества. Я поднимался на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть ее. Писал ей плакаты, которые на первых порах, чтобы не спугнуть ее стыдливость, прикреплял к водосточной трубе, а потом держал на вытянутых руках, как Пьеро из пантомимы. Я жил надеждой прочесть ответ в ее глазах. Мелом на своем черном пальто я часто писал самые нежные признания в любви. Жюльенна ответила мне через несколько дней изображением пылающего сердца!
Она отдана была в обучение кружевнице. Вскоре я узнал, что она дочь самого богатого в районе владельца закусочной и, поскольку знакома с одной женщиной из семинарской прачечной, посещает иногда комнату с низким потолком, куда мы не имели права совать наши носы. Когда она бывала там, мы могли немного поговорить через неплотно прикрытую дверь. Усевшись по обе стороны от этой двери на холодные плиты и не имея возможности видеть друг друга, мы со всем пылом и страстью молодости клялись пожениться. Часы напролет я держал ее маленькую ручку в своих руках. От этой милости я был счастливее, чем когда-либо позднее от золотых крестов, лент и имений».
Жюльенне приходилось что-то делать то в доме хозяйки, то в доме отца, и потому она могла отсутствовать и там и там, не вызывая подозрений. Влюбленные умело воспользовались этим.
* * *
«У меня были деньги, ловкость и решимость, — продолжает Талейран, — я был влюблен, и спуститься ночью по высокой ограде сада не казалось мне непреодолимым препятствием. Возвращение было труднее, но мне помогала подружка Жюльенны (мы никогда не оставались одни). Мы подвергали себя такой опасности, просто чтобы прогуляться при лунном свете по пустынным бульварам, вдохнув немного свободы и любви.
Для возвращения в свою тюрьму мне приходилось останавливать фиакр около семинарии, взбираться на самый верх, потом по стене дотягиваться до ветвей тополя. Какую безумную радость и одновременно трогательный страх я внушал Жюльенне! Как она волновалась, когда начиналась операция по возвращению! Какие взрывы хохота доносились до меня с другой стороны улицы, когда через покоренную мною стену я бросал им желтые гвоздики и тополиные листья, которые помогали мне карабкаться и спускаться, — таким способом я сообщал подружкам об успехе моего предприятия. Во время последнего покорения вершины со мной произошел несчастный случай: это был всего лишь вывих, но я из-за него долго болел.
Однажды вечером — я долго стонал в забытьи, потом немного пришел в себя — мне захотелось полакомиться. Я послал к отцу Жюльенны купить несколько куропаток и круглый миндальный торт. Это прекрасный способ, подумал я, успокоить Жюльенну по поводу моего здоровья. Вкусная еда поможет мне утешиться и забыть о превратностях судьбы, а лакомства ее отца — перенести тяжесть расставания с дочерью. Было около семи часов, хотелось есть… Я ждал, когда придет мальчик, подручный, который по обыкновению разносил всякие яства, когда те были позволены. Вдруг я услышал стук в соседнюю с моей дверь. Я ннстиктивно вскочил и вместо вежливого бледного подростка увидел очаровательное смущенное дитя… Сначала я решил, что это брат Жюльенны, но, дотронувшись до руки разносчика, чтобы помочь ему в темноте, узнал саму Жюльенну. Она вошла в мою келью, холщовый чепчик, скрывавший белокурую головку, упал к ее ногам и роскошные волосы закрыли ей лицо…
— Мсье аббат, — прошептала моя богиня, — вы думаете, мсье Ридомье (это консьерж) заметит, если я немного задержусь? Что же делать? Боже мой! Что делать? Я одолжила одежду у брата, я ему сказала, иду на бал по случаю свадьбы и заночую у своей хозяйки. А хозяйке — что вернусь к отцу…
Несмотря на острую боль, я прямо запрыгал от радости. Я не дал ей продолжить, прекрасно понимая, как может пострадать ее доброе имя. Не имея возможности спрятать ее в моем сердце, я спрятал ее в шкафу…
У этого необычного семинариста, который, испытывая угрызения совести, принимая в своей комнате белокурую малышку, скажем честно, не было духовного призвания. Дело в том, что вследствие несчастного случая (происшедшего, нам кажется, по недосмотру кормилицы) он страдал искривлением ступни. Ему пришлось поступить по настоянию родителей в семинарию, и он страшно там скучал, будучи в сутане, собнрался вести жизнь военного, которую и начал в шестнадцать лет…
* * *
Хотя Жюльенна и не сыграла значительной роли о жизни Талейрана, она все же избавила его от одного комплекса. Благодаря ей он понял, что может нравиться женщинам, несмотря на свой недостаток. Это обнадеживающее открытие позволило ему открыть для себя широкие горизонты… Через пять месяцев после того как Шарль-Морис принимал в своей келье прелестного «разносчика», он во время службы в церкви Святых Мучений заметил очень красивую и очень трогательную девушку. Он встал у выхода из церкви и принялся ждать, благословляя Всевышнего (в которого, однако, не верил) за начавшийся ливень. Как только девушка появилась, он бросился ей навстречу:
— Могу ли я предложить вам свой плащ?
Уже через две минуты они, перешагивая через лужи, говорили и смеялись как старые друзья. Прижавшись к семинаристу, изящная прихожанка назвала свое имя — Доротея Доренвиль. Она играла в «Комеди франсез» под псевдонимом Люзи.
— Меня заставили стать актрисой… — призналась она. — Я не выношу театр.
— Откровенность за откровенность — я не выношу церковь…
Молодые люди подошли к дому номер шесть по улице Феру, где она жила.
— Пойдемте ко мне, — прошептала она. — Поговорим о чем-нибудь другом.
Талейран поднялся. Уже через час, в большой, удобной кровати, они открыли друг в друге призвание, которому оба не собирались мешать… Двадцатипятилетняя Доротея Дорневиль отличалась бурным темпераментом <Будучи по рождению еврейкой, она обратилась в католическую веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70